«Волга», «Год литературы», «Горький», «Достоевский и мировая культура», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Литературный факт», «НГ Ex libris», «Нева», «Нож», «Палимпсест», «Российская газета», «Сибирские огни», «Урал», «Фома», «Формаслов», «Царьград — Санкт-Петербург», «Arzamas»
Евгений Абдуллаев. Семь нот ушедшего года. Поэтические сборники — 2023. — «Дружба народов», 2024, № 3 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
Среди прочего о книге Ирины Ермаковой «Медное зеркало. Стихотворения 1987 — 2020» (М., ОГИ, 2023): «Толстый сборник стихов современного поэта сегодня — исключение. Обычный листаж редко превышает 100-150 страниц. <...> „Творческая судьба Ирины Ермаковой выглядит исключительно счастливой, — пишут в предисловии к ‘Медному зеркалу‘ Артем Скворцов и Алексей Саломатин. — С первых же публикаций — интерес литературного сообщества и любовь читателей. Ермакова — постоянный автор журналов, участник громких фестивалей, лауреат знаковых премий”. Мне творческая судьба Ермаковой тоже кажется счастливой. Но немного другим счастьем. И дебют Ермаковой был довольно поздним, и постоянным автором ведущих журналов („Ариона”, „Октября”, „Нового мира”) она стала далеко не сразу, только во второй половине 90-х. Премии, фестивали и внимание критиков — это уже начало 2000-х. И только где-то после „Улья” (2008), действительно, приходит признание — уже не ограниченное отдельно взятыми столичными поэтическими кругами. В этом смысле, на мой взгляд, и стоит говорить о счастливой, а лучше — о состоявшейся творческой судьбе. Свидетельством чего и является „Медное зеркало”. Удачно название книги. Поэзия Ермаковой вся наполнена отражениями. „Река забылась на мгновенье / петляя — дух перевести / и просто ветви отвести / со лба и далее нести / разломленные отраженья”. „Свысока отражается небо / в измельченном зеленом огне…”».
Будетлянин XVIII столетия. Интервью с филологом Олегом Морозом. Текст: Денис Куренов. — «Горький», 2024, 29 марта <https://gorky.media>.
Говорит Олег Мороз, готовивший к печати поэму Семена Боброва «Древняя ночь Вселенной»: «Что касается трудности чтения „Ночи” без разъяснения историко-литературного контекста и исторических реалий, то эта проблема сегодня затрагивает не только Боброва и поэзию XVIII столетия. Ни Пушкина (например, его „роман в стихах” „Евгений Онегин”), ни Лермонтова (того же „Героя нашего времени” с его запутанной композицией и изощренными хронологическими смещениями) уже невозможно читать без комментариев, в особенности если речь идет о художественной специфике их произведений. Без мощной филологической поддержки нелегко читать и писателей так называемого Серебряного века, а некоторые поэты даже более позднего времени, скажем, Сергей Нельдихен, Александр Гингер, Юрий Одарченко, и вовсе уже непонятны, хотя они ничуть не слабее, а, по-моему, даже сильнее, чем Ходасевич или Георгий Иванов. Вообще в обществе есть иллюзия ненужности для чтения поэзии развитого читательского опыта. Современный читатель — что-то вроде Петрушки, слуги Чичикова, который, как известно, увлекался чтением, но совершенно не понимал прочитанного. Ломоносов в свое время писал, что „российский язык” не настолько сильно изменился, чтобы не понимать языка наших предков; в том числе и с этим он связывал „пользу чтения книг церковных в российском языке”. Сегодня, я думаю, было бы достаточно иметь опыт чтения ломоносовских од, чтобы спокойно читать любого поэта XVIII века, в том числе и Боброва».
«„Ночь” — книга о бессмертии души, причем она не является доказательством этого положения или проповедью о необходимости уверовать в него, она есть момент обретения бессмертия здесь и сейчас».
«В ту пору были не редкостью произведения, имевшие поэтическую форму, в которых, однако, нельзя отделить друг от друга вопросы религии, морали, искусства и т. д. Создавались они и в России, это, например, уже упоминавшееся „Лиро-дидактическое послание Е. Р. Дашковой” Н. П. Николева, состоявшее из довольно объемного стихотворного текста и колоссальных по размеру „пополнительных примечаний”, охватывавших фактически все сферы духовной и интеллектуальной жизни».
Алексей Варламов: Идея свободы и любовь к Родине не исключают друг друга. Беседу вел Павел Басинский. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2024, № 69, 29 марта <https://rg.ru>.
Говорит Алексей Варламов: «Солженицын раздражает потому, что его невозможно не замечать, написал когда-то хорошо известный тебе литературный критик. <...> Но дело не только в начавшейся время спустя официальной травле и „письмах трудящихся”. Ты прав, до определенного момента в интеллигентской среде было не принято его критиковать. Но уже после появления в сам- и тамиздате первых глав „Красного колеса” с их откровенной антилиберальной направленностью эта критика началась и вскоре стала делом привычным и приличным. А после высылки продолжилась за границей в среде эмигрантов „третьей волны” и американского истеблишмента. Александра Исаевича начали преследовать самые убежденные русофобы как советского, так и американского происхождения, обвиняя в национализме и воинствующей религиозности. В диссидентской среде „Солжа” саркастически называли „аятоллой”, высмеивали, правда, не слишком удачно, как, например, Владимир Войнович в романе „Москва 2042”. А вот Василий Шукшин, Валентин Распутин, Василий Белов, Евгений Носов, Леонид Бородин, Владимир Солоухин, Виктор Астафьев, Александр Панарин, Юрий Кублановский, Игорь Шафаревич, Борис Екимов, Георгий Семенов, Борис Можаев, Валентин Курбатов, Олег Павлов отзывались о Солженицыне очень высоко. <...> Позднее Белов не принял позицию Солженицына по событиям октября 1993-го, но тем не менее в 2000 году на мой личный вопрос о Солженицыне отвечал: „Люблю его очень!”».
Михаил Визель. Костырко. Критик в ссылке. Сергей Павлович Костырко и созданный им «Журнальный зал». — «Год литературы», 2024, 22 марта <https://godliteratury.ru>.
