«Воздух», «Вопросы литературы», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Кольцо А», «Литературная газета», «НГ Ex libris», «Новое литературное обозрение», «Проблемы исторической поэтики», «Сибирские огни», «Сноб», «Урал», «Формаслов», «Юность», «Prosōdia»
Евгений Абдуллаев. Двадцатые: третья перезагрузка. — «Дружба народов», 2025, № 2 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«В движении литературы бывают периоды, когда почти на глазах меняются формы литературной жизни. Возникают новые институты, исчезают или трансформируются прежние. Перетасовываются литературные иерархии. Расширяются возможности для вхождения в литературу новых авторов. Лет сорок назад, в пору еще не окончательно выдохшегося диамата, такой период назвали бы диалектическим скачком. Тридцать лет назад, когда в моде была синергетика, — точкой бифуркации. Сегодня, в эпоху информационных технологий, назову его перезагрузкой. Третьей по счету, которую мне довелось наблюдать».
Дмитрий Аникин. Северянин. Птичка божия. Эссе. — «Кольцо А», № 183 <https://soyuzpisateley.ru/contents.php?id=139>.
«У Северянина, кроме поэтического дара, не было ничего. Ни ума, ни вкуса, ни гражданской позиции, ни даже красивой биографии. Вот уж кто поэт par excellence. Вот уж кому поэзия была единственным на потребу. Не будь Северянина, русская поэзия была бы другой, он что-то неважное смог изменить в самом ее составе. А это и более талантливым поэтам не всегда удавалось. Херувим занес несколько райских песен, и никак нам не отделаться от их звучания. Птичка божия. Как ни бросала судьба, а чирикал, чирикал перепел не переставая, чирикал, когда все вокруг только и делали, что кроились миру в черепе. Над этим чириканьем посмеивались, но это было верным звуком камертона нормальности. Писать, когда твои стихи безнадежно устарели, когда их никто не печатает, когда они никому не нужны, — это верность долгу, это служение, это подвиг. И это несколько нелепо, несколько смешно».
Владимир Аристов. Друг парадоксов Юрий Арабов. — «Знамя», 2025, № 2 <http://znamlit.ru/index.html>.
«О кино он отзывался по-разному, но искусство поэзии всегда ставил выше как нечто „менее рукотворное”».
«Важный вопрос — едва ли поставленный кем-то: попытаться изучить взаимоотношения его поэтических образов с образами кинематографа, которые он инспирировал через слово кинодраматурга, мысль режиссера и глаза оператора. Кажется, что здесь есть и глубинная связь, и демонстрируемое им различие. Предстоит еще понять — такое ощущение, что эта тема едва намечена, — связь его кинематографических работ, скрытых за фигурами режиссеров (Сокуров говорил, что использовать поэтический дар Арабова в кино — как хрустальной вазой забивать гвозди), и его стихотворных книг, особенно с его трилогией „Воздух” (2003), „Земля” (2012), „Огонь” (2016)».
«Продуктивная, но неявная парадоксальность его поэзии в том, что визуально вполне представимые его образы отчасти нереализуемы на съемочной площадке, потому что не он режиссер, и он не режиссер. Хотя его сложные ходы мысли претворены в фильмах, несмотря на то что узнать исходное зрение сценариста, кинодраматурга нелегко. Другие люди, режиссеры воплотили его видения реальной истории, — например, в длинных сериалах „Николай Вавилов”, „Завещание Ленина” (о Варламе Шаламове), „Доктор Живаго”. Его стихотворные книги последних десятилетий — непрерывные серии об истории внутренней, хотя отзывающейся и во внешней».
«Все христиане должны помнить: Дух животворит, а буква убивает». Интервью с Егором Агафоновым — издателем собрания сочинений Сергея Аверинцева. Беседу вел Филипп Никитин. — «Горький», 2025, 30 января <https://gorky.media>.
Говорит Егор Агафонов: «Издательство Свято-Тихоновского университета — мое основное место работы на протяжении многих лет. И большинство книг, которыми мне приходится заниматься, издаются именно здесь. В то же время я возглавляю только небольшой отдел (и по количеству сотрудников, и по количеству выпускаемых книг), поэтому с большой осторожностью могу говорить о стратегии издательства в целом. С моей точки зрения, в целом она очевидна — это университетское издательство, которое выпускает научную литературу в своей области, т. е. в области церковной науки».
«При этом у нашего издательства есть важная особенность, которая связана с очевидно профильным для ПСТГУ направлением деятельности — и научной, и популяризаторской. Общеизвестно, что уже очень давно, с момента своего основания в 1992 году, Свято-Тихоновский университет (первые 12 лет — богословский институт) много и серьезно занимается историей Русской Церкви ХХ века, в первую очередь темой новомучеников и исповедников. Это и известная всем специалистам база данных по новомученикам, которая сейчас в обработанном и отредактированном виде выходит в виде печатного многотомника „За Христа пострадавшие” (сейчас их двенадцать томов, но это только до буквы О), и многочисленные публикации документальных сборников, биографий, научных трудов и т. д. Немало было издано (и мне тоже довелось принимать в этом участие) и популяризаторских серий, которые должны были представить широкому читателю духовное наследие новомучеников (вспомню хотя бы серию „Слово исповедников ХХ века”)».
Игорь Дуардович. Из закрытого архива: две автобиографии. — «Юность», 2024, № 8 <https://magazines.gorky.media/unost>.
