СТИХИ
Елена Лапшина. «Услыши ны»
Молитвенная рефлексия человека, извечно крохотного перед безмерным Богом. Человеку отмерена малая толика жизни – «жил да был да вышел весь» – и очень много боли. Стихи о скоротечном бытии и безвременно уходящих людях; о горестном времени, в котором обретается израненная душа.
Как ни бейся, ни льстись, сколько силы не трать –
чуть срастется – и рвется по шву.
Я живу и пишу эту ересь в тетрадь
и не знаю – зачем я живу.
Мне никак не постичь эти злые азы,
эти узы умом не разъять.
Я вместилище горечи, речи, слезы,
я – немое отсутствие «ять»
в хлебосольной, голодной, великой стране,
где на праздник поют о войне.
Не по чести – по милости буду в раю
лишь за то, что полжизни смогла
дребезжащею рюмкой стоять на краю
разоренного гостем стола.
Андрей Анпилов. «В ихтиоловой стране»
Мудрые стихи о важных «мелочах жизни», из которых состоит человеческое бытие: воспоминания-впечатления, отголоски детства, родные люди… И тут же – размышления о существовании в зрелости и ощублизкой вечности (с выношенным пониманием того, что «хорошо на свете жить» и по-своему служить Богу).
Запах мази ихтиоловой,
Лыжи, темный коридор,
Строй солдатиков из олова,
Утро, снег летит во двор.
Атлантида, занесенная
Белым снегом целиком,
Под сугробами спасенная,
Каждый запах в ней знаком.
Вечера, концерты шефские,
Люстра, лица в темноте,
Мази лыжные, вишневские,
Ихтиоловые те.
Заметенная, подводная
Атлантида снежных крыш,
Звезд республика народная,
Промокашек, перьев, лыж.
Пахнет снегом, транспарантами,
Школой, ранцем на ремне,
Где плывем мы ихтиандрами
В ихтиоловой стране.
Андрей Коровин. «Охота на осьминогов»
Поэзия, напоминающая кадры из авторской кинокартины: крохотные истории и «ненаписанные жизни». Своеобычный поэтический «фильм» внутри бесконечного времени.
стареет сад что посадил отец
он яблоням отпиливает руки
деревья тоже стонут от разлуки
стуча сухими спилами сердец
вот яблони что радовали нас
цветеньем созреваньем и прозреньем
что умирают медленно сейчас
под молодое радостное пенье
жуков и пчел и прочий полигам
под щебетанье и миротворенье
останутся стихами и вареньем
читаемым по буквам и слогам
Сергей Кубрин. «Значит можно говорю»
Первая поэтическая публикация автора в «Новом мире». Поэзия Сергея Кубрина максимально современна и притягивающе интересна постоянными экспериментами со словом, его звучанием и смыслами) «У меня запятая чернеет меж пальцев, // у тебя двоеточие в сердце стучит».
шел по небу пешеход свысока смотрел
я стоял на двух своих и смотрел смотрел
как на небе пешеход посредине дня
высоко и свысока смотрит на меня
нас хороших по пятам под руки вели
нас хороших по домам да с ума свели
нам хорошим за глаза и казалось нам
будто сами мы плывем по этим облакам
мы смотрели свысока на самих себя
как мы сами свысока смотрим на себя
на меня похожий мальчик тихо песню пел
на меня похожий мальчик не смотрел.
Артём Скворцов. «Музыка не сопротивляется»
Стихи и песни
«Каждый ясный звук уходит в свет». Перед читателем – в точном смысле слова музыкальные стихи, звучащие собственными мелодиями и инструментами. Так «играет» мир, если научаешься слышать его во всем разнообразии жанров и ритмов. В том числе – слышать и тишину как особый род и вид музыки (паузу тоже нужно услышать и почувствовать). Поздравляем поэта с юбилеем!
Слышать пора – без звука,
видеть уже – не глядя,
даже
не прикасаясь – трогать,
не поглощая – обладать.
Камни живут вне боли,
почки не ведают про корни,
гусеница не знает
бабочки легкий перелет.
Воды стоят отвесно,
земли текут, не уставая,
можно столбом воздушным
горный хребет переломить.
Если ты правда хочешь,
значит однажды извлечется
целым ядро ореха,
не потревожа скорлупы.
