Низвергнуть господа-бога оказалось, однако, гораздо легче, чем свалить диктатуру желудка[1].
Петр Ашевский
Поваренная книга не хуже другой литературы. Она своими описаниями возбуждает в нас желание, отвращение или оставляет равнодушными. Вы можете возразить, что порой желание отведать могут возбудить и вредные блюда. Но это уже вопрос вкуса. Романы маркиза де Сада, к примеру, породили садизм. Я же предпочитаю цветную капусту в соусе[2].
Давид Самойлов
В 1920 году Аркадий Аверченко, бежавший из Советской России в Крым, занятый Русской армией Врангеля, выпустил сборник «Дюжина ножей в спину революции», состоящий из двенадцати небольших сатирических рассказов[3]. Помимо антибольшевистских выпадов, горьких сожалений о счастливом прошлом, проклятий «порождению Третьего Интернационала ЧК» сборник включил в себя три рассказа, связанных общей темой — темой еды: «Поэма о голодном человеке», «Усадьба и городская квартира» и «Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина». Книга была вскоре переиздана в Париже: в нее вошел еще один рассказ «пищевой» тематики — «Осколки разбитого вдребезги»[4].
Русская эмиграция встретила книгу довольно сдержанно[5], в Советской же России она вызвала резкую критику. Среди отзывов о «Дюжине ножей» прежде всего выделялась заметка В. И. Ленина[6]: в ней Аверченко был назван «озлобленным почти до умопомрачения белогвардейцем»; при этом сама книжка охарактеризована как «высокоталантливая». Среди других откликов примечательна статья Николая Мещерякова[7], назвавшего юмор Аверченко «юмором висельника»[8].
Очевидно, что целью и Ленина, и Мещерякова было изобличение Аверченко как «врага революции», что они и делают, основывая, однако свою критику на гастрономических цитатах из вышеназванных произведений. Ленин пишет: «…с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. <…> До настоящего пафоса, однако, автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде. Как ели богатые люди в старой России… Автор описывает это прямо со сладострастием»[9].
К содержанию заметки Ленина близка и критика Мещерякова, бичующего Аверченко за «воспоминания о прошлом, когда привольно, сладко, беззаботно, весело, сытно и пьяно жилось на Руси всем эксплоататорам»[10]. При этом его статья содержит такие обширные гастрономические цитаты из «Дюжины ножей», что, похоже, приступ «пищевого сладострастия» испытывает сам Мещеряков. И это если учесть, что из двенадцати рассказов «Дюжины ножей» только эти четыре связаны с памятью о вкусовых переживаниях благополучной дореволюционной жизни. В общем, пафос классовой борьбы рецензента сосредоточился главным образом на гастрономическом аспекте:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй[11].
Эсхатологическое предсказание не отменяет, а скорее усиливает восторг перед рябчиками и ананасами[12]. Этот восторг полностью разделят и главный герой рассказа Аверченко «Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина»: «— За что же, за что… — Почему богачи и эксплуататоры пьют шампанское, ликеры, едят рябчиков и ананасы, а я, кроме простой очищенной, да консервов, да ветчины — света Божьего не вижу...»
Александр Старчаков, автор предисловия к сборнику рассказов Аверченко «Развороченный муравейник» (ЗИФ, 1927), выбрал в качестве эпиграфа к предисловию цитату из рассмотренной выше заметки Ленина. Однако статья Старчакова получилась куда более резкой, чем у Владимира Ильича. Не забывая повторять ленинскую похвалу писательскому таланту Аверченко, он больше налегает на его «вражескую сущность». Тезис предисловия — «показать истину» — на самом деле уступает другому, более искреннему убеждению автора: «Труп врага всегда хорошо пахнет» (сборник был издан после смерти писателя). Сравнивая Аверченко с «бульонщиком» Смердяковым, Старчаков называет его рассказы «поэмой о ненависти», запечатлевшей «бешеную злобу белой эмиграции всех оттенков и мастей». Не обошел он своим вниманием и кулинарную тему в творчестве Аверченко. Его цитаты гастрономических пассажей не так обширны, как у Ленина и Мещерякова, но зато они напрямую связываются автором статьи с контрреволюционной «белогвардейской» идеологией Аверченко:
Шутка ли, история поставила· перед ними трагическую дилемму:
— Или революция, или устрицы у Донона.
И, конечно, ответ был предрешен.
— Пусть сгинет революция и да здравствует Донон.
И далее:
Говоря другими словами, трудящиеся Советского Союза, зачем вы поторопились с этой проклятой социальной революцией и не дали блестящему сатириконцу — Аркадию Аверченко — спокойно доесть сосисочки в томате и соус кумберленд!