«Получив разрешение у вдовы писателя Клары Файзулаевны Турумовой, когда она была еще жива, на доступ к закрытому личному делу Юрия Осиповича [Домбровского], хранящемуся в РГАЛИ, я, конечно же, ожидал найти там массу интересного и не ошибся, обнаружив одну из неизвестных автобиографий. Еще одна автобиография находилась в открытом фонде там же — в РГАЛИ. Вдова хотела опубликовать ее сама в готовящемся сборнике документов и писем, но не успела. В итоге обе автобиографии вы сегодня прочтете и сравните впервые. Они очень мне пригодились для книги о жизни Юрия Осиповича, пока еще находящейся в работе. Первая автобиография — самая подробная и самая любопытная из всех, что я видел за годы моих „домбровских” исследований...»
Юрий Домбровский в этой автобиографии (конца 1948 года) замечает: «...написал роман (очень и очень посредственный), который тем не менее расхвалили и выпустили в двух изданиях. Единственно ценное в нем — это материалы о юности Державина. Роман очень нравился, но причины этого мне плохо понятны».
Валерий Есипов. Розы и тапочки. Варлам Шаламов и Надежда Мандельштам. — «Знамя», 2025, № 2.
«В истории отношений Варлама Шаламова и Надежды Яковлевны Мандельштам (в дальнейшем, как принято, — Н. Я.) было два полюса: первоначальное восхищение друг другом — „лучшее в жизни знакомство”, как они признавались оба в 1965 — 1966 годах, и решительный бесповоротный разрыв в 1968 году. Контраст этих полюсов ярче всего подчеркивает сопоставление двух фраз Шаламова: „Для всех я был предметом торга, спекуляции, и только для Н. Я. — глубокого сочувствия» (из первого периода) и: „Знакомство с Н. Я. и Пинским было только рабством, шантажом почти классического образца” (из второго)».
Д. Н. Жаткин, В. В. Сердечная. Концепция Шекспира в литературно-критическом творчестве Ю. Н. Говорухи-Отрока. — «Проблемы исторической поэтики» (Научный журнал ПетрГУ), Петрозаводск, 2025, том 23, № 1 <https://poetica.pro>.
«Юрий Николаевич Говоруха-Отрок (1850 — 1896), недооцененный критик и мыслитель конца XIX в., неслучайно стал одним из героев книги В. В. Розанова „Литературные изгнанники”. Проведя по политическому обвинению три года в одиночном заключении, а затем десять лет „на положении поднадзорного с видом на жительство вместо паспорта”, Говоруха-Отрок всю жизнь зарабатывал литературным трудом и оставил огромное, все еще не вполне упорядоченное наследие: кроме трех брошюр литературной критики, он автор более чем тысячи литературно-критических и культуроведческих статей в периодической печати».
«Шекспироведение Говорухи-Отрока — существенная часть его критического наследия, хотя он и остался исследователем, не реализовавшим многое из возможного; так, в частности, по замечанию В. В. Розанова, „необходимость писать еженедельно, крайнее утомление сил к месяцам летнего отдыха — все это год за годом отодвигало выполнение долго лелеянного им плана — написать полный и обширный разбор ‘Гамлета’, любимейшего его произведения в европейской литературе”».
«Заниматься такой запятнанной фигурой было мало охотников». Интервью с Абрамом Рейтблатом о Фаддее Булгарине. Текст: Анна Грибоедова. — «Горький», 2025, 26 февраля <https://gorky.media>.
Говорит составитель книги писем Фаддея Булгарина «Благо разрешился письмом...» (М., «Новое литературное обозрение», 2025) Абрам Рейтблат: «Я занимаюсь исторической социологией, а не литературной критикой. <...> Традиционно писатели и историки литературы (даже такие незаурядные, как Натан Эйдельман) представляли Булгарина малоталантливым литератором и заурядным журналистом, поэтому приходится напоминать, что он редактировал завоевавшие популярность журнал и газету, ввел в русскую литературу жанры фельетона, военного рассказа и научной фантастики, первым в России опубликовал при жизни воспоминания о себе, которые хвалил даже его литературный враг Белинский».
«В 1823 — 1827 годах Булгарин и Пушкин находились в хороших отношениях; в 1824-м Пушкин писал Булгарину: „Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы”. Но они представляли разные страты в литературе и обществе: Пушкин — дворянскую социальную и культурную элиту, а Булгарин — средние социальные и культурные слои. В конце 1820-х и в 1830-х годах численность читателей во второй группе быстро росла. В результате популярность Пушкина падала, а популярность Булгарина увеличивалась. Переломным был 1829 год, когда вышли „Полтава” Пушкина и булгаринский роман „Иван Выжигин”. Если „Полтава” не имела успеха, то „Иван Выжигин” пользовался бешеной популярностью: за два года вышло три издания — небывалый случай для того времени!».
«Так, в России конца XIX — начала XX века существовало несколько литератур: толстых журналов, где печатались произведения, которые позднее были введены критиками и историками литературы в корпус классики; тонких иллюстрированных журналов, где печатались проза и стихи, отвечающие вкусам менее искушенной читательской публики; литература низовых городских газет („Петербургский листок”, „Петербургская газета”, „Московский листок” и др.), у которой был свой читатель, менее образованный; и, наконец, лубочная литература, которая распространялась в крестьянской среде. В Николаевскую эпоху подобная дифференциация только зарождалась. <...> Когда в советское время власть добивалась единообразия и верхний (элитный) и нижний (низовой) слои читателей были отрезаны от своей литературы (она не издавалась), читатели проиграли».