«На внезапную и преждевременную во всех смыслах (за три дня до 75-летия) смерть Сергея Павловича Костырко многие российские литераторы отозвались в своих социальных сетях выражениями глубокой личной печали. Между тем за пределами этого профессионального круга его имя оставалось практически неизвестным. И то, и другое понятно. С точки зрения „простого читателя” он оставался одним из литературных критиков старой формации — то есть не стремившимся к медийности и честно служившим в одном из толстых литературных журналов. И лишь профессионалы понимали, что если бы не Сергей Павлович — никаких толстых журналов могло просто не быть. Потому что именно он создал и вел — с помощью команды, разумеется, — уникальный проект, до сих пор известный как „Журнальный зал Русского журнала”, хотя он еще в 2019 году перекочевал на сайт „Горького”».
Илья Виницкий. Дух языка. Михаил Гаспаров, Осип Мандельштам и чужая речь. — «Знамя», 2024, № 3 <http://znamlit.ru/index.html>.
«В „Словаре лингвистических терминов” О. С. Ахмановой выражение „дух языка” (англ. spirit of a language, нем. Sprachgeist) толкуется как „идиоматическое своеобразие языка, объяснявшееся в донаучной лингвистике идеальным началом, не поддающимся рациональному объяснению”. В этой заметке (или скорее эссе), посвященной „языковым переживаниям” одного из самых ярких русских филологов XX века, мы постараемся, как говорили в свое время спириты, вызвать и материализовать тот идеальный (и часто опасный) дух, с которым многим из нас приходилось сталкиваться на практике в разных обстоятельствах и в разных сторонах света».
Игорь Гулин. Ни дна без строчки. Как Юрий Олеша всю жизнь размышлял о своем поражении и искал для него слова. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 6, 1 марта <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«О „Зависти” сказано очень много, но один из самых любопытных текстов — небольшая заметка филолога и мыслителя Льва Пумпянского, написанная в том же роковом для Олеши 1931 году. Она называется „Основная ошибка романа ‘Зависть‘”. Проблематика книги Олеши Пумпянскому явно была очень близка. В конце 1920-х он сам — интеллигент старой закалки, порвавший с попутническими взглядами и символистскими вкусами юности (а заодно — с большой частью друзей) и перешедший на твердые марксистские позиции. Ошибка Олеши, по Пумпянскому, в том, что тот игнорирует политическую природу описываемого им конфликта. В положительных персонажах романа — производственнике Андрее Бабичеве, физкультурнике Володе Макарове — нет ничего специфически советского, революционного. Противостояние героев романа — это не борьба пережитков буржуазного и провозвестников социалистического общества, а просто борьба старого с новым, реакционного и прогрессивного, — борьба, способная разразиться в любую эпоху и всегда имеющая одни и те же черты. Пумпянский здесь гораздо точнее большинства современников и исследователей, видевших в „Зависти” свидетельство интеллигентских метаний эпохи „великого перелома”. Однако можно пойти и дальше: волновавшая Олешу проблема в каком-то смысле вообще лежала вне истории».
Игорь Гулин. Публичный труп для вечной жизни. Как человек стал делать себя произведением искусства. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 8, 15 марта.
«Любое селфи уже содержит в себе и смерть его создателя, и его жизнь в памяти других. Те образы себя, что мы конструируем при помощи творчества — от великих романов до чепухи из твиттера, — Гройс [в своей новой книге «Апология Нарцисса»] называет „публичными трупами”. Тут, конечно же, возникает вопрос: идентичны ли эти трупы нашим личностям? А в мире новых технологий он сразу вызывает один вопрос, который так волнует всевозможных трансгуманистов, — вопрос о цифровом бессмертии. Если вся наша личность легко переводится в данные, значит ли это, что при развитии технологии, мы, умирая как организмы, сможем остаться жить, просто переселившись с биологических носителей (тел) на электронные? Ответ Гройса: нет. Борьба за признание, взгляд другого, которая заставляет нас совершать все поступки, имеет смысл только в знании о скорой смерти. Из-за нее мы мечтаем выжить в памяти других и потому производим наши жизнерадостные и глубокомысленные публичные трупы. У лишенной этой перспективы цифровой личности просто не будет стимула действовать как человек».
Дмитрий Данилов. «Мне отвратительно деление людей на рукопожатных и нерукопожатных». Беседовала Инна Волошина. — «Фома», 2024, на сайте журнала — 13 марта <https://foma.ru>.
«Как преподаватель литературных курсов всегда говорю своим студентам: „Если у вас очень много идей скопилось в голове, то пишите философский трактат, а не художественное произведение”. А в художественное произведение не надо тащить свои убеждения, свои какие-то великие мысли или религиозные взгляды».
«Мне стала очень близка мысль, что настоящее христианство возможно только в монашестве. Я не хочу это навязывать никому, возможно, для кого-то это звучит как религиозный радикализм, но в моем личном понимании, оставаясь в обычной мирской жизни, человеку полностью как христианину вряд ли возможно состояться. <...> И я себя ощущаю тем самым евангельским опечаленным юношей, которому ох как трудно отказаться от того, что имеешь, ради Бога. Вот юноше оказалось слабó. У меня большого имения нет. Есть маленькое имение. Но все равно, мне — слабó. Абсолютно слабó».
«Я очень боюсь смерти. И чувствую, что она очень близко. Даже если я до 100 лет доживу, это вообще не успеешь оглянуться. А я до 100 лет уж точно не доживу. Это совсем прямо рядом. Само исчезновение меня как земной личности, расставание с тем, что здесь, меня очень пугает. Говоря объективно, я понимаю, что не заслужил ничего особо хорошего. <...> И помимо посмертной неопределенности, мне очень тяжело расставаться с земной жизнью. Даже если там будет что-то очень хорошее, там не будет, ну, не знаю, Курского вокзала, не будет 14-го автобуса, который идет из Кожухово в Новокосино».
«Страсть тщеславия мне в чрезвычайной степени свойственна. Признание и известность щекочет мой нерв тщеславия. Я с ним долго боролся, но пришел к полному поражению. Я просто признал, что да, мне как писателю нужна известность и мне нравится быть в какой-то степени известным».
«Для меня цель христианства — быть святым, вот буквально это. Не хорошим верующим человеком, а святым. Я понимаю, что для меня это абсолютно недостижимая вещь. Но призваны мы к этому».
«Действующий поэт может быть необъективным». Интервью с поэтом Иваном Ахметьевым. Текст: Михаил Сапрыкин. — «Горький», 2024, 12 марта <https://gorky.media>.
Говорит Иван Ахметьев: «В старших классах у меня была толстая тетрадь, в которую я записывал интересные и малодоступные стихи Серебряного века, например Гумилева. В наследство от папы у меня осталась одна замечательная книжка — „Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных Зинаидой Гиппиус”. Она вышла в 1917 году, это замечательная небольшая антология, в которой были не только привычные, но и непривычные авторы тоже. Еще я читал некоторых советских поэтов: мне нравились какие-то вещи у Винокурова. Переводную поэзию тоже читал и таким образом, по-моему, познакомился с верлибром».