Если следовать за Старчаковым, выходит, что Аверченко, как нечестивый Исав из библейской притчи, продал свое «демократическое первородство» за «сосисочки», показав тем самым пренебрежение к народному благу. Вообще, критики громят Аверченко совершенно в духе полемики Фомы Аквинского с Григорием Великим о грехе чревоугодия[13]: тоска по «Кюба», «Донону», «Альберу»[14] и соусу кумберленд[15] соответствует laute (есть роскошно и дорого) и studiose (есть слишком изысканно); Ленин, как идеолог большевистской воздержанности, акцентирует внимание на таких разновидностях чревоугодия богатых, как nimis (объедаться) и ardenter (есть с жадностью).
*
Еда, безусловно, идеальный объект для политизации, в том числе в варианте антитезы «богатые» — «бедные» — в сочувственной или пародийной форме. Первую мы находим в прозе Достоевского, в ряде рассказов Чехова[16]. Так, к примеру, в рассказе «Устрицы» измученного голодом ребенка шутники («два господина в цилиндрах») угощают устрицами, которых тот никогда не видел воочию, но которых очень боится; к тому он же не знает, как их следует есть:
Я сижу за столом и ем что-то склизкое, соленое, отдающее сыростью и плесенью. Я см с жадностью, не жуя, не глядя и не осведомляясь, что я ем. Мне кажется, что если я открою глаза, то непременно увижу блестящие глаза, клешни и острые зубы... Я вдруг начинаю жевать что-то твердое. Слышится хрустенье. — Ха-ха! Он раковины ест! — смеется толпа. — Дурачок, разве это можно есть?»
В пародийной форме эта антитеза высмеивается как литературный штамп, клише социальной критики:
Это бедные студенты воображают… что тайные советники и вообще «черт их дери, все генералы», едят все «Вальтасаровы пиры» (читал в каком-то левом стихотворении: «Они едят Вальтасаровы пиры, когда народ пухнет с голода»)[17].
Поколение писателей — наследников Антоши Чехонте (Аверченко, Тэффи, Булгаков, Ильф и Петров) было знакомо и с дореволюционным изобилием, и с голодным временем военного коммунизма. Аверченко, в частности, всегда охотно обращался к гастрономической теме, связывая ее исключительно с положительными эмоциями: герой-рассказчик Аверченко — это благодушный бонвиван, любитель «бульона-ерши» и «шофруа из утки с соусом кумберленд». Однако после Октябрьской революции эта тема у Аверченко определенным образом эволюционирует[18]: благополучное гурманство дореволюционных рассказов сменяется тоской по былым наслаждениям («Дюжина ножей»), а затем и сами «былые наслаждения» приобретают иной смысл («Записки Простодушного»)[19]; т. е. тезис («счастливое изобилие») и антитезис («горестная нищета») синтезируются в некий ностальгический фантом: голод отступил, но наслаждение изысканной едой с материальной реальностью не связано — это по-прежнему «мечтание».
В вышедших уже в эмиграции «Записках Простодушного»[20] мы находим несколько рассказов, связанных с гастрономической темой. Сюжет рассказа «Еще гроб» не так богат кулинарными тонкостями, но важен изменением ситуации, в которой оказывается повествователь. Простодушный (как и сам Аверченко) находится в эмиграции в Константинополе; решив «проглотить кружку холодного пива и уничтожить какую-нибудь отбивную котлету», он заходит в ресторан, делает заказ и, находясь в самом благодушном расположении духа, вступает в беседу с «русской кельнершей» <так у Аверченко — В. Б.>. Обед оказывается безнадежно испорчен рассказом компатриотки о ее бедствующем и голодающем семействе, оставшемся в Петрограде. То есть рассказчика, сыто и благополучно живущего в изгнании (как и сам Аверченко), вынуждают вернуться во времена «Дюжины ножей», когда от гастрономических наслаждений остались только воспоминания. Здесь в центре авторского внимания не изысканные блюда, но сам контраст между вкусной доброкачественной едой и голодным существованием; к тому же подробности жизни голодающих теперь вызывают у рассказчика отвращение: «Мне показалось, что кусочек котлеты на вилке покраснел, распух и в нем что-то зашевелилось…»[21]
Особенно интересен рассказ «Язык богов», также вошедший в состав «Записок Простодушного»: он стал своего рода квинтэссенцией кулинарных и пищевых мотивов у Аверченко: здесь мы находим тоску по прошлому изобилию припасов в «любезном отечестве» и рецепты утонченных блюд, связанные со счастливым прошлым.
Сюжет рассказа: Простодушный приглашает приятеля на морскую прогулку в обществе хорошенькой дамы, но тот, полностью погруженный в чтение некой книги без обложки и титульного листа, категорически отказывается куда-либо идти — все уговоры напрасны. Оказывается, он поглощен чтением поваренной книги, и Простодушный, покоренный описаниями сложных изысканных блюд, остается с ним со утра наслаждаться кулинарными шедеврами, пусть и доступными лишь воображению.