Зеркало для героя, который без него не существует. Зачем нужна поэзия и медиа о ней. Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 12 февраля <https://snob.ru>.
Говорит Владимир Козлов: «На самом деле многие хотели бы быть „толстыми” журналами, но доступ в эту лигу очень сложен. Честно говоря, я и сейчас не вижу серьезных конкурентов ведущим литературным изданиям».
«Тут еще не лишним было бы заметить, что сфера поэзии — не индустрия, в ней нет признаков индустрии. Она держится на фанатах, на их любви к искусству. На служении. Получить что-либо от поэзии сегодня невозможно — ей можно только служить и быть благодарным за то, что получается это делать».
«Вы можете найти колоссальный материал, который объяснит вам, что современная поэзия — это поэзия победившего авангарда, но понимание неотрадиционализма как важнейшей парадигмы русской поэзии до сих пор большая редкость».
И снова о Бродском. Как поэт шел от андеграундной «окраины» к «центру». Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 28 января.
Говорит Валерий Шубинский: «„Мэйнстримом” в социокультурном смысле в момент дебюта Бродского были Евтушенко и Вознесенский, Бродский же был альтернативой, андеграундом. Это была сложная, метафизическая поэзия для (относительно общего необычайно широкого в то время круга читателей стихов) меньшинства. Другое дело, что у Бродского, конечно, были (пусть скрытые) амбиции „первого поэта”».
«Плохих стихов у него после 1960 года я почти не знаю, но есть большое количество таких, которые мне кажутся необязательными. Многие из них, кстати, и в книги его не входили. Это определенный способ работы. Возьмите Блока — сколько у него сравнительно слабого и необязательного».
«Я не знаю, что Бродский думал о языковой школе и о концептуалистах. Думаю, ему это было чуждо, потому что это разрушало концепцию авторства».
«На мой взгляд, лучшим периодом в творчестве Бродского были 1962 — 1982 годы. Потом он стал во многом имитировать себя, необязательных стихов стало гораздо больше, великих меньше. <...> Он сделал свое дело».
«Есть множество великих текстов, вдохновленных дикими, с моей точки зрения, мыслями. Но есть одно условие: эти мысли должны быть сложны и, как бы это сказать… крылаты».
«Игла невидима. Она прекрасна». Что нужно знать о поэзии Аркадия Драгомощенко. Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 10 февраля.
Говорит Александр Скидан: «К концу 1970-х ленинградский андеграунд достиг критической массы — как в смысле разветвленности своих сетей, состоявших из самиздатских журналов, квартирных чтений и выставок, религиозно-философских семинаров, полуподпольных театров, музыкальных клубов и т. п. (даже своя премия была учреждена в 1978 году — имени Андрея Белого), так и в смысле готовности перейти в иное институциональное состояние. Из класса-в-себе стать классом-для-себя. Предпосылки к тому были. Вообще, в Советском Союзе к концу 1970-х произошел, по крайней мере в гуманитарной области, „квантовый скачок”. Это видно по кинематографу, театру, академическому авангарду и джазовой импровизации, по развитию семиотики. В литературе и поэзии тоже происходило качественное изменение — переход на новый уровень сложности».
«Катаев был против расчеловечивания даже в самых страшных обстоятельствах». Как автор повести «Сын полка» стал писателем «о великом сиротстве и великом некровном родстве». Беседу вел Иван Волосюк. — «Московский комсомолец (MK.RU)», 2025, на сайте газеты — 2 февраля <http://www.mk.ru>.
Говорит Сергей Шаргунов: «Он [Катаев] стал, неожиданно для всех, такой „элитарной” литературой. Возможно, это произошло потому, что его „вторая проза” (вещи, написанные в 1960-х и позднее) требует просвещенного читателя — попробуйте прочитать „Алмазный мой венец”, не владея контекстом…»
«Очень рекомендую прекрасную катаевскую повесть 1943 года „Жена” о том, как подлая война разрушает судьбы. Вдова едет на могилу мужа, командира истребительного авиационного полка. Она сидит ночью в траве на расстеленной шинели автора и рассказывает историю своей любви. Повесть переполняют человеческие чувства и страдания. Местами она точно достойна включения в любую военную антологию: утреннее блуждание по подмосковному лесу в предчувствии катастрофы, две бегущие старухи в серых платках, нарастающая догадка, возникшая из самого воздуха, — все наложено на „Седьмую симфонию” Шостаковича, которого женщина слушает в исполнении эвакуированной труппы Большого театра, и одновременно, как в кино, проступает другая картина: наступление маленьких бодрых барабанщиков („безумная флейта осторожно, как шакал, шла за ними по слоистым пескам”). Тут, несомненно, Катаев — уже мовист, психоделик».
«Сейчас очень жду книгу историка литературы Сергея Белякова о Катаеве и его брате Евгении Петрове».
«Нужна, например, достойная доска на доме в Мыльниковом переулке, ныне улица Жуковского, где в нэпманской Москве у Катаева жили все — от Олеши до Хлебникова…»
Владимир Козлов. 18 тезисов о неотрадиционализме в русской поэзии. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2025, на сайте — 8 февраля <https://prosodia.ru>.
«...Мы хотели бы актуализировать представление об определенном типе художественного сознания XX века, которое уже разработано, но еще не стало общепринятым. Речь идет о неотрадиционализме. Мы сформулируем ряд особенностей этого типа художественного сознания, которые каждый современный поэт мог бы примерить на себя».