«— В частных разговорах Некрасов также говорил, что выражение „регулярный стих” принадлежит именно вам.
— Вполне возможно. Если Сева это говорил, значит, он это от меня впервые услышал. Есть традиционный стих. А в каком смысле он традиционный? Вот именно, регулярный. И это совпадает, кстати, с одной из великолепных цитат из Сапгира: „Под ровный гул стихов его советских”. Может быть, не совсем правильно, но мы к этому присоединяли и стихи, допустим, „Московского времени”, которые тоже воспринимались как ровный гул.
— То есть стихи „Московского времени” для вас выглядели как регулярный стих?
— Да. Сейчас-то я уже привык к тому, что Гандлевский — очень хороший поэт. Но это дело такое: действующий поэт может быть необъективным».
«Я думаю, что „неофициальная поэзия” в строгом смысле — это неофициальная поэзия именно советской эпохи. И она должна заканчиваться примерно в 1990 году».
Адольф Земан. Васил Иннокентьевич: частица сибирской эпопеи. Главы из романа. Перевод с чешского и предисловие Сергея Солоуха. — «Нева», Санкт-Петербург, 2024, № 3 <https://magazines.gorky.media/neva>.
«Адольф Земан — автор романа „Васил Иннокентьевич”, как и огромное большинство чехословаков масариковского призыва в чешское национально-освободительное движение, безусловно на стороне русских демократов. Эсеров в первую очередь. Об этом свидетельствует каждое слово романа. Гораздо меньше о драме самих чехов, ну, или, как их положено было тогда называть, чехословаков, оказавшихся волей судьбы после развала Поволжского фронта и длительного отступления зимой 1918-го совсем не там, где бы им хотелось, и не с теми» (из предисловия переводчика).
См. также рассказ Адольфа Земана «Сестра милосердия» в переводе Сергея Солоуха: «Новый мир», 2024, № 2.
Мария Каленчук. «Думать — это заразно». Кто такие фонетические отцы и дети, куда исчезают московское и петербургское произношения, как составить словарь ударений и в чем разница между образованностью и культурностью. В новом выпуске «Ученого совета» — фонетист Мария Каленчук. Записала Дарья Герасименко. — «Arzamas», 2024, 25 марта <https://arzamas.academy/mag>.
«Полвека назад разница между произношением в Москве и Петербурге была чрезвычайно заметной и „била в уши” не только профессионалу. Там, где москвич произносил „щ” („я ищу”), петербуржец произносил „шч” („я ишчу”), там, где у москвича на конце слова были мягкие губные („семь”, „голубь”, „любовь”), у петербуржца звучали твердые („сем”, „голуп”, „любоф”). Это было нормой. В середине XX века насчитывали около 19 таких ярких отличий, а затем, с каждым следующим поколением, разница стала нивелироваться. Причины абсолютно понятны: все слушают одно и то же телевидение и радио, а все звучащие средства массовой информации ориентированы на московское произношение. Но что-то все равно осталось, в первую очередь в речи старых петербуржцев. Поехала я как-то с очень известным лингвистом, историком языка на конференцию в Петербург. И вот мы уже въезжаем на Московский вокзал, стоим в тамбуре, и он задает вопрос: „Слушай, а петербургское произношение вообще осталось?” Я отвечаю: „Да, осталось в осколках речи старшего поколения”. Этому он не поверил, потому что, когда оканчивал в Петербурге аспирантуру и докторантуру, никакого петербургского произношения не слышал. В этот момент „в кустах стоял рояль” — открываются двери вагона, и раздается зычный крик носильщика: „Все на платформу номер восем, прибыл поезд из Москвы”».
Максим Кармаза. «Я один, совершенно один на той дороге, по которой иду». О литературной репутации Константина Случевского. — «Горький», 2024, 18 марта <https://gorky.media>.
«Константин Случевский — едва ли не самый крупный неудачник в русской литературе. Столько пародий, сколько сыпалось на него, мог вынести разве что Фет».
«Косноязычие Случевского допускало поэтические штампы, канцелярские обороты, научную терминологию и другие элементы, усиливающие стилистическую дисгармонию и режущие читательский слух. Прежде Брюсова и Фофанова об этом заявил фольклорист Дмитрий Садовников в статье „О форме стихотворений К. Случевского”, который пишет, что „небрежение” словом было сознательной установкой поэта. Этот принцип был необходим грядущему веку модернизма: подчас абсурдная, но, без сомнений, новаторская природа стихов Случевского, его внимательная работа с поэтическим языком откликнулась в творчестве футуристов и символистов».
«Пародисты „Искры” делали самое страшное, что можно сотворить с произведением искусства: проверяли его действительностью, прозаическим здравым смыслом. Случевский эту проверку не прошел».
«В 1904 году Сологуб пишет статью „Порча стиля”. Поэт-символист дает стилю такое определение: „Стиль не должен быть общеправильным. Плохой стиль — только общий, безличный, слишком правильный. <...> Но каждый раз, когда мы хотим точно выразить действительно пережитое, прошедшее через наше чувство, — этот правильный строй речи осыпается с нее, как шелуха, и трепещущая живой жизнью мысль находит себе словесное выражение, прихотливое, зыбкое, грамматически неправильное, — зато вполне точное и потому прекрасное”. Под этими словами вполне мог подписаться и Случевский».
Татьяна Касаткина. «Жирный» и «полный» в «Преступлении и наказании». К апологии Порфирия Петровича. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2024, № 1 (25) <http://dostmirkult.ru>.
«В „Преступлении и наказании” гораздо обильнее, чем в других романах, присутствует слово „жирный”, и оно не может быть не замечено, поскольку поражает читателя своим участием в нейтральных и даже положительных характеристиках персонажей. При этом нельзя сказать, что такая нейтральность вообще свойственна Достоевскому».
«В романе „Бесы” слово „жирный” используется больше и многообразнее (4 раза) — но тоже с очевидным сдвигом в отрицательную часть спектра — и там тоже есть то противоположение „жирный” — „полный”, которое так очевидно в „Преступлении и наказании”. „Стыдящейся своей полноты” там в конце концов оказывается „костлявая” генеральша Ставрогина, что указывает на довольно радикальный сдвиг значения. Вообще же „полными” в романах оказываются женщины — в „Подростке” — Катерина Николаевна, в „Братьях Карамазовых” — Грушенька, и там тоже всегда есть ощущение, что речь, в конце концов, идет не совсем о физической комплекции».