Обратимся к заглавию рассказа. Начиная с античности «языком богов» называли поэзию, Аверченко же переносит это наименование на собрание кулинарных рецептов. Этот перенос представляется еще более анекдотичным, если вспомнить толкование «языка богов», данное Вяч. Ивановым: «„сладкие звуки” — язык поэзии[22] — „язык богов”»[23]. Интересно отметить, что в статье Иванова обсуждается традиционная для культуры антитеза возвышенного и практического, свойство языка богов не только быть сладостным, но и противостоять утилитарности. И для персонажей рассказа Аверченко кулинарные рецепты — это «язык богов», чистая поэзия, доступная лишь посвященным. Изысканные блюда из кулинарной книги противопоставлены здесь пище скудной и обыденной. Приятель Простодушного не голодает, но его быт и еда непривлекательны: «…тарелка, на которой лежал огрызок ужасающей жареной печенки, с обломком семита[24], — отложенные в качестве ужина, грязная закопченная керосинка, с какой-то застывшей размазней в кастрюле».
Как ближайший подтекст заглавию рассказа Аверченко можно указать и на фразеологизм «пища богов», семантическую кальку с греческого слова «амброзия» (’αμβροσία, от a отриц. част., и brotos смертный) — в греч. мифологии, пища богов, дающая им молодость[25] и бессмертие. Кроме того, и фразеологизм «пища богов», и «амброзия» обозначают особенно вкусную, изысканную еду: так «говор[ят] о вкусной ястве» (Даль)[26]. Именно этот подтекст мы находим у Булгакова, давшего имя «Амвросий» одному из персонажей «Мастера и Маргариты»: Амвросий — литератор и гурман, рассуждающий о кулинарных радостях, право на которые ему дает принадлежность к «сонму богов», то есть его членство в МАССОЛИТе[27].
Согласно Корпусу русского языка слово «амброзия» было общеупотребительным в прозе и поэтическом языке XVIII — ХIХ века, а словосочетание «пища богов» в литературе, во всяком случае, в качестве идиомы, появляется позднее, в 10 — 20-е годы ХХ века.
Так или иначе, выражение «пища богов» (т. е. амброзия) как отсылка к античности, но исключительно в травестийно-юмористическом ключе — общее место в поэтике сатириконовцев, в том числе и в рассказах Аверченко, где для достижения дополнительного комического эффекта используются известные имена из греческой мифологии и истории. В эмиграции у Аверченко на древнегреческую ономастику накладываются картины жизни современного ему Константинополя: так, в «Языке богов» описана «маленькая грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему безработному знакомому» и упоминается Венизелос, греческий премьер-министр[28] (на его портрете сушит рубашку знакомый Простодушного).
Примечательно, что и у Аверченко, и у писателей, близких ему по своей литературной направленности, греческая тема часто объединяется с темой еды:
— И вы, греки, хорошие.
— Да что вы говорите?! Чем?
— Ну… вообще. Приятный такой народ. Классический.
Маслины вот тоже. Периклы всякие.
В «Сирене» Чехова заманчивое описание вкусных блюд сравнивается с чарующим пением сирен — демонических существ из древнегреческой мифологии, завлекавших путешественников на погибель своим сладкоголосым пеньем, а в его рассказе «К характеристике народов» эти две темы представлены со знаком «минус»: «Питаются <греки> недоброкачественной пищей, приготовляемой в греческих харчевнях, от нее же и умирают». В рассказ Тэффи «Антей»[29] главный герой едет на дачу, где «…<жаждет> коснутся земли. Припасть к ней всей грудью. Впитать в себя ее соки, как Антей, набравшись от этого общения новых сил, кинуться снова в битву», для чего намеревается кататься на лошадях, играть в крокет, купаться в реке и т. п., но вместо этого предается безудержному обжорству.
Одним из основных источников, связанным с идиомой «пища богов», является сатирико-фантастический роман Герберта Уэллса «Пища богов» (англ. «The Food of the Gods and How It Came to Earth», опубликован в 1904 году). Роман был популярен, часто переиздавался и оказал, по-видимому, влияние на творчество целого ряда писателей — от М. Булгакова[30] до Л. Лагина и А. Беляева[31]. Несмотря на то, что «пищей богов» Уэллс назвал гормон роста, в основе романа лежит утопическая идея дать «хлеб насущный» всем нуждающимся.
В романе «Золотой теленок» выражение «пища богов», наряду с «бывшим другом желудка», пародируется (стилистически снижается) как относящееся к дореволюционной, «буржуйской» жизни:
В маленьком буфете… сидели за белым столиком Балаганов и Паниковский. Уполномоченный по копытам жевал трубочку, следя за тем, чтобы крем не выдавился с противоположного конца. Этот харч богов он запивал сельтерской водой с зеленым сиропом «Свежее сено»[32].