«2. Неотрадиционализм — тип художественного сознания, характерный для русской поэзии XX века. Постсимволизм породил три пути — авангард, ангажированное искусство и неотрадиционализм. Все предыдущее столетие они развивались одновременно, но находились в состоянии литературной борьбы, конкурируя за имена и тексты. Все эти парадигмы представлены в современной поэзии».
«3. Неотрадиционализм противопоставляет себя традиционализму и архаизму как нерефлексивному воспроизведению освященных форм. <...>».
«4. Неотрадиционализм противопоставляет себя авангарду, любому прогрессизму, „инновационности”, которая начинает с обесценивания традиции, заявляя о том, что старые формы дискредитировали себя. <...>».
«6. Исходная позиция любого поэта-неотрадиционалиста — показать преемственность по отношению к традиции — через выбор метра, ритма, строфики, мотива, жанра, литературного, библейского или вечного сюжета. Он не скрывает связь, а подчеркивает ее, потому что ее наличие — признак принадлежности к культуре, вызывающий узнавание у читателя, погруженного в материал. <...>».
«10. Чтобы увидеть новизну решения, предложенного неотрадиционалистом, в контексте истории поэзии лучше ориентироваться — иначе текст будет читаться как человеческий или общественный документ. <...> Таким образом, неотрадиционализм оказывается в существенной степени требовательным к читателю и его кругозору. А требовательность, как известно, недемократична, что дает серьезную основу для критики любых проявлений неотрадиционализма».
Алексей Колобродов. «Поэзия вновь востребована!» Беседовал Юрий Татаренко. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2025, № 2 <https://www.sibogni.ru>.
«— Вы работали над четырехтомником поэзии Эдуарда Лимонова. Как сложно подросток Савенко превращался в поэта Лимонова?
— Сложно, не быстро, и как раз весьма наглядно процесс демонстрируют вышедшие первый и особенно второй том нашего собрания — куда включен юношеский, харьковский, рукописный сборник „Микеланджело”, который Олег Демидов обнаружил буквально чудом. Вот там очень заметная череда влияний (Блок, Есенин, Гумилев, Хлебников) и превращение балующегося стихами юноши в сильного и оригинального поэта».
Алексей Конаков. «Мне хочется написать книгу, посвященную супам». Беседу вел Антон Секисов. — «Юность», 2024, № 9.
«Я большой поклонник конспирологии, и мне кажется, что сегодня она является своеобразным субститутом поэтического: разговоры о заговорах, пришельцах и тайном мировом правительстве структурно занимают в XXI веке то же самое место, что в веке XVIII занимали разговоры о феях, эльфах и колдунах. Идея в том, чтобы рассматривать конспирологию не в эпистемологической, но в выразительной функции: не ищите в утверждениях конспирологов угрозы миру, ищите в них чистую неутилитарную красоту. Когда поэты-романтики сочиняли стихи о демонах, никто же всерьез не опасался, что это остановит научный прогресс; и я не думаю, что пылкие эссе о злотворном влиянии вышек 5G как-то повлияют на развитие современных систем связи. А раз так — давайте оценивать выразительность, необычность, имманентную поэтичность конспирологических текстов. Мне лично кажутся очень красивыми теория плоской земли и идеи Дэвида Айка о рептилоидах, прилетевших со звезды Тубан и искажающих наше восприятие мира (создающих вредоносные сигналы с помощью колец Сатурна, усиливающих их посредством Луны, которая внутри пустая)».
«Чем дольше я занимаюсь исследованиями позднесоветской культуры, тем больше подозреваю, что именно в „городских повестях” Юрия Трифонова может быть обнаружен ключ к пониманию той эпохи; это действительно великий писатель, которого, к сожалению, сейчас почти не читают».
Алексей Коровашко. Нет, я не автор, я герой… Михаил Бахтин как литературный персонаж. — «Урал», Екатеринбург, 2025, № 2 <https://magazines.gorky.media/ural>.
Фрагменты книги, готовящейся к изданию.
«Такая высокая персонажная „валентность” Шкловского обусловлена, разумеется, не столько его научными достижениями, хотя они и чрезвычайно велики, сколько его неординарными личными качествами, включающими в себя неудержимую склонность к авантюризму, готовность пойти на крайний риск, парадоксальность мышления, афористичность высказываний и редкое умение оказываться именно там, где среди мятежей, заговоров и войн подготавливается смена исторических эпох. Михаил Бахтин, олицетворяющий в сознании многих гуманитариев эффективное противоядие от шкловско-тыняновско-эйхенбаумовского формализма, ни одним из этих качеств, надо признать, не обладал. Можно, конечно, попытаться оспорить это утверждение и говорить, предположим, о том, что и у Бахтина были задатки авантюриста, выразившиеся, например, в сочинении ложных анкетных данных для кафкианствующих совучреждений. Но в сравнении с жизнью Шкловского летом 1918 года по чужому паспорту, в котором стоял черный штемпель, извещавший, что его обладатель „такого-то числа умер в Обуховской больнице”, попытки Бахтина выдать себя за человека, учившегося в Марбургском университете (этот ложный факт он вставил в автобиографию, затребованную Витебским институтом народного образования), выглядят робким и невинным развлечением. <...> Тем не менее, и это, безусловно, тоже парадокс, Михаил Бахтин почти не отстает от Шкловского по количеству воплощений в художественных текстах».
