ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»
Май
65 лет назад — в №№ 5 и 6 за 1959 год напечатана повесть Григория Бакланова «Пядь земли».
70 лет назад
— в № 5 за 1954 год напечатаны повесть-сказка Михаила Пришвина «Корабельная чаща» и статья Марка Щеглова « „Русский лес” Леонида Леонова».
85 лет назад
— в № 5 за 1939 год напечатана пьеса Леонида Леонова «Волк. (Бегство Сандукова)».
НОВЫЙ МИР № 5_2024
СТИХИ
Максим Амелин. «С Флакком в руках»
Перекликаясь между собой, эти стихи напоминают миниатюрный сборник новой российской мифологии, где все явления и предметы – оживлены «здесь и сейчас». Люди и существа предстают тут в самых фантастических обликах, – равно как и родное отечество, которое то обернется «китоврасищем» (уж не оно ли «стоглаво, обло, обзорно и лаяй»?), то – мчащимся паровозом, то – тихой весной. И во всей этой почти космической гротескности затесался слабый человек – то ли насекомое, то ли рыба, – отчаянно взывающий к Богу: а к кому же еще?
Человек будто бы чем-то занят,
человек будто бы кем-то понят,
он пока больше младенца знает,
но уже меньше, чем рыба, помнит.
Не сходя с места, познал все тайны,
не ведя ухом, расслышал звоны,
без труда страны разъял на станы,
завершил полной победой войны.
Перед ним бездна в зеркальной клетке,
позади – холод в пустой скворешне,
вместо глаз выпуклые фасетки,
вместо рук сросшихся пальцев клешни.
Андрей Анпилов. «Синий платочек»
Если сегодня и существуют духовные стихи, то это, наверное, стихотворения Андрея Анпилова. В небольшой подборке разворачивается жизненный путь человека – постаревшего блудного сына – к Богу, – из детства первого в «детство второе», в которое обычно «впадают» старики, умудренные жизненным опытом и уставшие от него. На этом пути человек успевает побыть и Савлом, встретившим ослепительного Христа на дороге, и бродягой, растерявшим все свое имение, и тем, кто дает тому самому бродяге две последние лепты, и прозорливцем, познавшем истинную, божественную любовь – покрывающую все «чудесным покрывалом // Синим платочком // Никто и ничто от нее не скрыто».
На снег сверкающий, на свет
Глядеть нельзя, мне десять лет –
На снег, на свет, на блеск березы
Заиндевевшей – что со мной
Не понимая, в тень, домой
Плетусь, размазывая слезы.
Застигнут Богом был в пути
Из школы. Боже, отведи
Горящий лик, умерь свеченье!
Полуслепой среди огней,
Сияний, вспышек – что стыдней
Немого может быть мученья,
Когда нет имени назвать
То, что случилось. Благодать,
Дух переполнившая, разум
Не в силах снесть блаженства жуть.
Бог не умеет дать чуть-чуть,
Он может только – все и разом.
Дмитрий Григорьев. «Люди из глины»
Неспешные рефлексивные стихотворения о человеческом бытии, вписанном в бытие вселенское, о скоротечности человеческой жизни, ее одиночестве и смертной памяти словно бы повторяющей про себя: «лети на свет моя Ракета, // лети, пока хватает сил». Как это ни удивительно, человеку хватает сил, чтобы нарисовать небо и долететь до Бога.
Он рисует небо:
взмах кисти и оно сливается
с линией горизонта,
еще один –
исчезают в небе ветви деревьев.
– Что ты делаешь
с этим небом?!
Его становится слишком много.
Тогда он рисует большую бутыль
и лишнее небо сливает в нее.
Снова проступают ветки
и линия горизонта.
– Не стесняйся, бери,
от него не убудет. –
Протягивает мне
бутылку, полную
голубоватого света,
–
делай что хочешь,
можешь выпить ее с друзьями,
или подарить любимой...
А за небо не беспокойся.
Я ведь могу стереть границы
между небом и любым предметом,
могу даже сам с ним слиться,
но мне интересней небо,
под которым дома и деревья,
в котором звезды и птицы.
Ольга Аникина. «Раз и два»
Стихи Ольги Аникиной совершенно точно – о любви. И не только о любви мужчины и женщины. О любви – ко всему живому. Эти строки и сами – живые, предельно человечные, искренние. Теплые рассказы о детстве, об одиночестве, о жизни и о смерти (честном учителе для всех – еще сущих).
Плюс четыре градуса и ветер.