*
Представления о еде[33] регулируются, в значительной степени, тремя составляющими: еда как необходимое средство поддержания жизнедеятельности, еда как чувственное наслаждение и еда как знак. В последнем случае выбор еды может отражать общественную позицию (антитеза «русского» и «иностранного»[34], «западники» и «славянофилы» в широком смысле этих понятий); контраст деревенской жизни (с ее добродетельностью и идиллической грубоватой простотой) (Николай Гоголь, «Старосветские помещики») и развращенности жизни городской (светской) (Иван Гончаров, «Обыкновенная история»); мировоззрение (религиозные убеждения, этика); социальный статус (Николай Гоголь, «Ревизор») и т. д. На границе бытия и сознания находятся восторженные воспоминания о чем-либо когда-то съеденном, а теперь лишь желаемом, вожделеемом[35], сентиментальные воспоминания о детстве и близких, о «лучших временах»[36] или о временах «меж голодом смертью»[37].
Особый вариант кулинарно-гастрономической темы связан с риторикой «текста в тексте»[38]: в литературном произведении цитируются (по памяти или зачитываются) кулинарные рецепты, вносящие в текст установку на внелитературную достоверность[39]. Впрочем, когда речь идет не о рецептах, а о кулинарных «отрывках», то они, напротив, придают ему дополнительную литературность[40].
Часто кулинарная тема связана не только с интересом к потреблению, но и с его предощущением: от выбора продуктов и рецепта до процесса приготовления[41] и описания сервировки. С точки зрения европейской гастрономической культуры, важно не только чтó ешь, но из каких, где и как добытых продуктов. Образец такого отношения к еде описан с иронией на грани абсурда в одной из сатир Горация: «…Вепрь луканийский при южном, но легком, пойманный ветре»[42]. В воспоминаниях В. Гиляровского мы находим такое же преувеличенное внимание знатока к происхождению продуктов: «Балычок получен с Дона… Янтаристый… С Кучугура. Так степным ветерком и пахнет… <…> Икорка белужья парная… Паюсная ачуевская — калачики чуевские»[43]. И в «Языке богов» приятель сначала читает Простодушному вслух несколько заметок об откорме телят, цыплят, выборе стерляди «хорошей воды» и покупке лучшей зернистой икры, а потом они вместе переходят к чтению кулинарных рецептов.
*
Среди практически неисчерпаемого разнообразия темы наслаждения едой часто появляются эротические мотивы — от намеков и ассоциаций до прямых отсылок к сексуальному поведению. Если говорить о кулинарном нарративе, то он рассматривается либо как смысловой эквивалент (или заместитель) секса, либо как парный, сопутствующий ему элемент: Брийя-Саварен в своей «апологии гурманства» приписал страсти к изысканной пище «женскую природу», так что эта страсть:
…может быть названa только по-французски; ее невозможно обозначить ни латинским словом gula (обжорство), ни английским gluttony (чревоугодие), ни немецким lusternheit (похоть); поэтому мы советуем тем, кто поддастся искушению перевести эту поучительную книгу, оставить существительное la gourmandise (гурманство), изменив только соответствующий артикль; именно так поступили с <понятием> кокетство и всем, что с ним связано[44].
Возвращаясь к сюжетной коллизии «Языка богов», заметим, что Простодушный надеется увести приятеля на романтическую прогулку «при луне»; его главный аргумент — на прогулке должна быть их знакомая, Марья Григорьевна, хорошенькая дама, чьи соблазнительные прелести он подробно описывает: подъемистая ножка, белые пухлые руки в ямочках, пышная грудь, эффектный наряд. Однако вся сила эротического красноречия Простодушного не способна оторвать приятеля от «лакомого чтения». В попытке привлечь внимание приятеля к достоинствам Марьи Григорьевны, Простодушный обращается к гастрономической теме — «И Марья Григорьевна их <перепелок> очень любит. Знаешь, когда она ест своими беленькими зубками…», совершенно в духе «прелестной гастрономки» Брийя-Саварена:
Нет ничего прелестнее хорошенькой лакомки во всеоружии; салфетка ее эффектно разложена, одна из ее ручек покоится на столе, другая несет в рот… крылышко куропатки; глаза блестят, губы-кораллы, движения прелестны, разговор живой; немножко кокетства… Таким прелестям противостоять невозможно; сам цензор Катон не устоял бы![45]
Сближение, практически слияние вожделенной еды и эротического вожделения слышится в предсмертном бормотанье Паниковского: «Послушайте, Козлевич, это фемина! Это опера! Ножка, шейка… шейка... крылышко!»[46] И даже Старчаков, непримиримый борец с буржуазностью, сравнивает гастрономию с возвышенной страстью: «Они <эмигранты> произносят наименования ресторанов и кабаков, оставшихся навсегда в золотом прошлом, с неописуемой нежностью. Так Дон-Кихот повторял имя своей возлюбленной Дульцинеи»[47].