Далее речь идет о стихотворениях «Бахтин в Саранске» Льва Лосева и «Переписка Бахтина с Турбиным» Марии Галиной.
Литературные итоги 2024 года. Часть III. На вопросы отвечают Ольга Балла и Наталья Иванова. — «Формаслов», 2025, 15 февраля <https://formasloff.ru>.
Говорит Ольга Балла: «Начнем, пожалуй, с тенденций. Первая из них видится мне в том, что писание антиутопий становится делом как минимум рутинным (возможно, впору говорить даже о некоторой эпидемии антиутопизма, но все-таки будем осторожны и скажем скорее о его инерции). <...> Значит, в качестве еще одной тенденции обозначим именно эту новейшую склонность современных прозаиков писать об истории, чуть-чуть смещенной относительно той, что нам известна, но все равно повторяющей ее с некоторой утрированностью, — назовем это в рабочем порядке (чтобы отличать от альтернативной истории) иноисторичностью. (Такие тенденции совершенно объяснимы и представляются мне защитными — а можно сказать, и терапевтичными, — реакциями массового сознания, часть которого представляет собою сознание литературное: во-первых, в этом можно усмотреть изживание страхов, отреагирование того, на что нет возможности влиять и к чему при этом невозможно относиться равнодушно; можно сказать даже — обживание и приручение страшного, во-вторых, утрирование его зловещих черт в некоторой наивной надежде на то, что ныне наблюдаемое будет выглядеть на этом фоне более переносимым, в-третьих, не менее наивная, но, по всей вероятности, необходимая для сохранения душевного здоровья надежда на то, что если что-то детально себе представить, оно на самом деле уж точно будет иначе, а то и вообще не случится.)».
«Очень интересным проектом кажется мне серия „Спасибо”, запущенная в прошлом году издательством „Синяя гора”, в которой люди, имеющие, как правило, профессиональное отношение к литературе, выбирают 20-25 важных для себя в каком бы то ни было отношении стихотворений и сопровождают их комментариями в формате эссе — одновременно личными и литературоведческими, с удерживанием — или неудерживанием — сложного динамического баланса между этими компонентами».
«Меня очень порадовало, что „Неистового Виссариона” в этом году наконец получил Дмитрий Бавильский. Давно было пора».
Говорит Наталья Иванова: «Возрождается поэтика умолчаний, негласного договора о понимании — писатель заключает его с читателем. Но одно дело, когда в иссушенном цензурой воздухе мгновенно расшифровывали, ловили смысл на лету сотни тысяч обученных горьким опытом читателей, — другое дело, если сообщество читателей сужается до ближнего круга. Очень ко времени издана на русском монография Льва Лосева „Эзопов язык в русской литературе” (издательство „Новое литературное обозрение”). Отсылаю и к разборам Александром Жолковским „эзоповского шедевра” Фазиля Искандера „Летним днем” („Новый мир”, 2015, № 4), Марией Гельфонд „Голубиной гибели” Юрия Трифонова („Новый мир”, 2022, № 10). Эта писательская техника не подвержена ржавчине».
«Ну и журналы отнюдь не скисали: „Волга”, „Новый мир”, не забудем и „Знамя”, можно по поэтическим подборкам двенадцати номеров выбрать годовую поэтическую антологию, по рассказам — годовую антологию рассказа, по рецензиям — срез книжного года. Это все можно обозначить как преодоление уныния. Чем труднее обстоятельства, тем лучше надо работать».
См. также: Литературные итоги 2024 года. Часть I. Ответы Валерии Пустовой, Александра Переверзина, Ивана Родионова, Александра Чанцева, Александра Маркова, Ирины Сурат, Ольги Девш, Андрея Грицмана, Владимира Коркунова, Валерия Шубинского — «Формаслов», 2024, 15 декабря.
См. также: Литературные итоги 2024 года. Часть II. Ответы Николая Подосокорского, Льва Наумова, Евгения Кремчукова, Горы Орлова, Евгении Вежлян, Михаила Визеля, Елены Севрюгиной, Анны Аликевич — «Формаслов», 2025, 15 января.
Марина Ломовская. «Вокзалы, вагоны, перроны» Марины Цветаевой. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 2 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Когда 14-летняя Марина Цветаева впервые читала „Анну Каренину”, железная дорога была ей уже хорошо известна — она и сама не раз слышала, стоя на платформе, „свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого”. С раннего детства на все лето до поздней осени детей Цветаевых увозили из Москвы на дачу. Ехали „с Курского вокзала до Ивановской станции (Тарусской) и оттуда семнадцать верст по невероятной <…> дороге…” Но вдруг „грянула весть: мама, слегшая, казалось, в инфлюэнце, — больна чахоткой!”, врачи советуют отправить ее на лечение в Италию, и осенью 1902 года, когда Марине исполнилось 10 лет, а Асе — 8, профессор И. В. Цветаев везет вместе с больной женой за границу и девочек. Младшая сестра за себя и за старшую подробно описала их ощущения: „Как уютно засыпать на поднятых вагонных полосатых, красных с белым, диванах купе второго класса, под мягкое покачивание поезда, друг напротив друга, Марусе и мне (мама и папа тихо говорят внизу). Уже выпит чай с молоком и печеньем, поданным нам снизу папой, и опущен полукруглый синий колпачок на потолочном фонаре. Темноватый свет, таинственный. Он делает родным наше купе, точно мы уже давно живем, едем в нем не первую ночь. Усталые от пережитых прощальных дней, мы лежим, смотря во мглу и друг на друга, не желая еще уснуть, наслаждаясь наставшей новизной дорожного уюта. Волнение предстоящего, только теперь осознанное, качает нас вместе с ритмом поезда”. Короткая остановка в Варшаве, встреча на перроне с семьей брата отца, более длительная остановка в Вене — с гостиницей и осмотром города, снова поезд с уже тирольскими пейзажами в окне».