Алексей Колобродов. Юрий Бондарев: накануне столетия. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2024, № 3 <https://www.sibogni.ru>.
«Напомним, однако, что у „лейтенантской прозы” своя и особенная хронология: первые ее незаурядные образцы увидели свет в конце 1950-х — начале и середине 1960-х; после окончания Великой Отечественной прошло от дюжины („Батальоны просят огня” Юрия Бондарева и „Южнее главного удара” Григория Бакланова, 1957) до двух десятков лет („На войне как на войне” Виктора Курочкина, 1965)».
«Юрий Бондарев первым из своей генерации, после „Батальонов” и „Последних залпов” — „лейтенантская проза” еще только оформляется в перспективное направление, — решается преодолеть инерцию чистой баталистики, замахнуться на Льва нашего Николаевича (большинство русских писателей XX века будут отнесены к толстовскому корню, но Бондарев — среди первых), в рамках многослойной эпопеи не только с войной, но и миром — в обоих смыслах. Я веду речь о своеобразной дилогии Бондарева из романов „Тишина” (1962) и „Двое” (1964), объединенных не столько персонажами и общим мерцающим сюжетом их судеб, сколько историко-эмоциональным антуражем — напряженной, сгущенной атмосферой послевоенной жизни. И здесь надо говорить в первую очередь об экзистенциальном переживании; когда стирается граница между реальным и сновидческим, и это становится сильной метафорой очередных „страшных лет России”».
«В семидесятые и доперестроечные восьмидесятые статусный и благополучный Бондарев выбирал, скорее, не тему и метод, а модель взаимодействия художника и времени. Где-то рядом работал над „московскими повестями” Юрий Трифонов, сам по себе становившийся явлением; строил циклопическую „Пирамиду” патриарх Леонид Леонов... Юрий Васильевич, создавая романную трилогию — „Берег” (1975), „Выбор” (1981), „Игра” (1985), — надо полагать, видел себя именно в этом ряду. Однако, мне кажется, уместней другая аналогия — с Василием Аксеновым, которого, как и других фрондирующих шестидесятников, Бондарев, скорее всего, всерьез в литературе и не воспринимал».
Борис Куприянов. Служитель русской культуры. Памяти Сергея Костырко. — «Горький», 2024, 25 марта <https://gorky.media>.
«Вообще, верю, что еще настанет время для изучения его прозы. „На пути в Итаку” — хоть и вышло в серии „Письма русского путешественника” — не травелог. Как всегда у „Нового литературного обозрения”, здесь все не так просто, „Путешествие...” — это путь Одиссея („его”) через пространство и время, создание очень странной, личной истории Европы, нашей истории. Сергей Павлович Костырко вполне мог и, наверное, должен был сконцентрироваться на прозе, такая личная творческая стратегия была бы очень верной».
«Но Сергей Павлович вдруг взвалил на себя гигантский груз, тяжеленный и неблагодарный. <...> „Журнальный зал”, родившийся, думаю, без малого 30 лет назад, в 1996 году воспринимался как авантюра, утопия. Вспомните, это было время 286-х компьютеров и игры „Аладдин” (часто зависавшей). Из всех коммуникационных возможностей сети использовали только электронную почту, она тогда называлась е-мейл. Соцсетей еще не было. Сергей Павлович организовал этот неочевидный утопический проект, но не стал его хозяином — напротив, лишил себя всяких лавров и передал их главным редакторам толстых журналов, которые и входят в Совет „Журнального зала”. Костырко не работал в ЖЗ, а служил российской литературе. Именно служил, как священник, совершал литургию каждое воскресенье, несмотря на трудности — финансовые и репутационные, — на обвинения „обиженных”, высокомерие „самостоятельных”. Сергей Павлович кропотливо собирал бесценный архив. Его значение не оценено, воздастся ли ему за этот труд по заслугам? Это вопрос. <...> Сергей Павлович Костырко явил пример подлинного донкихотства. Устаревшего и непопулярного нынче. Фактически пожертвовав своим личным творчеством, он все свое время тратил на поддержание и существование общего, нужного всем проекта, претерпевая безденежье, оскорбления, доносы и угрозы издателей, отвергнутых советом ЖЗ».
Вячеслав Курицын. Еще две истории из «Войны и мира». — «Урал», Екатеринбург, 2024, № 3 <https://magazines.gorky.media/ural>.
Среди прочего интересного: «В черновиках Пьер делился магическими подсчетами с Наташей Ростовой. Объяснил ей все про цифры и Антихриста.
„Наташа долго с горячечно устремленными глазами смотрела на эти цифры и поверяла их значение.
— Да, это страшно, — говорила она, — и комета”.
Что за комета?
Небесную странницу, получившую имя С\1811 F1, заметил в марте 1811 года французский астроном Оноре Фложерг. Первые недели ее могли наблюдать без оптических приборов лишь самые остроглазые жители земли, но очень быстро комета набрала яркость, с августа была видна даже при полной Луне, что для обычных комет не характерно».
«Пьер Безухов видит комету на Арбатской площади под Новый 1812 год, и именуется она в книге, соответственно, кометой 1812 года. Перед встречей с кометой он встречался с Наташей Ростовой, утешал ее, убитую историей с Анатолем Курагиным, и впервые признался в любви: серьезное событие».
«Поначалу Толстой предполагал обогатить кометой образ другого главного героя, князя Андрея. В финальном тексте романа Наташа, полюбив Анатоля и не желая обманывать Болконского, не решается написать ему напрямую и передает отказ и извинения через письмо, отправленное княжне Марье. В черновике было другое решение: Наташа сразу писала Андрею. Болконский получал письмо в армии. „Он побледнел, прочтя это письмо. Всю ночь он ходил по двору, глядя на комету, которая как будто разметалась и уперлась на одном месте, подняв кверху хвост. Князь Андрей с Аустерлицкого поля выучился смотреть на далекое небо, понимать его и находить в нем успокоение. ‘Да, и это было заблуждение‘, думал он, ‘как и прежние. Но что же правда, где же то, чего нужно моей душе, то, про что говорят мне эти звезды и эта остановившаяся, влепившаяся комета?‘”».