Само значение слова «сладострастие» изначально включало в себя как пристрастие к сладкой пище[48], так и любострастие, чувственность, похоть[49]. Сближение этих двух значений слова «сладострастие», связь эротики и еды наглядно представлена в «Смерти Вазир-Мухтара» Ю. Тынянова, а именно в сцене обеда трех пленных персидских ханов, во время которого они равнодушно едят поданный им «казенный» плов, но услаждают себя воспоминаниями о лакомых блюдах, приготовляемых их собственными придворными поварами и об «особенно удачных» ласках оставленных на родине жен.
Сексуальные переживания (сладострастие) как «сладость» — мотив, восходящий к «заветным» паремиям, выражен в них в куда более прямолинейной форме[50].
Довольно любопытно представлена кулинарно-гастрономическая тема в нескольких произведениях А. Чехова, где она дана в отношении к теме пола (в ее, так сказать, матримониальной версии). Речь идет о рассказе «На гвозде» и уже упоминавшейся «Сирене».
В первом из них чиновник Стручков ведет к себе домой на именины товарищей по службе, по дороге описывая ожидающий их роскошный обед. Однако дома у именинника оказываются «обожатели» его жены: сначала непосредственный начальник Стручковa, а после него еще какое-то важное лицо. Чиновники вынуждены пережидать эти визиты в трактире, и только поздно вечером они садятся за обед: «Пирог был сух, щи теплы, гусь пережарен — все перепортила карьера Стручкова! Ели, впрочем, с аппетитом»[51].
Point рассказа заключается в том, что именинник страдает не столько от ревности, сколько от тоски по вожделенному обеду. Те же элементы, о которых речь шла выше (еда и эротика), представлены в этом рассказе как «отложенное удовольствие». В надежде на получение карьерных благ герой согласен довольствоваться гастрономическими и супружескими радостями «второй свежести».
Рассказ «Сирена» практически целиком состоит из монолога Жилина, секретаря N-ского мирового съезда судьи[52], — вдохновенного повествования о преимуществах дичи над домашней птицей, о селедке и икре, которую следует есть пока «по всему телу искры» от стаканчика водки[53], о кулебяке как предмете особого вожделения: «Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был». За эротикой еды в рассказе следуют более откровенные эротические мечтания — «будто вы… женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей: „Душенька, иди поцелуй меня!”»[54].
К этим двум рассказам Чехова можно добавить еще рассказ «Скука жизни» — своего рода травестию гоголевской идиллии «Старосветские помещики»: состарившиеся супруги, переживающие раннюю смерть дочери, пытаются отгородиться от собственной приближающейся кончины; они испытывают разные средства («иллюзии»), в том числе и изобретение и совместное поглощение[55] разных кушаний: «…обоим понравилось в особенности одно, приготовляемое из риса, тертого сыра, яиц и сока пережаренного мяса. В эту еду входит много перца и лаврового листа. Пикантным блюдом закончилась последняя „иллюзия”. Ему суждено было быть последнею прелестью обеих жизней»[56].
У И. Бунина в рассказе «Качели» любовный монолог героя, в котором описание природы, прелесть любимой девушки и запах еды сливаются в единое изъявление восторга: «Первая звезда, молодой месяц, зеленое небо, запах росы, запах из кухни, — верно, опять мои любимые битки в сметане! — и синие глаза и прекрасное счастливое лицо...»[57]
Одно из ранних стихотворений А. Ахматовой «Вечером» содержит сингармоническую параллель запаха устриц и горестных любовных переживаний[58]:
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Пародия В. Платонова[59] на приведенное стихотворение, кроме насмешки над возвышенно-лирическим стилем Ахматовой, содержит еще и аллюзию на рассказ Чехова «Сирена»: «Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане; только, чтобы он не пах тиной и имел тонкость»:
Рукой к ее прижавшись стану,
Лакею он сказал: «Неси!»…
И, не взирая на сметану,
Прудом запахли караси.