Елена Луценко. Почему Мочалов «свирепствовал» на сцене в роли Ромео? Из истории русского шекспироведения: «Ромео и Юлия»… как мелодрама для бенефиса. — «Вопросы литературы», 2025, № 1 <http://voplit.ru>.
«В России первой трети XIX века читатель и зритель только начинают свое знакомство с подлинным Шекспиром. Поворот к переводам его пьес с английского языка случился лишь в конце 1820-х годов, когда вольные интерпретации образованному русскому читателю стали скучны».
«Представления об английском драматурге в России первой трети XIX века обусловлены прежде всего романтической эстетикой. При этом все еще существует большой разрыв между тем, как о Шекспире писали романтики (поэты и критики) и как — в это же самое время — его тексты перекраивали для сцены драмоделы».
«Одним из таких бенефисных сочинений явилась мелодрама молодого автора и переводчика Александра Гавриловича Ротчева (1806 — 1873) „Ромео и Юлия” (1827). <...> „Ромео и Юлия” — любопытный пример того, как в первой трети XIX века переписывали Шекспира, что представлял собой жанр бенефисного спектакля и как, опираясь на оперную интерпретацию шекспировского сюжета, роль Ромео исполнял великий русский актер Павел Степанович Мочалов (1800 — 1848)».
Маленькие люди делают большую историю. А жажда справедливости зачастую становится причиной войн. Беседу вела Анастасия Ермакова. — «Литературная газета», 2025, № 5, 5 февраля <http://www.lgz.ru>.
Говорит Алексей Варламов: «Ну, когда я писал этот роман [«Одсун»], Майдан уже был, а СВО еще не было. Но это правда: Судеты здесь скорее рамка, а картина внутри — русско-украинская, потому что тема эта у каждого болит, и у меня тоже».
«Самое интересное взаимодействие было, пожалуй, с Алексеем Толстым. <...> И то, как он меня перевербовал, то, как он меня переубедил, — в этом было что-то нереальное. Я просто чувствовал, как он мне помогает, подсовывает какие-то документы, материалы, факты. Я буквально ощущал его присутствие и поддержку: ему нравилось, как я о нем пишу. А кто-то был абсолютно равнодушен. Например, Андрей Платонов. Притом что для меня-то Платонов — самая главная фигура в русской литературе ХХ века. О нем писать было труднее всего, и именно потому, что я его очень люблю. Но тут вдруг почувствовал: ему это не нужно».
«А вот с Розановым был тот редкий случай, когда я так и не полюбил до конца своего героя. Зато очень полюбил его детей, его семью, потому что во многом они, конечно, были жертвами отца и их общей невероятно сложной семейной ситуации».
Наталья Мелехина. «Видна в континууме брешь» — о книге Антона Черного. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2025, на сайте — 27 февраля <https://prosodia.ru>.
О книге Антона Черного «Повременим» (М., «Белый ветер», 2023. 52 стр.). «В чем же выражается принадлежность поэзии Антона Черного к вологодской литературной школе? Прежде всего, в особом отношении ко времени. Очень любопытно описал эту особенность критик Андрей Пермяков. По его мнению, у вологодских авторов оно и не движется, и не стоит на месте: представьте, каплю воды, падающую из крана, и представьте, что падение ее длится у вас на глазах, но при этом длится вечно. Вот так показывают время вологодские поэты, начиная с Батюшкова».
«Любопытно, кстати, что к Батюшкову у Антона Черного совершенно особенное отношение. „Я его столько читал, кажется, что уже за родного держу. Вроде как жил прадедушка, словоплет, меланхолик, прожектер, путешественник, переводчик, а я весь в него, только пожиже. Бывает, хочется перед сном что-то перечитать, что по душе пришлось. И тянется рука к ледериновому двухтомнику. Жалко, издан Константин Николаевич по-советски неброско: на собачьей серой бумаге, без еров и ятей изначальных, тесно заверстан в подбор, будто бедный родственник”, — пишет поэт».
«Слово „повременим” у Антона Черного — это вовсе не глагол, это существительное, обозначающее процесс жития (наподобие „стрельба”, „косьба”)».
Глеб Морев. Иосиф Бродский: пути литературной легитимации (1962 — 1965). — «Новое литературное обозрение», 2024, № 6 (№ 190) <https://www.nlobooks.ru>.
«Основным предметом дебатов при освещении этого сюжета является вопрос о природе влияния, которое личность и творчество Ахматовой оказали на молодого Бродского, — было ли это влияние поэтическим (литературным) или лежащим по преимуществу в сфере „человеческого”. Сам Бродский, говоря об отношениях с Ахматовой, многократно (хотя иногда и с оговорками) утверждал последнее, делая акцент именно на личности Ахматовой: „Не думаю, что она оказала на меня [литературное] влияние. Она просто великий человек”, — сформулировал он в первом же публичном обращении к ахматовской теме в интервью лета 1973 года. Позднее, в 1986 году, в посвященном Ахматовой разговоре с Натальей Рубинштейн Бродский добавляет к уже сложившемуся у него к этому времени нарративу о знакомстве с Ахматовой (как известно, сама она называла такие устные мемуарные конструкты „пластинками”) одну существенную деталь, позволяющую, как кажется, понять специфический контекст того „величия”, о котором применительно к Ахматовой он всегда говорит».