Наталия Редозубова. «Днесь и снова»
«И находить предлог, чтоб мир не раскололся» – в этом, наверное, суть стихотворений Наталии Редозубовой, – извечных в своих ценностях, близких молитвенному воздыханию, предельно современных и актуальных. Мы живем свою жизнь «днесь» и одновременно переживаем чувства столетней и даже тысячелетней давности. Время теряет свою линейность и уходит в спираль: «По прописям писалось слово // И прориси всему основа…»
Парикмахер подрежет сеченые волосы –
будто бы с прошлым своим распрощаешься,
и невыносимым, и ностальгическим –
прощайте, черные, белые полосы,
тяготенье всемирное ли, кармическое –
вроде, пустяк, а идешь, восторгаешься.
Словно бы путешествуешь в неизвестное:
хотя и не нам в суете творить новое,
но сбросом настроек оно все же клевое
и перезагрузками интересное.
Скользкой шкуркой лягушки взамен сгоревшей,
в травянистом поблескивающем тоне,
юркой ящерки длинным хвостом поблекшим,
сброшенным на подстриженном по моде газоне,
обретающем тут же ценность трофея
в когтях охотника – кота Тимофея.
<...>
ПРОЗА
Елена Долгопят. «Брат»
Повесть
В прозе Елены Долгопят нет-нет да и скользит что-то булгаковское (достаточно вспомнить одну только повесть «Лед»!), сюрреалистичное – сравнивая с современным кино, так и хочется сказать «литвиновское»: игра в шахматы в доме без окон и без дверей то на возвращение домой, то на душу еще не родившегося брата; ворон Григорий Иванович – почти всеведающий; часы без стрелок, всегда показывающие «вечность»; странные соседи по купе; нездешний, «как будто не вполне существующий» город Таллин… Странный образ родного брата – от светлого и трогательного до инфернального, играющего чужими жизнями – так предначертано было ему еще до рождения странным человеком (человеком ли?) с шахматами и вороном.
И все-таки прежде всего эта история – о семье и чувстве дома, о совести и человечности и – об особом предназначении каждого человека, каждого события – их неслучайности на циферблате Вечности.
Вот фраза: я оказалась далеко от дома.
Что она значит?
Я оказалась далеко от себя.
Человек – это его друзья, родные, это его работа, его комната, его книги, его чашка, его город. Он отрывается от всего своего, и значит – от себя. Маленькая смерть, вот что это.
А если это отъезд навсегда?
Вам надо возвести себя заново, создать свой новый мир. Привыкнуть к своему новому отражению в новом зеркале.
Я была никем осенью тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Ходила, ела, пила, разговаривала, сидела на лекциях, пыталась успеть хоть что-то записать, бежала в буфет во время перерыва, мерзла, согревалась. Но живой я себя не чувствовала.
Юрий Буйда. «Господин Кто Угодно»
Рассуждения о богах и вакханках
Какой суд страшнее – небесный или земной? Имеет ли право человек судить сильных мира сего – и что это должен быть за человек? Незаинтересованное лицо, беспристрастный свидетель, глас воли богов, Гость из ниоткуда – иными словами, господин Кто Угодно, имеющий смелость заглянуть в самые бездны души, в ее самые темные, «дионисийские» углы, полные животной жестокости, похоти и безумия – таких притягательных в своей необузданности и мнимой свободе, и за которые вечно пребывать «между землей и небом» в положении, которым не похвастается даже последняя собака.
Гость. ...Что там, за краем? Что там, в небесах? А главное – что там, в бездне? Почему нас туда влечет?
Тиресий. Я часто задумывался над этим, но ответа не нашел. Во всяком случае, это точно не боги заставляют нас вглядываться в бездну.
Гость. Почему младенец улыбается матери? Почему женщина утром с трепетом берет за руку возлюбленного? Почему мы замираем, провожая взглядом закат? Почему мы потрясены звездным небом, при виде которого испытываем сначала благословение, а потом горечь? Почему твердолобый эгоист Пенфей осипшим голосом признался богу, что хотел бы хоть одним глазком взглянуть на женщин, одержимых экстазом?
М о л ч а н и е.