В драматической антиутопии В. Сорокина «Щи»[60] автор использует прием «обнажения приема», делая связь между гастрономией и сексом подчеркнуто очевидной. Действие пьесы происходит в лагере особо строгого режима, где заключенные отбывают наказание за «гастрономические преступления» и где исполнение кулинарных песен и чтение кулинарных «отрывков» входит в программу сексуальных утех[61]. Не касаясь вопроса об источниках, непосредственно или опосредованно вдохновивших автора «Машины», «Пельменей» и «Лошадиного супа», отметим, что появление термина «food porn» и интеллектуальной рефлексии над ним основано на сопоставлении еды и секса — одного из ключевых топосов современной культуры. В небольшом эссе Льва Рубинштейна, посвященном «Книге о вкусной и здоровой пище», также отмечена эротичность кулинарных рецептов: «Я помню те томительные вечера, когда родители уходили в гости или в театр, а я листал эту вечную книгу, предаваясь чему-то вроде гастрономической мастурбации. Грызя сухари ванильные, я воображал, что ем спаржу отварную…»[62]
*
Кроме упомянутой выше игры с подтекстами заглавия, произведение Аверченко содержит «игру с источниками»[63]. Автор использует прием «отброшенного» (или «утаенного») ключа: «Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга и называется: первые несколько листов оторваны». Наиболее вероятным было бы предположить, что Аверченко использует в рассказе какой-либо русский кулинарный бестселлер вроде «Подарка молодым хозяйкам» за авторством Елены Молоховец[64]. Но это не так. Герои рассказа читают несуществующую книгу — Аверченко составил ее из нескольких источников [65]. В эту небывалую поваренную книгу, помимо советов по выбору стерляди «хорошей воды», зернистой икры, откорму птицы и телят, вошли сложные рецепты французской кухни, рассчитанные на приготовление целым штатом поваров и предназначенные для гастрономов, живущих на широкую ногу.
*
Возможное указание на одно из кулинарных собраний содержится в самом рассказе Аверченко, где упоминается некий Пузыренко, «прихлестывающий» за Марьей Григорьевной и собирающийся «увязаться» на морскую прогулку. Выскажем предположение, что эта фамилия содержит намек на Петра Михайловича Зеленко, гурмана, «русского Брийя-Саварена», владельца изысканного ресторана, афериста и сводника, вхожего в высшее общество Санкт-Петербурга, дельца, фигуранта громкого дела о мошенничестве «в особо крупных размерах»[66]. В общем, псевдоним «Пузыренко» («пузырь», «пузыриться») подходит Зеленко как нельзя лучше. Долгую память потомков заслужил Зеленко его труд «Поварское искусство», вышедший в издательстве «Новое время» в 1902 году[67]. Книга эта получила репутацию изысканной. Так, публицист К. Скальковский в очерке о «Поварском искусстве», написанном в целом доброжелательно[68], не без иронии цитирует фрагмент, в котором Зеленко сетует на отсутствие «лопаточки-саламандры» (железной лопаточки для накаливания), которую «даже в Петербурге нельзя найти» и которая совершенно необходима в хорошей кухне[69]. Книга Зеленко состоит из нескольких разделов: устройство кухни, обзор петербургской провизии, советы касательно правильного отбора продуктов[70], а также великолепную подборку рецептов, включающую упоминавшийся злобными критиками соус «кумберленд» — любимый соус Аверченко.
Труд Зеленко заинтересовал не только Аверченко: к «Поварскому искусству» позднее обратился Булгаков при составлении меню ресторана «Грибоедов» (диалог Амвросия и Фоки, авторская ремарка): «Что отварные порционные судачки! <…> А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой?» Ср. у Зеленко: «Стерлядь по-царски. Sterlet à I’impérial. Отварную стерлядь… нарезать на куски, уложить в серебряную кастрюлю, перекладывая куски стерляди раковыми шейками и… кучичками свежей икры». Упомянутые Булгаковым «отварные порционные судачки» (ср. здесь же «что ваши сижки, судачки», «порционные судачки а натюрель») мы также находим среди рецептов «Поварского искусства»: «Судачки отварные. Petits soudacs au naturel»; «Сижки отварные. Petits siguis au naturel». Следующий гастрономический ряд из булгаковского романа («А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? <…> А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики?») имеет довольно точные соответствия в книге Зеленко и был отмечен блогерами — любителями «исторической кулинарии»; добавим только любопытную деталь: эти названия блюд, заимствованные Булгаковым, в книге Зеленко расположены подряд, на одном развороте — стр. 286 — 287.
Однако рецепты, которые с увлечением читают персонажи «Языка богов», взяты из другого, не менее любопытного источника. Речь идет о втором издании «Альманах гастрономов» Игнатия Радецкого[71]. «Альманах» Радецкого, как и «Поварское искусство» Зеленко, отличались от обычных кулинарных книг, предназначенных для домашнего обихода «средней руки» (как Е. Молоховец и ее многочисленные подражатели), они были рассчитаны на более прихотливую публику, ищущую тонких гастрономических наслаждений и не стремящуюся к экономии в домашнем хозяйстве. Разумеется, эти рецепты совершенно непригодны для приготовления на «керосинке» или «в кастрюльке на общей кухне»[72].
О самом Игнатии Михайловиче Радецком известно немного. На титульном листе «Альманаха» автор именует себя «бывшим метрдотелем двора Его Императорского Высочества Герцога Максимилиана Лейхтенбергского, Санкт-петербургского дворянского собрания, князей Паскевича и Витгенштейна». «Кулинарная ориентация» Радецкого явствует из самого название книги: «Альманах гастрономов» напоминает заглавие выходившего в 1803 — 1812 годах во Франции «Альманаха гурманов» Гримо де Ла Реньера[73]. Радецкий был последователем высокой французской кухни (haute cuisine) и поклонником не только Ла Реньера, но и выдающегося шеф-повара Урбана Дюбуа, из чьей книги «La cuisine Classique»[74] он, видимо, и заимствовал целый ряд рецептов.