Опора для писателя. Отвечают Елена Бердникова, Денис Гуцко, Андрей Дмитриев, Анатолий Курчаткин, Саша Николаенко, Николай Подосокорский, Максим Симбирев, Александр Снегирев, Анна Шипилова. — «Знамя», 2025, № 2.
Вопросы: «На кого из писателей-современников вы ориентировались и можете ли кого-то из них считать своим учителем? Просим назвать несколько имен литераторов, чье одобрение, поддержка или просто знакомство в тот период были для вас особенно значимы. Связана ли с таким знакомством какая-либо занимательная история?»
Отвечает Николай Подосокорский: «Человек читающий и думающий постоянно пребывает в сфере искусства и науки в своей повседневности: его настоящие современники и собеседники — герои и мыслители всемирной Истории, его главная книга, которую он пишет в соавторстве с высшими и низшими силами, — его собственная судьба».
«Недавно умерший поэт Владимир Микушевич рассказывал в одном из интервью, как он в детстве с упоением читал рассказы „Тысячи и одной ночи” и при этом чувствовал себя Аладдином, поскольку ему казалось, что какие-то силы вроде джиннов неизбежно участвуют в том, что с ним и окружающими происходит. Мне близко такое мировосприятие, но дополнительно пояснять тут что-либо было бы делом пустым и неблагодарным».
«Единственное имя современного критика и ученого (у кого я кое-чему, как я смею надеяться, научился), которое я могу назвать, — это Татьяна Александровна Касаткина (как литературный критик она известна, главным образом, по публикациям в журнале „Новый мир” 1990 — 2000-х годов, но большинство знает ее сегодня, прежде всего, как филолога, теоретика культуры и религиозного философа). Однако любой, кто читал мои и ее работы, вряд ли увидит в них сходство метода, направления, структуры или стиля, кроме разве что наших общих научных занятий Достоевским».
Владимир Орлов. К вопросу о датировке событий, описанных в романе «Мастер и Маргарита». — «Вопросы литературы», 2025, № 1.
«По характеру своей профессиональной деятельности автор этих строк неоднократно сталкивался с проблемой установления времени того или иного — к сожалению, как правило, криминального — события. Причем как для судебной медицины, так и для криминологии эта проблема имеет определяющее значение, в связи с чем в обеих упомянутых сферах разработаны свои батареи методик определения времени происшествия по косвенным признакам. Автору показалось небезынтересным применить комплекс специальных знаний по отношению к роману М. Булгакова „Мастер и Маргарита”, поскольку время действия описанных в нем событий указано не было».
«Задача исследования — рассмотреть роман Булгакова как источник свидетельских показаний об определенном периоде времени, которое и надлежало установить с использованием криминалистического подхода».
От сердца к сердцу. Об основе духовного возрождения, гражданской зрелости и «врубании в реальность». Беседу вел Юрий Татаренко. — «НГ Ex libris», 2025, 27 февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Игорь Караулов: «Счастье — это когда никому нет до тебя дела, но тебя это не напрягает».
«Серьезный интерес к литературе начинался у меня в том числе с его [Пришвина] дневников. Он дает нам уникальный пример независимого писателя, прожившего всю жизнь в складках эпохи, одновременно и не работавшего на пропаганду, и не противостоявшего власти».
«Новых форм требует логика развития искусства. А публике они даром не нужны. Отсюда выбор для творца: отдаться этой логике или ублажать публику. Хорошо бы найти третий путь, но это сложно».
«Я когда-то хотел написать биографию Алистера Кроули, но не дали. Потом мне заказали биографию Зинаиды Гиппиус, но тут у меня дело не пошло…»
«Однажды мне написал человек с линии боевого соприкосновения — о том, что у него в голове постоянно крутились мои строчки, когда он бродил в окрестностях Волчанска по обуглившемуся лесу».
Олег Пащенко. Поэтика правки. Проект платформы процессуального письма. — Журнал поэзии «Воздух», № 43 (2024) <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
«Все философские онтологии можно подразделить на субстанциальные и процессуальные. Субстанциальные исходят из примата сущности, устойчивой и самотождественной „вещи”. Мир в этой перспективе предстает как совокупность дискретных объектов, каждый из которых обладает собственной природой, независимой от отношений и процессов. <...> Онтологии процессуальные, напротив, отдают приоритет не объектам, а их динамическим взаимодействиям и трансформациям. Отдельные же объекты предстают как производные этой процессуальности — как срезы или сгущения в непрерывном поле становления».
«Внутри этой концептуальной рамки можно говорить о процессуальной поэзии — процессуальное стихотворение никогда не готово: автор бесконечно его переписывает».
«В случае процессуальной поэзии динамика становления не является абсолютно непрерывной — она развертывается через серию дискретных актов (правок, сохранений, публикаций новых версий), а значит, она — ритмична. Ритм возникает из самого чередования актов правки и пауз между ними, из той внутренней меры, которая организует процесс трансформации текста: каждая правка — это „удар барабана”, шаг, который продвигает текст вперед, а каждая пауза между правками — это моменты потенциальности, из которых рождается следующий шаг становления».
Анатолий Рясов. Андрей Платонов: истина и конвульсивное слово. — «Новое литературное обозрение», 2024, № 6 (№ 190).