Борис Кутенков. Внедренный милый неопознанный, или воскрешение гетеронима. К выходу книги: Федор Терентьев. Неполное собрание стихотворений. — «Волга», Саратов, 2024, № 3-4 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«Что можно сказать сегодня, из 2024 года, о Федоре Терентьеве? Завершился самый яркий мистификационный поэтический проект последнего времени. Он закономерно привлек немалое внимание в нашу эпоху, не склонную к литературной имиджевости. Все годы, начиная с публикации первых стихов в паблике (2016), в литературных кругах не прекращали витийствовать по этому поводу. Одни приводили аргументы в пользу существования, другие яростно отрицали факт „всамделишности” поэта, „умершего во время одиночного похода в горы Копетдага от заражения крови”, — а последние заодно терялись в догадках, кто же автор странной игры, и прочили на эту роль самых разных персонажей поэтического сообщества. „По мере того, как материалы выкладывались в группе ‘Ненужное никому‘ (правильное название — «Федор Терентьев» — Б. К.) во ВКонтакте, посвященной творчеству Федора Терентьева, даже самым закоренелым скептикам становилось ясно, что это не выдумка, не фальшивка, не мистификация”, — уверяла Елена Мордовина в статье на „Современной литературе” в 2021 году. Реальность опровергла ее представления: „В конце года случилось признание, что неподцензурный позднесоветский поэт Федор Терентьев — мистификация. Загадочный и талантливый проект, который в наступающем году будет исследоваться и обсуждаться” (Александр Переверзин в итогах 2023 года на сайте Prosōdia)».
Борис Кутенков. Неходовое злато (30 эссе из телеграм-канала). — «Формаслов», 2024, 15 марта <https://formasloff.ru>.
«Думаю, вообще мое раздражение тяжелыми причудами гениальности — один из главных личных итогов уходящего года. От меня ушло некое представление о художнике, которому „позволено” (в большей степени в связи с причудами других, чем со своими); я слишком столкнулся с ними — и они для меня уже не романтические красивости, а разрушающая реальность, от которой хочется отодвинуться. От пушкинского „врете; мал и мерзок не так, как вы, — иначе” окончательно не отказываюсь, но существенно дистанцируюсь. В каком-то смысле я сейчас по внутреннему credo Софья Андреевна — смиренная переписчица рукописей, отдающая себя во имя литературы, убирающая в тень, — а не взбалмошный граф. Хотелось бы прийти к какому-то балансу между этим смирением, не приводящим к уходу в тень моей поэтической идентичности, — и мироощущением художника, не ведущим к тяжелым причудам, — но это фактически недостижимо» («Причуды гениальности», 31 декабря 2023).
Вадим Левенталь. Вопросы без ответов. О прозе тридцатилетних. — «Литературная газета», 2024, № 12, 27 марта <http://www.lgz.ru>.
«Но все это — что мне лично кажется — я сейчас отставлю в сторону и попробую сделать несколько сухих, по возможности объективных наблюдений, основываясь на книгах тех 19 авторов, с которыми я сумел ознакомиться».
«В текстах из моей выборки практически не встречается пейзажей — ну оно и понятно, в абсолютном большинстве случаев действие происходит в городах, из которых самый популярный Москва, — но нет и городских пейзажей».
«За редчайшими исключениями эта проза не поднимает и социальных вопросов — неравенство, безработица, устройство общества и т. п. В паре случаев речь заходит о честных и нечестных выборах, но этим социальная рефлексия авторов, в общем, и ограничивается. Зато сравнительно важны для них проблемы инклюзивности, то есть встраивания в социум детей с особенностями развития и людей с психическими расстройствами».
«Наконец, еще одно значимое отсутствие — за одним-единственным исключением, эти книги не поднимают традиционную для русской литературы тему богоискательства. Само по себе это неудивительно — найти сегодня религиозного молодого человека не так-то просто. Но, говоря шире, проза тридцатилетних почти совсем глуха в целом к метафизике. И это, может быть, самое удивительное наблюдение, потому что те или иные формы иноприсутствия, „тени кораблей иных миров” волновали литературу вроде бы везде и всегда, это универсалия».
Алексей Любжин. Игра в бисер. Заметки об искусстве комментирования. — «Нож», 2024, 9 марта <https://knife.media>.
«…В один летний день автор этих строк, желая отдохновения, уютно устроился на качелях, достал айпадик и взялся за повесть того же Вольтера „Жанно и Колен”. И там прочел следующее:
„Хозяин, обезоруженный этими доводами, признал свою несостоятельность, и было решено, что молодому маркизу не стоит тратить время на Цицерона, Горация и Вергилия. Но что же он станет изучать? Ведь надо же ему что-то знать. Не познакомить ли его чуточку с географией?
— А на что она ему? — возразил воспитатель. — Когда маркиз пожелает отправиться в свои поместья, неужели почтари не найдут дороги? Будьте покойны, не заблудятся. Для путешествий нет нужды в буссоли, и из Парижа в Овернь люди отлично добираются, не ведая, на какой они широте”.
Я глазам своим не поверил. Про географию и извозчиков читали и помнят все, так что совершенно исключено, чтоб никому до меня не бросилась в глаза эта параллель: для этого вольтеровская повесть должна была бы остаться совершенно без читателей. Но тогда это должен был бы быть общеизвестный факт, и как получилось, что я узнаю о нем последним? На этот вопрос я ответа не нашел, в том, что до меня параллель заметили, убедился, но какие выводы из нее можно сделать?
В. В. Розанов в свое время писал:
„‘Недоросли‘ глубокой провинциальной России несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу; а ‘бригадиры‘ командовали в этих войсках. Каковы они были? Верить ли Суворову или Фонвизину?”
Наша параллель самым решительным образом подкрепляет сомнение Розанова: Фонвизину верить нельзя. То, что мы могли принять за жизнь, есть вольтеровская цитата. Пьеса — что угодно, только не отражение русской жизни. А что же она тогда? Конечно, одного только этого места для вывода недостаточно, но оно важно для серии заключений, которые приводят к выводу: это пропагандистский документ, отражающий желание правительства поставить воспитание под свой контроль (что с домашними наставниками было, очевидно, труднее всего сделать)».
Андрей Мартынов. Пушкин и неприличное. — «НГ Ex libris», 2024, 14 марта <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
О книге Александра Соболева «Общество свободной эстетики (1906 — 1917)» (М., ИМЛИ РАН, 2023). «Оно возникло в 1906 году в Москве по инициативе Валерия Брюсова при непосредственном участии живописца Василия Переплетчикова, композитора Николая Кочетова и ряда других лиц. Деньги на новый проект выделял предприниматель Владимир Гиршман».