В «Языке богов» Аверченко процитировал четыре рецепта из книги Радецкого: это макароны (а ля) Монгляс, гарнир Массена, гарнир Шомель и фаршированные артишоки. Рецепты приведены практически дословно. Остается лишь догадываться, вывез ли писатель в эмиграцию том Радецкого или обладал феноменальной памятью? Или действительно взял книгу у «знакомого газетчика»?
Но несмотря на то, что Аверченко цитирует кулинарные рецепты очень близко к тексту, он вместе с тем проделал некоторую работу по упрощению стиля Радецкого, убрав архаизмы, сложные термины, понятные только профессиональным поварам: гренки вместо таинственных крутонов, «обжарить в масле» вместо «запасеровать»[75] и т. п. Пример тому — рецепт макарон Монгляс.
|
Аверченко
|
Радецкий |
|
Макароны Монгляс. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печенки, трюфели и шампиньоны, предварительно обжарив их в масле. Потом прибавить ложку белого соуса, размешать, подавать при консоме.
|
Макароны а ля Монгляс. Macaronis a la Mouglas. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печенки, трюфли и шампиньоны: все это должно быть раньше запасеровано на масле. Потом прибавить ложку белого соусу (велюте), размешать окончательно, выложить в серебряную кастрюлю и подать при супе консоме (стр. 258)
|
Один из рецептов Радецкого стал предметом небольшой мистификации: под названием «гарнир Шомель» (Chaumel) Аверченко поместил гарнира Месен (Mecines)[76].
|
Аверченко
|
Радецкий | |
|
Гарнир Шомель. Снять филеи с 6-ти перепелок и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на вымазанную маслом глубокую сковороду и обжарить. Выпустить в кастрюлю 10 желтков яиц, развести выкипяченным соком из перепелов, посолить, процедить, разлить в намазанные маслом формочки и сварить на пару. Нафаршировать овальные гренки фаршем из дичи № 17.
|
Гарнир Месен (Mecines). Снять филеи с 6-ти перепелок, очистить и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на подслоенный маслом сотейник. Отбить в кастрюлю 10 желтков и 2 цельных яйца, развести их выкипяченным соком из перепелок, снабдить по вкусу солью и пряностями и, процедив, разлить в наслоенные маслом формочки и сварить на пару. Приготовить овальных крутонов, нафаршировать их фаршем из дичи (стр. 278)
|
|
Упомянутые в рассказе «Артишоки, фаршированные другим манером» сходны с рецептом из книги Зеленко («Артишоки а ля Баригуль) и с рецептом Радецкого («Артишоки фаршированные (Artichauts farcis)».
В рассказе Аверченко цитаты из поваренных книг не только вносят в художественное произведение элемент материальной реальности (о понятии «текста в тексте» см. выше, ссылка 38), но и некий «возвышающий обман», «мечтание» героев его рассказа: «Понимаешь, как люди раньше жили?» — патетически восклицает приятель Простодушного. Многое из прочитанного, скорее всего, не было доступно персонажам рассказа даже в их прошлой жизни: это своеобразная тоска «по чужому прошлому», переносящая их в баснословные времена «зернистой икры по 4 рубля фунт»[77] и утопающих в сливочном масле рецептов эпохи Второй Империи.
Кроме того, как заметил Скальковский в процитированной выше рецензии, «хорошая поварская книга, по мнению Гофмана[78], весьма важное литературное произведение. Его все понимают; оно льстит вкусу читателя и оно может интересовать его два или три раза в день! <…> „Да и кухня и литература не так чужды друг другу, как думают, — прибавляет знаменитый немецкий романист: вкус руководит писателями, как и поварами”…»[79]
Собственно, о том же говорится и в афористическом высказывании Д. Самойлова, вынесенном в эпиграф к данной статье.
Сказанное не только сближает парадоксальным образом кулинарию и литературу через общее им понятие «хорошего вкуса», но и указывает на соотносимость спроса на них у читателей. Художественная литература, так или иначе использующая кулинарную тему, создает двойную экспозицию: в сознании читателя соединяются «гедонический голод» (удовольствие от размышлений о еде)[80] и «голод дискурсивный» (удовольствие от текста). В отличие от наслаждения едой «действительной», эти два вида удовольствия не имеют границ, их можно испытывать бесконечно.
[1] Петр Ашевский (П. А. Подашевский). Антижелудочное движение. — «Известия», 15 января 1924 г. № 12 (2047).
[2] Самойлов Д. В кругу себя. М., 1993, стр. 89.