«История издания повести Платонова „Впрок” хорошо известна: экземпляр журнала „Красная новь” с этой публикацией попал в руки Иосифу Сталину, вызвав его неподдельное негодование. Но среди пометок, оставленных генеральным секретарем на полях, бросается в глаза одна фраза. Рядом с лаконичными оценками вроде „Дурак!”, „Пошляк!”, „Мерзавец!” (и более предметным замечанием „Рассказ агента наших врагов”, судя по всему, отнесенном к автору, а не рассказчику) имеется запись „Это не русский, а какой-то тарабарский язык”. Она относится к предложению „Я увидел среди дальнего мрака слабое круглое светило, все же боровшее сплошную тьму”. Строго говоря, это не самый изощренный для Платонова языковой оборот, и — не говоря о „Чевенгуре” или „Котловане” — даже в повести „Впрок” можно отыскать более причудливые словосочетания. И тем не менее Сталин точно почувствовал нечто важное: политическая идеология не может иметь ничего общего с этим языком, тем более — говорить на нем. Речь не о политических разногласиях или о том, что текст не вписывается в текущие идеологические установки, представая как оппозиционный возглас, это столкновение с чем-то куда более радикальным».
«Во второй половине 1930-х годов Платонов от эпических повествований перейдет к коротким рассказам с ограниченным числом персонажей, что отразится и на стиле — он станет более лаконичным и строгим, а в военных рассказах претерпит еще большие изменения, но и это не приблизит тексты Платонова к официальным нормативам. Чтобы понять, каким критериям, по мнению критиков, должен был соответствовать голос советской литературы, достаточно заглянуть в книги Фадеева или Фурманова, но гораздо любопытнее изучить редакторские правки текстов Платонова, особенно их аспекты, напрямую не касающиеся идеологии».
Стань Христом и радуйся Апокалипсису. Чему учит русская религиозная философия. Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 11 февраля.
Говорит Татьяна Касаткина: «Если мы имеем в виду книги, написанные так, что их захотят перевести на другие языки, чтобы понять, что такое русский человек, — то очевидно, что для Запада русская философия началась с Достоевского, поскольку бум его переводов в начале XX века преследовал (английские и немецкие писатели и критики прямо о том говорили) именно эту цель. И интерес в Европе к русским философам рубежа XIX — XX веков в значительной степени определялся тем, что (и как) эти философы писали о Достоевском. Если мы имеем в виду то, как должна описываться история философии в России, — то нужно начать со „Слова о законе и благодати” святителя Илариона, митрополита Киевского (XI век)».
«А человек — такое странное существо („словесное”, как называет его богословие), — он имеет свойство становиться тем, что ему о нем говорят. Это связано с тем, опять-таки, странным обстоятельством, что человек лишен инстинктов. Инстинкт — не путать с рефлексом — это сложная поведенческая программа. И как-то ориентируют его в жизни те культурные максимы, которые ему сообщаются в ходе его взросления и далее, в течение жизни. Если его ориентируют на образ Человека-Христа, он будет поднимать глаза к небесам, он научится все в жизни видеть в высшей перспективе, он научится жить самоотверженно. Если его ориентируют на образ животный, он будет упираться взглядом в то, что у него общего с животными, — а это алчность во всех ее проявлениях».
«Только детские книги читать…» Круглый стол. Продолжение разговора. Отвечают Елена Албул, Ирина Балахонова, Ирина Богатырева, Юрий Нечипоренко, Валентина Патронова, Елена Усачева. — «Дружба народов», 2025, № 2.
Говорит Ирина Балахонова (издательство «Самокат»): «Забавно, что „подростковая литература” сама по себе уже является жанром, однако внутри нее сегодня принято выделять фэнтези, фантастику, романы взросления, исторические романы, магический реализм, любовные романы и еще неисчислимое количество направлений. Если говорить о модных и привлекающих читателя «ходах», таких как суперспособности, феминизм, антиколониализм, эмоциональный интеллект или вопросы „телесности”, — то все это широко используется и в подростковой, и в young adult литературе, но в „Самокате” принято скорее игнорировать такие „ходы” как слишком простые и даже банальные, за исключением случаев, когда сюжет и язык идеально решают поставленную перед собой автором задачу, когда мы понимаем что перед нами хорошая и нужная книга».
Начало разговора см.: «Дружба народов». 2024, № 11.
Валерий Шубинский. Прошедший человек. Классик из тени: Тихон Чурилин. — «Горький», 2025, 20 февраля <https://gorky.media>.
«Впрочем, одно стихотворение Чурилина вроде бы на слуху — „Конец Кикапу”. Но масштаб и значение его творчества осознается только профессионалами, и единственное собрание, изданное в 2012 году в двух томах издательством „Гилея”, изменило положение лишь в небольшой степени».
«То, что Чурилин хотел быть „на стороне времени” и был им отвергнут — не диво; так же было с крупнейшими мастерами эпохи — Пастернаком, Мандельштамом, Заболоцким, Платоновым. Юродивая судьба Чурилина по воле истории стала судьбой многих гораздо более удачливых и „нормальных” писателей. Тем не менее в тридцатые он, кажется, на какое-то время обрел свой круг — это был „Союз приблизительно равных”, центральной фигурой которого был Георгий Оболдуев. Но это был, говоря современным языком, „андеграунд”. А Чурилин стремился быть на виду — что для человека его склада и в менее ужасную эпоху было бы небезопасно».
Составитель Андрей Василевский