Клювы листьев снова желтороты.
Синий в кассе купленный билетик,
электричку ждет толпа народа.
Бережно замотаны в пакеты
яблоневых саженцев метелки.
Линии рассеянного света
цвета мятой парниковой пленки.
В мае холод кажется недолгим,
и земля еще мокра и дышит.
За окном бегущие проселки,
серые поля, цветные крыши.
Пахнет дымом старая ветровка.
В грядках есть кладбищенское что-то.
Тонет в лунке желтая головка.
Две недели холодов до всхода.
Будешь жить и проползать сквозь трещины,
плотную проламывая почву,
жить, пока тебе не померещится,
что корням легко, тепло и прочно –
вот тогда-то, в пору листопада,
каждый лист подвергнется подсчету,
но об этом вспоминать не надо,
если хочешь, чтоб росло хоть что-то.
Аля Карелина. «Рука, гори»
Первая публикация автора в «Новом мире». Дар поэта – суметь увидеть и «поймать» чудо в повседневном и даже бытовом. Аля Карелина это чудо замечает, подхватывает и оставляет в своих строках и между строк – так, что самый привычный образ расцветает, оживает и разрастается до сказочной небывалости. Такое иногда случается в детстве, когда все наблюдается и чувствуется – тоньше, острее, честнее.
Что-то сломалось в ней, вместо слез – щепа.
Женщина плакала и наплакала дом.
Она не хотела в нем жить, и никто не хотел его покупать.
Ходило поверье, что дом с бедой.
Глаза уже кровоточили, было невмоготу.
Однажды ночью выплакала идола.
Он вознес ее на невиданную высоту,
больше ее не видели.
Вадим Муратханов. «Игра на вылет»
Стихотворения Муратханова напоминают короткометражные фильмы, демонстрируемые в крохотном небесном окошечке: определенная картина, коротенький фрагмент из жизни людей и явлений. Язык поэта, наследующий лучшим традициям русской классики, совершает в этих стихах свое действо, – возвышая самое обыденное до вечного, бессмертного уровня.
Рукой подать до окон зала,
где свет расставлен по местам,
где бабушка носки вязала
и атлас дедушка листал.
А ты, вчерашний именинник,
потерян всеми и забыт.
Политый к вечеру малинник
вокруг вполшепота шуршит.
На неизведанных дорожках
ждет леший, темен и носат.
Увязнешь в дедовских калошах –
и не воротишься назад.
ПРОЗА
Алексей Музычкин. «Равнодушие с высшим смыслом»
Роман
В майском номере читателю предлагается первая половина пародийного (или нет) романа. Действие происходит в Соединенных Штатах середины XIX века, Авраам Линкольн уже пришел к власти и остро поднял вопрос о праве чернокожих на свободу. Предчувствие Гражданской войны – пока еще довольно мирное, обходящееся светскими рассуждениями и ироничными словесными пикированиями. Каждый из персонажей убежден в собственной уникальности и важности, и за каждым во вполне конкретный день придет смерть, не обратив внимания на красоту, манеры, положение в обществе и даже отношение к проблеме рабства.
Беглый раб поведал мне и про булавку, которую Мюррей всегда носил с собой на поясе в специальном замшевом футляре, на котором было вышито красными нитками: «Пробудись!» Булавка, по словам этого человека, была щегольской – с головкой из обработанного изумруда, а длиной не менее двух дюймов. Мюррей безжалостно всаживал ее в руки и ноги потерявшим сознание рабам на плантации – без разбора, мужчинам, женщинам, детям. Через некоторое время, убедившись в эффективности приема, он начал использовать его и в отношении тех, кто был в сознании, но работал, по его мнению, недостаточно быстро. Крики несчастных слышались повсюду, где он появлялся. Были, разумеется, и порки, и подвешивания на деревьях – женщин за волосы, мужчин за ноги, – запирания в сырой земляной подвал с червями без еды, клеймение, даже отсекание ушей и носов. Только тут нет никакой новости, даже булавку придумал не Мюррей, он разве что случайно (я думаю, что случайно) распорядился вышить на футляре эту надпись, которая кому-то касалась выражением богохульного сарказма. Но Мюррей был не настолько образован, он всегда понимал только первый и самый доступный смысл слов.