Среди прочего: «Например, 24 марта 1910 года на вечере общества Андрей Белый прочитал доклад о ритмике Пушкина и прошла выставка картин Натальи Гончаровой. И если выступление автора „Серебряного голубя” не вызвало никаких происшествий, несмотря на известную экзальтированность поэта, то с картинами знаменитой авангардистки все прошло более драматично. На следующий день газета „Голос Москвы” напечатала статью краеведа и писателя Владимира Гиляровского „Братцы-эстеты”, в которой тот сообщал, что было „выставлено более 20 картин какой-то эстетички Гончаровой (…) Сплошного декадентского пошиба и неприличных”. По мнению журналиста, они вообще „превосходят всякую порнографию”. В результате имели место конфискация ряда полотен и судебное разбирательство, оправдавшее живописца. Также имели место беспорядки, связанные и с местными московскими кубофутуристами…»
«Почти невозможное счастье: напечатать о том, что любишь». Писатели о том, что делает человека счастливым. Составила Ульяна Волохова. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 8, 15 марта.
«Болен. Точка счастья. Все есть. Валят гости, ухаживают» (Велимир Хлебников, дневник, 5 апреля 1922).
Николай Подосокорский. Турбулентность в головах, смена караула и власть технологий. Образ будущего в романах Виктора Пелевина: от «Лампы Мафусаила» к «Путешествию в Элевсин». — «Дружба народов», 2024, № 3.
«Особенностью серии романов Виктора Пелевина последних лет (некоторые из них объединены общими персонажами и сквозными мотивами) является присутствие в них подробного и непротиворечивого образа будущего, тщательно продуманного и описанного автором. Попробуем обратиться к его книгам, изданным с 2016 по 2023 год, чтобы обрисовать контуры той картины мира будущего (от ближайших десятилетий до последующих веков), которая в них содержится. Однако сразу же оговоримся, что Пелевин-мыслитель неотделим от Пелевина-художника, и вычленяя из его произведений описания будущего России и мира, никак нельзя воспринимать их как прямые публицистические высказывания или некий политический манифест автора».
Поэт лирической забавы. Сергей Надеев о «мочажинных братьях», самодельных стихах и юбилее журнала «Дружба народов». Беседу вела Елена Константинова. — «НГ Ex libris», 2024, 7 марта.
Говорит главный редактор журнала «Дружба народов» Сергей Надеев: «Лет 50 назад в руки попал „Поэтический словарь” А. П. Квятковского. Прочел его от корки до корки. Тут же засел за перелицовку — решил примерами из собственных стихов проиллюстрировать каждую словарную статью, написал стихи во всех стихотворных размерах и формах, отработал все тропы и приемы рифмовки, сочинял сложные акростихи — в общем, был прилежным учеником, составив свою машинописную версию „Поэтического словаря”. Потом я все забыл и теперь с трудом представляю, какой размер у ямба, какой — у хорея, не говоря уж об амфибрахии. Но появились автоматизм и свобода — „художественное чутье” это называется. Изучение Квятковского — первое, что необходимо начинающему автору стихов, чтобы не впасть в унылую монотонность, какая, например, сложилась у Геннадия Русакова. Единственное, чего не одолел, — это верлибр. Все мои попытки оказались жалкими. Так, „верлибры поэта”. Законы стихосложения можно постичь, но беззаконие верлибра — не одолеть».
Юрий Сапрыкин. Из мест лишения свободы. Николай Бердяев и его «Самопознание»: как остаться свободным от мира. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 8, 15 марта.
«Бердяев вообще стилистический антипод Канта: он не пытается выстроить строгую, последовательную систему (как его современники Сергей Булгаков или Семен Франк), перескакивает с одной темы на другую, повторяется, разгоняется и застревает. Он часто напоминает разгоряченного собеседника, который хватает тебя за пуговицу и не дает уйти, пока не договорит. Его тексты предельно далеки от сухой кантовской строгости — иногда это совсем публицистика, часто недоказуемые мистические прозрения, порой рискованные историософские конструкции, которые тут же опровергает сама история. Его мемуарная проза парадоксальным образом напоминает Лимонова — тот же эгоцентризм на грани самолюбования, тот же бурный словесный поток, в котором вспыхивают отточенные афористичные кристаллы: „У Бога меньше власти, чем у полицейского” — каково? То, что его семь лет подряд номинировали на Нобелевскую премию по литературе, — и нонсенс, и закономерность».
Ольга Седельникова, Екатерина Головачева, Оксана Олейник. «Рассказы из русской истории» А. Н. Майкова: от идеи к реализации. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2024, № 1 (25).
«Среди указанных произведений названный цикл рассказов о русской истории является одним из белых пятен в наследии поэта, хотя его этапный характер и особое значение подчеркнуты уже в столь важном сегменте эпистолярия Майкова, как переписка с Ф. М. Достоевским. Лишившись личного общения после вынужденного отъезда Достоевского за границу весной 1867 года, в каждом письме друг другу они настойчиво сетуют на отсутствие возможности обсуждения в беседе с глазу на глаз важнейших вопросов общественной жизни и творческих планов».
«Достоевский же с воодушевлением встречает все произведения Майкова, посвященные событиям русской истории, давая высокую оценку и поэме „Странник”, и „Стрелецкому сказанию о царевне Софье Алексеевне”. Переписка с Достоевским становится важнейшим источником информации о творческих планах поэта этой поры. Она представляет и основные сведения об истории создания цикла исторических рассказов».
Ирина Сурат. «Ответы всегда находятся у самого автора». Таинственная связь с незнакомой бабушкой, занятия французским в Доме офицеров, Ленинка как эпицентр социальной жизни, встреча с Александром Менем, бесцельные прогулки по холмам, Пушкин, Ходасевич и Мандельштам. Записала Катя Ламм. — «Arzamas», 2024, 21 февраля <https://arzamas.academy/mag>.
«Одно из первых очень ярких впечатлений — это Михаил Викторович Панов, замечательный лингвист, которого уволили из штата за подписание какого-то письма, но как почасовик он читал нам курс фонетики. И вот приходим мы на первую лекцию по фонетике. У доски маленький, кругленький человечек, глаза у него лукавые. Он первым делом нарисовал на доске бесформенное облако, а рядом зигзаг со стрелочкой и говорит: „Какая из этих фигур ‘малама‘, а какая — ‘чичиритри‘?” Все хором угадали. Это он нам показал таким образом, что звуковая форма слова имеет собственный смысл и мы этот смысл легко считываем».