Потому что в человеке есть не только сердце, легкие, печень и желудок, но и что-то иное, что-то неназванное, темное, загадочное, пытающееся поверх ума ответить на все эти вопросы, но бессильное это сделать, и всегда будет пытаться, хотя знает, что не найдет ответа…
Владимир Козлов. «Фамилия для выживания»
Очерк-хроника
Память о своем роде и знание истории поколений собственной семьи – нить, соединяющая человека не просто с пониманием того, кто он такой, откуда пришел, но и со Временем, его решающими эпохами, менявшими человеческие жизни, и даже с высшим смыслом, особым предназначением. Владимир Козлов рассказывает нам одну из таких историй – мини-сагу о нескольких поколениях предков его жены – семейства Коваленко-Дацюков, начиная с периода Первой мировой войны и до нашего времени.
Каким органом мы выбираем человека, с которым потом идем всю жизнь? Как при великом биологическом разнообразии человеку, которому выпало начать нечто неизвестное, можно было встретить именно человека, который в этот момент нечто завершал, даже не зная об этом? Сведение концов с началами прямо на ваших глазах в последнюю очередь рождает мысли о случайности, но оставляет ощущение непостижимости открывающихся законов.
Оксана запомнила слова отца: «Помни, ты – последняя из Дацюков» - но что значит «последняя»? Дацюков в мире предостаточно. Да вот только тех, которых представляла она, больше, оказывается, не было. Они в определенный момент возникли, а через три поколения растворились.
В таких историях сам вопрос о том, что это было, что именно сохранялось в форме одной фамилии, а потом преобразилось в форму другой, – часть наследства, которое получает каждый из потомков.
И теперь мы знаем, что наследство Коваленко нам недоступно, это надежно спрятанное от нас прошлое. Дацюки – это та часть родовой истории, с ношей которой можно было выжить.
Мария Затонская. «Луг»
Рассказ
Тихое и очень лиричное повествование – и даже не повествование – поток мыслей, перемежающийся вкраплениями образов и ситуаций – о смерти, ее предназначении в мире живых и как итог – ее легкости, мудрости, всезнании и тишины, отчего смерть становится подчас гораздо естественнее и яснее «живой жизни» - становится возвращением к самому себе, настоящему.
…Надо было прощаться – так сказали: прощаться.
– Каждое утро, ровно в десять, он выходил с банкой зерен – кормить голубей. Они у подъезда ждали и облепляли – садились на плечи, на шапку, цеплялись за рукава, высматривая, когда он открутит крышку. Он говорил с ними.
Стало зябко, люди смотрели в землю, вдали голубело и плыло, и тихо шумело робкими листьями, боясь нарушить тишину и речь.
Другие тоже говорили, и, кажется, все понимали, и жизнь, и смерть – когда-то и это дается, как мирное чувство моря, наконец успокоившегося, принявшего само себя.
Луг превращается в воду, сидишь посреди вселенской воды, черноты, на валуны набегают волны. Нет, никак не смирятся. Я была там однажды так счастлива – на краю жизни, откуда все кажется важным, таким живым. Маленькое воспоминание, падение в пустоту. Море все знает и помнит, звенит.
Серафим Образцов. «Волки да вороны»
Рассказ
Первая публикация автора в «Новом мире». Как писать о священнике, если он твой отец? Нет, не так. Как рассказать о своем отце и как понимать своего отца, если он – священник, «поп», человек не от мира, да и человек ли – чужой среди своих (своих ли?), ворон – среди ворон и волк-одиночка среди волков, сбегающихся на время сплетен, тревоги, смерти. Глазами ребенка – загадочный, почти мистический образ отца-папы и отца – батюшки для многих обездоленных людей, и сквозь эту загадочность – улавливание, точно солнечного луча, параллелей и сходств между отцом и сыном, преемственности – не менее таинственной и очень символичной, подобно Божьему дару.
Он беседовал с убийцами, насильниками, афганцами, с душевнобольными. Он ко всем ездил. Я не могу подробно описать это: отец мало рассказывал о том, где был. Я не могу сказать много. «Беседовал». Отец был немного животным. И за это животное люди и уважали его, улавливали его животный запах и слушали. Ну, я так думаю. И думаю, что при этих беседах всегда стояла зима и окно покрывалось инеем.