Игорь Малышев. «Истории о светоносных рыбах»
Рассказы
Конечно, о людях. В каждом рассказе – а они совсем небольшие – целая история самых разных людей, совершенно непохожих друг на друга ни по времени жизни, ни по характеру, ни по образу мышления, ни по привычкам. Их объединяет одно удивительное, редкое качество – та самая «светоносность», глубокая человечность и в каком-то смысле даже праведность – при совершенно земной грешной жизни. И все же каждый из них несет в себе чудо сердца, чуткого, совестливого, оберегающего жизнь и все, что в ней ценно – не по человеческим меркам, а по высшим, вечным.
– Странно, – сказал я. – Никогда не слышал о рыбе, внутри которой свет. Как думаете, зачем они?
– Вы живете в своих городах и знаете такое, что и укушенный змей в бреду не увидит, а сами зерно пшеницы от ячменя не отличите. Но раз уж ты спросил, я отвечу. Я не знаю доподлинно, зачем рыба, обитающая там, где нет света, носит в себе свет. Но тысячу лет назад в наши края приходил Чингиз-хан. Старики говорили, у него была присказка: «Если не можешь поджечь степь, храни огонь». Я думаю, когда мир из-за нашего безрассудства и глупости погрузится в вечную тьму, оттуда, из темноты и глубины, поднимутся рыбы, много, бесчисленное множество рыб, носящих в себе свет, и они озарят наш мир. Когда мы, люди, утратим разумение, что такое добро и зло, что есть свет и тьма, тогда они, холодные бесчувственные рыбы, всплывут с темного дна, распорют острыми плавниками свои животы и осветят наш мир.
Андрей Белогорцев. «Геолокация»
Рассказ
Рассказ начинается эпиграфом из прустовского романа «В сторону Свана» – и совершенно неслучайно. Прустовского здесь очень много: от неспешного потока сознания и не столько повествования, сколько созерцательного перечисления, констатации окружающего и происходящего вокруг, до погружения в воспоминания – опять же по-прустовски, созерцательно, почти как во сне – о детстве, о семье, о взрослении, о сне и реальности – и в этой реальности – о самом страшном – о войне.
[А что на этот раз, нужно куда-то идти?]
Нужно идти в институт. Вчера до трех ночи ты готовился к французскому, сидя с тремя тетрадками на краю кровати, сосед-однокурсник просил выключить общий свет и шутил, что ты занимаешься чем попало и где вообще видано, чтобы в Литературном институте столько времени тратили на изучение языка; и ты про себя соглашаешься, ведь ты не переводчик, изучаешь французский с нуля и даже на парах, прежде чем сказать устно, проверяешь фразу в гугл-переводчике; не забудь словарик с полки, он лежит между Аствацатуровым и Довлатовым, полка до отказа набита книжками: Герасимов, Сорокин, Сенчин, Саган, Набоков, а если их все разом достать, то на стене будет надпись: «И слово обувь как любовь я прочитал на магазине» – это Саша Соколов, выше надпись «Все, к чему я прикоснусь, я полюблю как первую весну» – это Мильковский, на потолке надпись «Как я люблю тебя, халат!» – это Языков, потом надписи на стене начали писать друзья, ты даже цитат таких не знаешь, но надписи все равно дороги, есть одна даже на французском; французский начнется после обеда, а первой парой история древних цивилизаций, преподаватель не любит опоздания и перед началом лекции перекрывает лавочкой оба входа в лекционную аудиторию…
Денис Бондарев. «Сила»
Рассказ
Герой балабановского фильма задавался вопросом «В чем сила, брат?». Герой этого рассказа своей силой – телесной – поначалу даже гордится, но обнаруживает, что подлинной силы в нем нет ни капли. Даже отражение в зеркале выдает большого, но надломленного, потерянного человека, забывшего, ради чего он живет и зачем он нужен на этом свете. Когда все вокруг кажутся врагами, когда мысли мечутся между самоубийством нравственным и самоубийством физическим, когда жизнь давит и в собственном теле – да и душе – уже нечем дышать, кажется, выхода другого и нет, кроме смерти. И вот тут-то происходит чудо – самое настоящее – сравнимое разве что с чудом воскресения. Впрочем, то, что происходит с Сергеем, иначе и не назовешь.