«Ходасевич себя считал профессиональным пушкинистом и в какой-то степени им был. Он понимал кое-что и знал многое, и у него были амбиции стать академическим ученым-пушкинистом — одно время он даже работал в Пушкинском Доме, но потом уехал за границу. Он написал замечательную книгу „Поэтическое хозяйство Пушкина”, потом пытался написать полноценную фундированную научную биографию Пушкина. Но это было невозможно в эмиграции, в отрыве от материалов, которые остались в России. И он откликался в газетах рецензиями на все пушкиноведческие издания того времени — всего он написал где-то 150 статей и рецензий. Я очень любила Ходасевича в молодости, но больше такой потребности в нем нет. А Мандельштам не исчерпывается никогда, и потребность в нем растет».
Павел Суслов. Все пионеры в конце умерли. Гностический миф в фильме Элема Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 2 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«А Иночкин, приблизившись к воде, не ныряет — взлетает. Пожалуй, это самая яркая сцена фильма. Иночкин перелетает на остров, и на острове этом — совсем не случайно — установлен транспарант с надписью „Добро пожаловать!”, на этот раз без двусмысленного „или Посторонним вход воспрещен”. Лучший мир на то и лучший… Однажды Костя реку переплыл, а теперь время лететь.
Символическая смерть становится подлинной. <...>
Костя с бабушкой встречаются на острове, валятся на песок в радостных объятиях. Они мертвы, то есть свободны; в загробном мире, мире исполнения смыслов происходят истинные встречи, ведь Deus conservat omnia.
А еще на острове находится наш знакомый мальчик-смерть. Логично, ведь это его место, его потусторонний мир, из которого он выходил лишь изредка, чтоб напомнить пионерам о чем-то важном. <...> Он спрашивает свое, сверкая значками на груди: „А че это вы здесь делаете?”, на что бабушка отвечает: „А мы, мальчик, через речку прыгаем”. Услышав этот ответ, ребенок-смерть становится радостным, так и ждешь, что он скажет: „Ну наконец-то! Догадались, дураки”.
Он взлетает и по воздуху мчится на пляж, воинственно, как меч, как косу, держа в руке свой сачок. И камера, как бы его глазами показывая местность (мерцающая вода, песок, огромная толпа детей и их родителей), наплывает на купающихся, на которых — расставим точки над „i” — налетела сама смерть, чтобы собрать свой урожай (вспоминаем приехавшего на комбайне Иночкина).
Наконец, последний кадр фильма. Жнец обращается к нам, к зрителям, чтобы задать все тот же каверзный вопрос: „А че это вы здесь делаете? А? Кино-то уже кончилось”. Memento mori, дамы и господа».
Егор Холмогоров. Путь от страха к любви: Евгений Онегин показал дорогу русскому кино. — «Царьград — Санкт-Петербург», 2024, 12 марта <https://spb.tsargrad.tv>.
«Как бы снимал Онегина режиссер, любящий Пушкина? Во-первых, он ввел самого бы поэта. История Онегина и Пушкин, пишущий „Евгения Онегина”, — это две равноправные линии романа, более чем наполовину состоящего из авторских рассуждений и ремарок. Разумеется, Пушкин и Онегин должны регулярно встречаться, раскланиваться, беседовать (как это происходит и в романе). Этот Пушкин был бы куда уместнее анонимного рассказчика».
«Далее, „Онегин”, конечно, должен был бы превратиться в фильм-музей, фильм-энциклопедию — по образцу самого романа. Зритель хочет увидеть брегет и научиться отличать его от других часов. Зритель хочет посмотреть, как одевается лондонский денди. Зритель хочет блинов на Масленицу и брусничной воды. Зритель не отказался бы заглянуть через плечо Онегина и прочесть пару строк из Адама Смита, в конце-то концов. Вот этот дефицит вещей особенно режет глаз в фильме Андреасяна, особенно когда замечаешь, что его герои редко носят трости и стеки, без которых немыслим онегинский дендизм».
«Скуповаты и камерны у Андреасяна и пушкинские пейзажи, играющие столь важную роль в романе, что Эдуард Лимонов даже называл Пушкина „поэтом для календарей”. „С любовью” метры виртуальной пленки, потраченные на бессмысленные проходки героев, вполне можно было израсходовать на более масштабные и детализированные пейзажи. Без зимы с ее торжествующим крестьянином „Евгений Онегин” выходит не настоящий».
«В фильме, снятом „с любовью”, четче должен быть выделен центральный смысл, центральная мифологема пушкинского романа. Европейский роман строится на одном-единственном базовом сюжете — это история адюльтера, супружеской измены, через которую женщина утверждает себя как личность. <...> Пушкин, создавая свой роман, бросил вызов этому европейскому шаблону, подчинил свой роман логике русской, а не западной культуры. Поэтому „Евгений Онегин” — история об отвержении адюльтера».
Александр Чанцев. В присутствии тишины. О различных констелляциях религиозного и политического. — «Дружба народов», 2024, № 3.
«Мария Юдина. Перед лицом Вечности: Переписка 1967 — 1970 гг. — М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2019. 592 стр. В книжных появился — допечатка или скорее часть нераспроданного тиража — последний том эпистолярия Марии Юдиной (1899 — 1970). Выдающейся — а многие не боялись и слова „гениальная” — пианистки, преподавателя, переводчика, писателя. И одного из тех немногих людей, вокруг которых сгущаются культурные слои, которые, собственно, подобные личности и генерируют».
«Мария Юдина действительно знала всех — и все знали ее. И это было не просто светское общение, такие знаменитости-известности, тусовка и прочее. Она знала их — активно. Общалась, переписывалась (не зря издают ее переписку — в ней Юдина раскрылась более всего, а те же статьи и переводы часто очень обговаривались, но срывались, по причинам идеологическим, личным, бытовым даже). Они — влияли друг на друга в том наилучшем и высшем смысле, когда речь именно о смыслопорождении в удачной, близкой, родственной почти коммуникации. Вот она бросается в бой за Хармса на „буллящих” его хулиганов, вот не очень одобряет Филонова, „певца толпы”. Вагинов изображал ее в „Козлиной песни”, а А. Ф. Лосев в своем романе „Женщина-мыслитель” писал о Марии Юдиной, что она „Бах ХХ века, данный не в композиции, но в исполнении”».
«Смертей и болезней — это же последний том ее переписки, обрывающийся в смерть Юдиной, — вообще здесь так много, что впору учиться по нему заветам старости».
В. В. Чекушин. Третий лишний? Попытки литературной канонизации А. Н. Толстого в 2000 — 2020-е гг. — «Литературный факт», 2024, № 1 (31) <http://litfact.ru>.