Думаю, настоящие поминки идут в ночь с десятого на одиннадцатое января. Тогда на кладбище приходят все калужские волки, может, только один, и тот не волк совсем, а наполовину собака – потому что было в моем отце что-то собачье. И слетаются все вороны, и садятся они на окрестные могилы, на церковь рядом, и забивают собою весь снег, и так их тогда много, что не хватает им места, и все равно приходится висеть в воздухе. И сидят там всю ночь, и галдят, и поминают его. И не дай Бог придет туда в эту ночь человек.
Елена Соловьева. «Улица Ленина»
Коллекция
Целая мини-антология улиц Ленина из различных городов, и у каждой из них собственное происхождение, своя «изюминка», свои достопримечательности, неповторимая атмосфера. Улицы Ленина Дербента, Верхней Пышмы, Копейска – что их роднит и что делает их совершенно не похожими друг на друга? Запечатленные словами истории, одна другой интереснее – маленькие поэмы в прозе – о таком похожем и таком разном.
«Улица Ленина есть практически в каждом населенном пункте России. Чаще всего она – центральная, иногда сменила имя, но всегда представляет собой характерный (ударение на второе «а») портрет города или поселка, где проходит. Складки пережитого оставляют в ее физиономии более резкие следы, чем где бы то ни было. И распаковывать этот зазипованный исторический конспект крайне интересно».
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Квинт Гораций Флакк
«Кровь не вернется в осиротевшее тело»
семь од из первой и второй книг
Несколько трагических стихотворений Горация в переводе Сергея Завьялова и с его же комментариями. Публикация предварена кратким вступлением переводчика об особенностях поэзии Горация и, в частности, уникальности ее трагизма – «разнообразие оттенков глубинной горечи».
В предлагаемом переводческом цикле собраны наиболее трагические стихотворения поэта. Но они запечатлели не мгновенный отклик на горестные события. Именно разнообразие оттенков этой глубинной горечи: от яростного сарказма (I, 35) и отчаянного «нет» смерти, вложенного в уста анонимного утопленника (I, 28), – к переживанию чудесного спасения всего лишь как недолгой остановки зловещего колеса (II, 13) – свидетельствуют в итоге о смиренном приятии поэтом смерти (I, 24 и II, 3) как величественного механизма божественного миропорядка.
ОПЫТЫ
Павел Глушаков. «Жанровая память и мотивный след»
Из историко-литературных заметок
Заметки, «записки на полях», фрагменты произведений, относящихся, казалось бы, к абсолютно разным эпохам – историческим и литературным – и в то же время роднящихся между собой – композиционно, стилистически, по смыслу. В качестве примеров автор приводит пары отрывков из «Дубровского» и «Бедной Лизы», стихотворений Дениса Давыдова и лермонтовского «Бородина», «Царя Федора Иоанновича» Алексея Толстого и «Послушайте!» Маяковского, тургеневского «Рудина» и маяковского «Владимира Ильича Ленина».
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Дмитрий Марьин. «Верую!.. В плоть и мякость телесную-у!»
Что зашифровал Василий Шукшин в образе священника в своем рассказе «Верую!»?
Один из самых известных рассказов Василия Шукшина, чей сюжет был использован также в ряде постановок – театральных и кинематографических. Рассказ с точки зрения его интерпретации довольно загадочный, обросший многими толкованиями, благодаря неоднозначному образу странного священника. Дмитрий Марьин анализирует образ попа не только на основании самого текста рассказа, но и опираясь на шукшинский замысел, оперируя фрагментами его писем, статьями о творчестве писателя и перекличками с некоторыми другими авторами, в частности Максимом Горьким и его идеалами веры в человека, и Чарльзом Дарвином с его сомнениями.