Что делать? Что со всем этим делать? Начать заново, вот бы начать все заново. <…> Отвратительно. Почему все так отвратительно? Почему все так, кто в этом виноват? Я? Я не такой. Или такой? Меня таким сделали. Может, надо умереть? Почему это происходит? Это не я, это бухло, это все бухло. Нет, это что-то, что приходит до бухла, это что-то во мне. Что это во мне? Или все-таки все из-за них? Это они доводят, я же правда не такой. Или такой? Выблевать все. Прямо на пол. Чтобы вышло и разлетелось брызгами. Вспышка света, и боковым зрением он видит в нем блестящее сальное лицо со слегка отвисшей челюстью, с тупой, плотоядной улыбкой и широко раскрытыми глазами. Сергей испуганно переводит взгляд на зеркало, свет гаснет, а когда загорается – в отражении обычный он: заторможенный и растерянный взгляд, болезненная отечность, подрагивающее веко, заспанность и усталость, а того уродливого лица нет. Темнота. Свет – и снова в зеркале только он.
Лев Усыскин. «Ветка»
Рассказ фотографа
Магия движущегося поезда манит очень многих – огни в ночи, размеренный шум, окна, за которыми – жизнь, бесконечная свобода скорости… Главный герой рассказа вместе с другом, тоже с детства, был зачарован движением поездов – правда, по одной определенной ветке, проходящей через лес рядом с поселком. Повзрослев и став профессиональным фотографом, герой уподобляет всю жизнь железнодорожной ветке, а дело своей жизни для него почти такой же символ свободы, как и мчащийся сквозь ночь поезд. За окошечками вагонов – человеческие жизни, увлекательные и хрупкие. В объективе фотоаппарата – тоже люди, которые при подлинном мастерстве фотографа навсегда остаются живыми на снимках и пленке.
Сперва из темноты вырвался жирный световой сноп, в котором немедленно заиграли сказочные, словно бы в мультипликационном кино, силуэты ближайших к линии елей и берез. Еще несколько мгновений – и словно бы черная бесконечность ночного леса разверзлась, открыв нашим забывшим сон глазам какой-то другой инопланетный мир. Мир, полный синих, красных, желтых огней, мир люминесцентного света, обильно и равнодушно льющегося из квадратных вагонных окон, в которых мы, кажется, даже успевали разглядеть людей – вот они сидят друг перед другом, должно быть, за столиками вагона-ресторана, вот кто-то встал в своем купе, чтобы задвинуть форточку – впрочем, я, наверное, все же придумал это: едва ли мы успели тогда разглядеть пассажиров в ночном экспрессе. Мы не видели их, но, ей-богу, мы каким-то образом ощутили их присутствие, убедились, что они – там, и что они – из другого мира, и им дела нет до нас, даже если кто-то из них не спит, а смотрит через толстое стекло на непроницаемую стену нашего черного леса.
Олег Хафизов. «Купеческие сказки»
Цикл сказок-анекдотов о приключениях двух неразлучных друзей-купцов Якова Андриановича Лихошерстова и Антона Евграфовича Байбакова. Стилизованный язык и ироничное повествование пробуждает в памяти озорные русские народные бытовые сказки и истории Бориса Шергина о находчивом трикстере-Шише – настолько легко и естественно они написаны, претворяясь то в притчи, то в сатирические лубочные миниатюры.
– Товар самый тульский: медведь, гармошка да самовар.
– О-ля-ля! – отвечает мосье Репье. – А вот перед вами всемирно знаменитые Енисейские поля. По этим полям парижские дамы совершают дефиле, а парижские кавалеры их ублуждают.
– Выгон? – интересуется Яков Андрианович, а мосье Репье и отвечает.
– Мы, – говорит, не компран, какой-такой выгон, а какой, пардоньте, нам интерес в ваших медведях, если вся Европа давно перешла на химические меха?
– А такой, что этот медведь не для меха… – заводится Яков Андрианович, а Антон Евграфович его щиплет да поправляет: – Не для меха, а для смеха.
Приезжают они на Пляс-Дригаль, а там такой хоровод, такой шумсон стоит, что волосы дыбом, а глаза вразбег.
– Это, изволите, видеть, французский еретический танец капкан, – объясняет мосье Репье. – А капканом его прозвали оттого, что, раз увидев, любой мосье ходит весь день как в тисках и посматривает мимо прямых дел.
– Вот бы нам в Туле такой танец учредить! – не стерпел Яков Андрианович.
– А вы, моншер, только дайте нам ваши чертежики под люмьеровским аппаратом подержать, так весь этот кувыркантный фордебалет под самые ваши окна тотчас сбежится.
Тут уж Антон Евграфович отодвинул своего падкого друга в сторону, да и отвечает за него:
– Ты, мол, моншер мусью, приезжай к нам в Епифань на гулянку, так там и не такого капкана насмотришься, да еще и с мордобоем вприсядку. А чертежные понтентации для медведя не требуются. Он самим Господом начертан и запонтентован.
