Белый верх, черный низ

*  *  *

 

Вот поле. Здесь ляжем

сражённые гендерным игом.

Ты больше не друг мне и даже

не cоутоварищ по играм.

 

Зачем ты позвал

в это мёртвое руссише поле

идти целоваться

с огромной седой головою.

 

Когда всё кончается,

всё очевидно на пальцах:

вот ветка качается,

мама в руках c одеяльцем.

 

Вот лица и лица,

вот стены, забытые стены.

Вот ванну набрали.

Смотри, поднимается пена.

 

По «Мишкиной каше»,

рванине советских сандалий,

нас долго учили,

чтоб сразу же мы распознали

 

друг друга в толпе,

чтоб случилась отличная story.

И story случилась,

но кто-то нас жёстко поссорил.

 

Поссорил и смылся, соврав,

что пошёл по нужде.

Где мальчик? Где девочка?

Где они, где они, где.

 

 

*  *  *

 

Тут cегодня засада —

хлещет прямо с утра.

В сером небе над садом

не видать ни хера.

 

Ни пометок как в ворде,

ни небесных коней.

Дай мне, что ли, по морде

или чаю налей.

 

Мокрый кот ошалело

щурит жёлтый зрачок.

Как Есенин не делай,

не кобенься как Блок.

 

Тем, кто душу разграбил,

не пиши про любовь.

Я в краю ржавых грабель

и электростолбов.

 

 

*  *  *

 

Там, где детство берёт начало,

где чужое и где моё,

я тебя по утрам читала 

как священное бытиё.

 

Помню контурных карт нелепость 

и реки голубой приток.

Помню юного тела крепость 

и архангельский завиток.

 

Как, не сделав большого горя, 

через девять счастливых дней 

ты ушёл, словно рыба, в море 

баров, дансингов, площадей.

 

 

Урожай

 

Поговори со мной.

Потому что конец диалога — это и есть смерть.

Я почти ничего не помню про нас.

Помню только землю, раскалившуюся добела,

и завязанные лица подсолнухов.

Фантомные боли урожая не дают мне спать.

Когда она пришла жить с тобой,

у неё была только наволочка и cтоптанные ботинки.

Именно эти ботинки стоят сейчас на вершине моей памяти.

Девочкой я обыгрывала в шахматы взрослых мужчин.

Но, умеющая просчитывать на три хода вперёд,

я проиграла той женщине с её слепым доверием к жизни.

  

* * *

Вот опять прихожу. И опять — ни тепла, ни привета.

Лишь два слова ответь — и я cнова навеки усну.

Ночь темна. Холодна. Но забористым выдалось лето,

cловно плата за то, что они провалили весну.

 

Коридор. Лунапарк. Галерея надежд и затмений.

В захолустном музее туалет на втором этаже.

Мне так нравился ты. И так нравились длинные тени

на зелёной траве. Но поверь, мне не надо уже

 

перспектив, обещаний. Мне нужно какое-то слово,

чтобы смело шагать, понимая, что лестница вниз.

Мы стоим словно в детстве на празднике школьном сурово.

Только б лечь и уснуть. И уснуть. Белый верх, чёрный низ.

 

 

*  *  *

 

Я не знаю, с кем я. Я не знаю, c кем ты.

Прогулялись по улице просто.

Под покровом ноябрьской густой черноты

мы так мило подходим по росту.

 

У подъезда прощаясь, держась молодцом,

чуя пальцами холод ключей,

я стояла с каким-то неместным лицом

из калмыцких как будто степей.

 

 

Закат в Переславле

 

Теряя силы, путая следы,

порядком истрепав чужие нервы,

я в храм вошла, что у большой воды,

как мученик последний, сорок первый.

 

Все истово молились, а в реке

какой-то сумасшедший плавал браcсом.

Свеча горела медленно в руке,

и в подворотнях пахло ганджубасом.

 

И смерть моя, попутав берега,

была здесь королевой карнавала,

смеялась, плакала и даже зуб давала

и всё, что смерть ещё давать могла.

 

Как демоны, что спали до поры,

как яблоки разврата и раздора,

от этого всеобщего позора

взмывали в небо красные шары.

 

И только лодки в медленной воде

стояли как незыблемые скрепы.

Как человек, пока он юн и крепок,

стоит наперекор своей судьбе.

 

 

*  *  *

 

Я шла к тебе взлететь и умереть.

Всё либо пошло, либо иллюзорно.

Погасло небо, и спала земная твердь,

подсвеченная кофиксом позорным.

 

И, как благословенные цветы,

окурки падали из окон и балконов.

Боясь забвенья, горя, пустоты,

я шла, не выходя из телефона,

 

на свет, на навигатор, на курсор,

сливая номера, пароль, удачу,

я лайков собирала крупный сор,

как в забегаловке захватанную сдачу.

 

Звенела мелочь стыдная в горсти,

спина болела, пели хрипло вороны.

Я шла к тебе, хотя могла идти

совсем, совсем, совсем в другую сторону.

 

 

Дача под Воронежем

 

Всё. Липа отцвела. Отцвёл и клевер.

Отцвёл и ты, мой загорелый друг.

Когда пожар в душе — езжай на север,

а если тишь да гладь — езжай на юг.

 

Вот в лобовом — отчизны панорама

и сосен корабельных нежный свод.

На даче встретила меня другая мама.

Другая дочь. И сад другой. И кот.

 

Жужжала муха. Лампочка качалась.

Солдаты где-то шли в последний бой.

И как-то так легко обозначалась

возможность быть и мне теперь другой.