В беседе с корреспондентом итальянской газеты «Унита» 17 мая 1974 года на вопрос «В сборнике „Характеры” есть рассказ „Верую!”. Описанная в нем ситуация подсмотренная или выдуманная?» Шукшин ответил: «В строгом смысле слова это все же выдуманная вещь. Выдуманная постольку поскольку… опять же ситуация несколько крайняя, что ли. Но мне нравятся крайние ситуации. Вот поп, скажем… Для того чтобы извлечь искру, надо ударить два камня друг о друга… Мне нравится вот эта сшибка совсем полярных каких-то вещей. В рассказе „Верую!” мне показалось заманчивым вот столкнуть некие представления о жизни, совсем разные. И извлечь отсюда что? Вот что: мы получаем много информации ныне. Для того чтобы кормить наш разум, мы получаем очень много пищи, но не успеваем или плохо ее перевариваем, и отсюда сумбур у нас полнейший. Между прочим, отсюда – серьезная тоска. Оттого, что мы какие-то вещи не знаем точно, не знаем в полном объеме, а идет такой зуд: мы что-то знаем, что-то слышали, а глубоко и точно не знаем. Отсюда… в простом сельском мужике тоска зародилась. А она весьма оправдана, если вдуматься. Она оправдана в том плане… в каком надо еще больше и глубже знать…» [Шукшин, 2014, т. 8, стр. 190].
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Ирина Сурат. «Непоправимо реальное»
О стихотворении «Образ твой мучительный и зыбкий…»
и еще раз о крещении Осипа Мандельштама
Речь заходит о «странном», по определению Сергея Аверинцева, стихотворении Мандельштама «Образ твой мучительный и зыбкий…», включенном в первый поэтический сборник «Камень» и вообще одним из любимых мандельштамовских, хотя чисто в духовном отношении для новой эпохи эти стихи были более чем несвойственны. Что же не так – или, напротив, очень даже так – с этим стихотворением? Ирина Сурат подробно рассматривает практически каждую его строчку, стараясь найти ответ на этот вопрос.
В мандельштамоведении крещение Мандельштама обсуждается с большой горячностью. В ряде работ обосновывается мнение о том, что это был важный для Мандельштама и глубоко осмысленный шаг, что он не случайно выбрал именно методистскую церковь, т. к. испытывал особый интерес к этой ветви христианства и прошел у методистов полный курс катехизации. В других работах, напротив, утверждается, что крещение было унизительной для Мандельштама «сделкой», а миссионерская деятельность пастора Розена в целом была незаконной. Обе эти крайности очевидным образом отражают скорее собственное мировоззрение исследователей, их религиозные убеждения или отсутствие таковых. При этом противоположные на первый взгляд вещи, которые говорила в разное время Надежда Яковлевна, на самом деле сходятся и вместе соответствуют той ситуации, в какой Мандельштам принимал свое решение. Практическая необходимость получить документ о крещении, несомненно, была, но было и другое: у Мандельштама с юности сформировалось ощущение своей принадлежности к христианской культуре, делавшее шаг крещения естественным и почти неизбежным.
Кирилл Корчагин. «Поэтика деархивации: Василий Кондратьев»
между неофициальной литературой и глобальным модернизмом
Небольшое исследование о связи художника Василия Кондратьева с Петербургом, где сам Кондратьев долгое время считался местным «enfant terrible». Автор статьи рассказывает о его жизни и литературной карьере. Особая роль отводится автобиографической повести «Бутылка писем» – одновременно сюрреалистической и по-модернистски тяжелой, как и сама жизнь.
РЕЦЕНЗИИ И ОБЗОРЫ
Андрей Чанцев. «Жуй!»
Рецензия на книгу Дэвида Гребера и Дэвида Уэнгроу «Заря всего. Новая история человечества»
Труд антрополога и археолога по «реанимации» истории человечества, в особенности правовой и управленческой. Отличительной особенностью этой «новой истории» становится большой процент роли женщин в ней и сомнение о том, что наши предки-собиратели пришли к созданию государственности через аграрную эволюцию, то есть это «не книга о происхождении социального неравенства», а работа, прежде всего показывающая различные ведущие народы как индивидуальности – и при этом большинство из них далеко не «просвещенные» европейские – повод «цивилизациям» задуматься.
Екатерина Орлова. «Голоса не из хора»
Рецензия на книгу Натальи Ивановой «Судьба и роль»
В первую очередь отмечается необычное построение книги Натальи Ивановой: первую ее часть составляют документальные драмы о поэтах в непростом (а подчас и страшном) контексте раннесоветской эпохи, основанные на официальных и неофициальных документах. Вторая часть издания – «биографические очерки», центральным образом которых становится Борис Пастернак. Вся книга – «судьбы и роли» послеблоковского поколения литераторов «в поисках воздуха и света».