КОНТЕКСТ
Василий Авченко. «Китайская грамота Высоцкого»
О чем поет Высоцкий?
Владимир Семенович Высоцкий нередко в своих песнях обращался к текущей «злобе дня», поэтому слушателю/читателю XXI столетия некоторые его тексты не всегда могут быть полностью понятны.
Как видим, чаще всего песенная реакция Высоцкого на повестку дня, в том числе международную, была связана, во-первых, со спортом, во-вторых — с Китаем. Ни одна другая страна не удостоена им сопоставимого внимания. Начиная с 1973 года Высоцкий много раз посещал Европу и Америку, бывал в Океании (Таити) и Африке (Марокко и Канары). Объехал чуть не весь весь СССР, включая дальневосточные Магадан (1968) и Владивосток (1971), однако в зарубежной Азии не бывал и, похоже, туда и не стремился. Восток познал только его Попугай из песни к дискоспектаклю «Алиса в Стране чудес» режиссера Олега Герасимова 1976 года: «Я Индию видел, Китай и Ирак…» (вариант: «Я Индию видел, Иран и Ирак…»), и то если птица-говорун не врет. О сколько-нибудь глубоком интересе Высоцкого к азиатским делам неизвестно — за одним исключением в виде Китая.
О «китайском цикле» и поговорим.
ОПЫТЫ
Павел Глушаков. «Превращения»
Миниатюры из записной книжки
Порой дневниковые, порой лирические, а порой просто очень меткие и емкие наблюдения за людьми, искусством, природой, самой жизнью. Может быть, даже и не миниатюры в точном смысле этого слова, а обрывки мыслей, разговоров, повседневных чудес, мимо которых человек так часто проходит, не замечая и не отмечая их для себя.
Поэт в России больше, чем поет.
Она так часто плачет, прикладывая платочек к глазам, что, наверное, в ее кармане найдется уже целая пригоршня жемчужин.
Из растворенного люка появилась голова монтера, будто крот выполз из-под земли. Он сидел, подставив лицо солнцу, удерживаясь на руках, не спешил выходить из люка. Сходство завершили солнцезащитные очки и руки в больших перчатках, как кротовьи лапы.
Ночью провожали девушек купаться на речку. Юноши оставались у моста, а девчонки шли дальше, туда, где за поворотом, поросшим ивами, был песчаный пляжик. Юноши быстро устремлялись на мост, чтобы хотя бы услышать плеск воды и девичий смех; видно, конечно, ничего не было.
– А что, если не обманули и купаются нагишом? – мечтательно говорит один. И руки до боли впиваются в деревянный поручень моста, а в отблесках воды уже видится серебряный русалочий хвост.
Анатолий Бучаченко. «Душа – музыка молекул»
Что такое душа? Где она находится, из чего состоит? Есть ли связь между состоянием души и искусством, и больше – состоянием души и духовной верой? Удивительно, но эти, казалось бы, философские проблемы в своем эссе пытается решить человек, всю жизнь занимающийся естественной наукой, причем особой ее областью – химической физикой. Объясняя душу с точки зрения естественнонаучной сферы познания, автор эссе ищет вместе с читателем ответ на сложные вопросы далеко нематериального плана: о сущности души, искусства, веры, и взаимодействии между собой всех этих непростых элементов, опираясь не столько на духовно-культурное наследие человечества, сколько на наследие физики, химии, генетики, биологии.
Не огорчайтесь… Ни романтика, ни очарование не исчезли. Они переместились, поменяли адрес… За них взялись другие романтики – поэты науки. Романтика теперь в генах, которые делают белковые молекулы-ферменты, а те производят нейромедиаторы; а уж они включают чувства, они играют на струнах души. <…> Душа – это восхитительный молекулярно-химический ансамбль, где главный режиссер – геном.
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Леонид Карасев. «Домик в Коломне» и «Нос»
Статье посвящена схожести пушкинской небольшой поэмы «Домик в Коломне» и гоголевской повести «Нос» – «легкостью, необязательностью, игривостью, эротизмом». Более того, не появись «Домик в Коломне», вряд ли «Нос» увидел бы свет вообще. Обе повести представляют читателю из ряда вон выходящее происшествие на фоне совершенно будничном. Что именно поражает воображение и вызывает комическое настроение – живо и интересно рассказано в небольшой статье Леонида Карасева.