«Как мы видим, и дореволюционные, и эмигрантские критики воспроизводили мнение о второстепенном положении Толстого в литературном пантеоне. Такое восприятие было обусловлено не только уровнем его текстов, но и фамилией, которая постоянно напоминала современникам о вторичности писателя по отношению к литературным предшественникам. Иная репутация сложилась у Толстого в СССР».
«В конце нашей статьи попробуем охарактеризовать положение А. Н. Толстого в современном пантеоне русской литературы. Перед этим важно оговориться: мы считаем справедливым суждение о том что „кажется труднодостижимой строгая верификация наличия того или иного имени внутри национального канона, поскольку не существует источников, исчерпывающе фиксирующих этот корпус”. Тем не менее можно утверждать, что в последние десятилетия наблюдается повышение интереса к писателю в научном, критическом, культурном и медиа-дискурсах. Регулярно выходят телефильмы, статьи и научные монографии о Толстом, переиздаются его биографии. Все это запустило процесс „реканонизации” мэтра советской литературы, который претендует на статус „забытого и возвращенного классика”, если пользоваться классификацией Б. Дубина. Однако этот процесс нельзя считать завершенным, поскольку не приходится говорить о том, что Толстой вошел в ядро национального литературного пантеона. Об этом прежде всего свидетельствует отсутствие его имени в кодификаторе ЕГЭ по литературе за все годы проведения экзамена. Можно выделить несколько причин сложившегося положения...»
Сергей Чупринин. Путеводная «Звезда». К 100-летию со дня рождения. — «Знамя», 2024, № 3.
«Став первенцем советской литературной периодики, журнал „Красная новь” был запущен в январе 1921 года, а уже весной 1923-го в Петроград с заданием и там открыть на государственные деньги аналогичное издание командировали Ивана Михайловича Майского, на ту пору заведовавшего отделом печати в Наркомате иностранных дел. И дело пошло споро. В декабре того же года первый номер „Звезды”, датированный, правда, уже январем 1924-го, увидел свет. Там есть чему изумиться — например, тому, что рядом со статьями В. Ленина, Г. Зиновьева, Л. Рейснер еще вполне себе мирно соседствовали рассказ Ал. Толстого, только что вернувшегося из эмиграции, и стихи В. Ходасевича, в эту эмиграцию уже убывшего. Так оно и дальше пойдет — и при И. Майском, который в начале 1924 года был, впрочем, отозван на дипломатическую работу, и при его преемниках — безупречных, казалось бы, большевиках Г. Горбачеве (1925 — 1926) и П. Петровском (1926 — 1928). В разделе критики, разумеется, крошили попутчиков и эмигрантов, грозно заявляли, что „Эренбурги же, Серапионы, Пильняки и т. д. — это враги, хотя бы и легальные” (1928, № 3), зато в художественном разделе давали этой самой недобитой контре едва ли не полную волю».
Валерий Шлыков. «Начальник узловой станции мирового сознанья». К 150-летию Николая Бердяева. — «Горький», 2024, 18 марта <https://gorky.media>.
«Бердяева всю жизнь мучили кошмары. Порой громкими криками „Погибаю!” он будил всех в доме. Утром, смущаясь, рассказывал, что ему снилось, будто клубок змей или гигантский паук спускается на него сверху и душит... Близкие замечали, какое отвращение он испытывал ко всему мягкому, обволакивающему, будь то кровать или кресло. А в „Самопознании”, своей философской исповеди, Бердяев признавался, что ничего не мог поделать с той страшной брезгливостью, какую вызывали у него дурные запахи, дурная еда, дурные вещи… Возможно, причиной этих симптомов была интуиция, которой Бердяев оставался верен до последних дней: этот мир чужой, ненастоящий, неокончательный; человек, человеческий дух здесь — в плену, в рабстве, он тоскует, и томится, и ищет свободы. Нетрудно заметить, сколь близко такое мироощущение к гностическому, вот только путь к освобождению Бердяев выбрал особенный: не веру, не знание, не медитацию — творчество».
«Как только не называли мыслителя! „Пленник свободы”, „метафизический анархист”, „верующий вольнодумец”, „мятежный пророк”, „самый человечный из философов” (Шестов), „авангардный мистик” (Эрн), „пленный дух” (Мень), „начальник узловой станции мирового сознанья” (Белый)... Признавая свою „многопланность”, не скрывая, чье влияние он на себе в разное время испытал (Кант, Маркс, Кьеркегор, Ницше, Беме, Блуа), Бердяев считал, что в главных своих интуициях (свобода, личность, творчество) он всегда оставался одним и тем же. „Я не учитель жизни, не отец отечества, не пастырь, не руководитель молодежи, ничего подобного. Я продолжаю воспринимать себя юношей, почти мальчиком, даже в зеркале, за чертами своего постаревшего лица, я вижу лицо юноши. Это мой вечный возраст. Я остаюсь мечтателем, каким был в юности, и врагом действительности”».
Валерий Шубинский. Обскурант и новатор. Классики из тени: Степан Петрович Шевырев. — «Горький», 2024, 27 марта <https://gorky.media>.
«Шевырев был чуть-чуть моложе „главных” поэтов пушкинской плеяды. И эта разница в несколько лет имела решающее значение. Пушкин создал исключительно гармоничный, выверенный поэтический язык — не исключающий крайности (скажем, слишком торжественную, возвышенную, и слишком приземленную, прозаичную лексику), но как бы растворяющий, смягчающий их. Пушкин обрел секрет многослойной, но якобы прозрачной речи. Его сверстники пользовались этими секретами — пусть и в облегченном виде. Но уже у тех, кто был немного моложе, пушкинская „гармоническая точность” оборачивалась слащавой гладкостью. Альтернативу пушкинскому поэтическому языку обрел Тютчев, но его долго никто не замечал — настолько он стеснялся публичности. Общеизвестно, что, когда Иван Киреевский в одной из статей назвал через запятую Шевырева, Хомякова и Тютчева, Пушкин отреагировал так: „Талант двух первых несомненен”. Скорее всего (вопреки версии Тынянова), Пушкин не хотел принизить Тютчева: в 1830 году он просто не знал тютчевских стихов. Потом узнал и стал печатать в „Современнике”. Но Шевырева Пушкин знал и ценил — хотя видел, что молодой поэт идет в не близкую ему самому сторону. И Шевырев, конечно, восхищался Пушкиным, подчеркнуто вслух и учтиво, — но его привлекал другой путь. Путь таких „архаических”, „негладких” поэтов, как Катенин или Кюхельбекер, путь, по которому решительно пошел в 1830-е годы Баратынский».
Составитель Андрей Василевский