БОЛЬШИЕ КНИГИ. КНИЖНАЯ ПОЛКА ДМИТРИЯ БАВИЛЬСКОГО
«Лучшие и самые интересные из сегодняшних книг – это прежде всего толстенные тома, дополнительно соблазняющие своей монументальностью. То есть возможностями медленного погружения «в материал» и длительного отвлечения от реальности». На этот раз именно «большие книги» – а точнее, исследования о них – объект интереса Дмитрия Бавильского: работы Михаила Долбилова «Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту Анны Карениной», Вячеслава Курицына «Главная русская книга. О ″Войне и мире″ Л. Н. Толстого», Екатерины Дмитриевой «Второй том ″Мертвых душ″. Замыслы и домыслы», Моники Спивак «Андрей Белый: между мифом и судьбой», Константина Поливанова «″Доктор Живаго″ как исторический роман» и другие издания, в том числе интересные переводы, искусствоведческие и культурологические труды.
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Идеальный незнакомец
В новом номере Ирина Светлова рассказывает о британско-американском сериале «Все совпадения неслучайны» (экранизация романа Рене Найт «Дисклеймер»), основное повествование в котором ведется от лица разных персонажей – журналистки, одинокого старика и возникающей в воспоминаниях молодой пары. Кажется, что история каждого из персонажей объективна и правдива, но так ли все просто на самом деле или истина каждого в той или иной мере намеренно или ненамеренно искажена? Ирина Светлова подробно размышляет о перипетиях сюжета и композиции сериала, а также, конечно, о спорных образах главных героев, каждый из которых создает сам для себя свою версию происходящего.
Б И Б Л И О Г Р А Ф И Ч Е С К И Е Л И С Т К И
КНИГИ
Составитель рассказывает о недавно вышедших книгах: в новом номере это свежее издание «Фауста» Гёте в переводе и под редакцией В. Б. Микушевича, скончавшегося за день до выхода его труда; книга о советском кино «Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов» антрополога и филолога Вадима Михайлова; и др.
ПЕРИОДИКА
В апрельском номере «Нового мира» составитель отмечает интересные публикации из печатных и интернет-медиа, таких как «Дружба народов», «Кольцо А», «Знамя», «Горький», «Юность», «Проблемы исторической поэтики», «Сноб», «Московский комсомолец», «Prosōdia (Медиа о поэзии)», «Сибирские огни», «Урал», «Формаслов» и др.
Например:
Владимир Козлов. 18 тезисов о неотрадиционализме в русской поэзии. – «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2025, на сайте – 8 февраля.
«...Мы хотели бы актуализировать представление об определенном типе художественного сознания XX века, которое уже разработано, но еще не стало общепринятым. Речь идет о неотрадиционализме. Мы сформулируем ряд особенностей этого типа художественного сознания, которые каждый современный поэт мог бы примерить на себя».
«2. Неотрадиционализм – тип художественного сознания, характерный для русской поэзии XX века. Постсимволизм породил три пути – авангард, ангажированное искусство и неотрадиционализм. Все предыдущее столетие они развивались одновременно, но находились в состоянии литературной борьбы, конкурируя за имена и тексты. Все эти парадигмы представлены в современной поэзии».
«3. Неотрадиционализм противопоставляет себя традиционализму и архаизму как нерефлексивному воспроизведению освященных форм. <...>».
«4. Неотрадиционализм противопоставляет себя авангарду, любому прогрессизму, „инновационности”, которая начинает с обесценивания традиции, заявляя о том, что старые формы дискредитировали себя. <...>».
«6. Исходная позиция любого поэта-неотрадиционалиста – показать преемственность по отношению к традиции – через выбор метра, ритма, строфики, мотива, жанра, литературного, библейского или вечного сюжета. Он не скрывает связь, а подчеркивает ее, потому что ее наличие – признак принадлежности к культуре, вызывающий узнавание у читателя, погруженного в материал. <...>».
«10. Чтобы увидеть новизну решения, предложенного неотрадиционалистом, в контексте истории поэзии лучше ориентироваться – иначе текст будет читаться как человеческий или общественный документ. <...> Таким образом, неотрадиционализм оказывается в существенной степени требовательным к читателю и его кругозору. А требовательность, как известно, недемократична, что дает серьезную основу для критики любых проявлений неотрадиционализма».