Александр Горбенко «Разорванный мальчик. Сибирские лайки и капелька крови»
«Достоевские» мотивы в прозе В. П. Астафьева
Рассказ Виктора Астафьева «Мальчик в белой рубахе» о пропавшем мальчике Петеньке удивительным образом перекликается с «детскими» мотивами в творчестве Федора Михайловича Достоевского. Тут и «взгляд его, невинного и светлого», и «капелька крови» на рубашке («слезинка ребенка» из знаменитого монолога в главе «Бунт» романа «Братья Карамазовы»). Это неудивительно: Астафьев был большим поклонником творчества писателя. «Достоевские» мотивы обнаруживаются и в повести «Пастух и пастушка», а также в «Последнем поклоне». В чем своеобычность восприятия идей Федора Михайловича Астафьевым, а в чем он наследует Достоевскому, рассказывает Александр Горбенко в своей статье.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Ирина Сурат. «Ключ Ипокрены, или Молоток Некрасова»
Проблема выбора в гражданских стихах Мандельштама начала 1930-х годов
С начала 1930-х годов Осип Эмильевич Мандельштам со всей серьезностью обращается к гражданской лирике – потому что чувствует, что должен, что само время требует этого. На фоне своих «коллег по цеху» он – белая ворона.
«В этот период у О. М. как бы боролось два начала – свободное размышление и гражданский ужас. Я помню, как он говорил А. А., что теперь надо писать только гражданские стихи, – давайте посмотрим, кто из нас с этим справится… Но гражданская тема – все-таки кусок черствого хлеба и полностью не могла его удовлетворить. Мне кажется, что она была просто навязана невыносимым временем. Свойственный ему подход – историософский, а не гражданский. Душившее нас время требовало, чтобы он высказал свое отношение к нему» (Н. Я, Мандельштам)
В 1912 году, напомним, он писал об эпохах, которые требуют принести в жертву сегодняшнему дню «прелесть и сущность поэзии», – и вот в какой-то момент он видит, узнает такую эпоху в чертах окружающей его советской реальности и приносит свою жертву.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Александр Чанцев. «Гимн полыни»
Рецензия на книгу Василия Авченко «Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем»
Книга посвящена летчику Льву Колесникову, его семье, роду, а через взгляд на истории людей – и эпохе, в которую жил этот человек. Через судьбу конкретной личности показано многое – вплоть до истории российской авиации, причем с огромной любовью и знанием. Читатель узнает много нового, малоизвестного – и о самом времени, и о корейской войне, и об отношениях Советского Союза и США, и даже о космонавтах – пусть не первых, но также сыгравших немалую роль в судьбе человечества. Так и понимаешь в очередной раз, что нет случайных людей и событий, из каждого строится эпоха, история, вселенная.
Б И Б Л И О Г Р А Ф И Ч Е С К И Е Л И С Т К И
Книги
Аннотируются новые книжные издания:
Валерий Золотухин «Голос и воск. Звучащая художественная речь в России в 1900 – 1930-е годы: поэзия, звукозапись, перформанс»;
«Именем любви. Английские поэты-кавалеры XVII века» в переводе и с комментариями Марины Бородицкой;
Александр Скалдин «Странствия и приключения Никодима Старшего» (роман, который «необычен, загадочен, фантасмагоричен» и неоднозначно воспринят как в прошедшем столетии, так и в нашем).
Периодика
Андрей Василевский по традиции обозревает интересные и актуальные материалы, вышедшие в печатных и онлайн-изданиях: «Дружба народов», «Горький», «Российская газета», «Год литературы», «Знамя», «Коммерсантъ Weekend», «Фома», «Нева», «Arzamas», «Достоевский и мировая культура», «Сибирские огни», «Урал», «Формаслов», «Литературная газета», «Нож», «НГ Ex Libris», «Звезда», «Царьград – Санкт-Петербург», «Литературный факт».
Например:
«Действующий поэт может быть необъективным». Интервью с поэтом Иваном Ахметьевым. Текст: Михаил Сапрыкин. – «Горький», 2024, 12 марта.
Говорит Иван Ахметьев: «В старших классах у меня была толстая тетрадь, в которую я записывал интересные и малодоступные стихи Серебряного века, например Гумилева. В наследство от папы у меня осталась одна замечательная книжка – “Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных Зинаидой Гиппиус”. Она вышла в 1917 году, это замечательная небольшая антология, в которой были не только привычные, но и непривычные авторы тоже. Еще я читал некоторых советских поэтов: мне нравились какие-то вещи у Винокурова. Переводную поэзию тоже читал и таким образом, по-моему, познакомился с верлибром».