[3] Аверченко А. Дюжина ножей в спину революции: 12 новых рассказов. Симферополь, Издательство «Таврический голос», 1920.
[4] Аверченко А. Дюжина ножей в спину революции. 12 новых рассказов. Париж, «Bibliotheque Universelle», 1921.
[5] Не-Буква (Василевский И. М.). Картонный меч. — «Последние новости», 1921, 4 января. Автор статьи сожалеет о том, что «книга талантливого автора пострадала от столкновения с политикой и гастрономией» (цитируемая статья, стр. 3); см. также: Вертинский А. Дорогой длинною. М., 1991, стр. 120.
[6] Н. Ленин (В. И. Ленин) Талантливая книжка. — «Правда», 22 ноября, 1921 (№ 263).
[7] Мещеряков Николай Леонидович (1865 — 1942) — участник революционного движения в России, историк литературы, критик, публицист, деятель советской печати. В 1918 — 1924 гг. председатель редколлегии газеты «Правда», затем заведующий Госиздатом.
[8] Мещеряков Н. На переломе. М. 1922, стр. 19.
[9] Ленин В. Цитируемая статья. Аверченко ответил Ленину в фельетоне «Pro domo sua» («Presse du soir», 1921, 14 декабря, № 294). Ленинская рецензия была напечатана на английском языке в февральском номере «Soviet Russia» за 1922 года (стр. 71). Этот журнал был органом американской благотворительной организации рабочих «Друзья Советской России», целью которой был сбор средств для борьбы с голодом. В этом же номере журнала была помещена статья Фритьофа Нансена с описанием невыносимых страданий голодающих и призывом к читателям «помочь какому-нибудь несчастному мужчине или женщине или ребенку» (стр. 46). Ответ Аверченко перепечатан, естественно, не был.
[10] Мещеряков Н. «Наши за границей», стр. 275. Орфография оригинала сохранена. Название статьи содержит аллюзию на заглавие популярнейшей книги Н. А. Лейкина «Наши за границей» (1890).
[11] Двустишие впервые опубликовано 24 декабря 1917 г. Цит. по: Маяков- ский В. В. «Ешь ананасы и рябчиков жуй...» — Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 12 т. М., 1939 — 1949. Т. 4, стр. 11.
[12] В. Ходасевич, комментируя эти строки, продолжает тему права на гастрономическое наслаждение: «Не спорю, для этого и для многого „тому подобного” Маяковский нашел ряд выразительнейших, отлично составленных формул. И в награду за крылатое слово он теперь жует рябчиков, отнятых у буржуев. Новый буржуй, декольтированная лошадь взгромоздилась за стол, точь-в-точь как тогда, в цирке. Если не в дамской шляпке, то в колпаке якобинца» (Ходасевич В. Ф. Декольтированная лошадь. — Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 2. М., 1996, стр. 163).
[13] См. Sancti Thomae de Aquino. Summa Theologiae. II—II, q.148, a.4. (Фома Аквинский. Сумма теологии. II—II—148—4)
[14] Рестораны французской кухни в Петербурге; «Кюба» и «Донон» считались роскошными, «Альбер» — излюбленный ресторан литераторов — был более доступным местом.
[15] Кумберленд (Sauce Cumberland) — пикантный кисло-сладкий соус, в состав которого входят портвейн, желе из красной смородины, лимонный сок, апельсинная цедра, горчица и специи. Подается к дичи и холодному мясу.
[16] Чехов А. Устрицы. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: В 18 т. Т. 3. М., 1975, стр. 134.
[17] Розанов В. Опавшие листья. (Короб второй и последний). — Розанов В. В. Сочинения в двух томах. Т. 2. Уединенное. М., 1990, стр. 447.
[18] Разумеется, не только у Аверченко, ср. название столовой «Бывший друг желудка» в романе «Золотой теленок» (Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2. М., 1961, стр. 23). Формула «друг желудка» относится к дореволюционной эпохе, а эпитет «бывший» (ср. со значением субстантивированного прилагательного «бывшие») содержит иронический намек на одно из идеологических клише советского времени (см. Щеглов Ю. К. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб., 2009, стр. 345).
[19] См., например: «Широкая масленица», «Быт», «Чад», «Стихийная натура», «Человек, которому повезло», «Пасхальные сны», «Женщина в ресторане», «Вчера и сегодня. Два рисунка», «Индейка с каштанами», «Кто как провел день 17 октября» сменяются рассказами «Позитивы и негативы», «Сон голодного человека», «Петерс», «Голодный пикник» и т. д., за которыми, в свою очередь, следуют заметки «кулинарного путешественника»: «Кнедлики», «Русский беженец в Праге», а за ними отражающие скудость эмигрантской жизни «Пасхальные советы» и т. п. Отдельный корпус текстов представляют собой рассказы Аверченко гастрономической тематики времени Первой мировой войны («Сила убеждения», «Куклы»).
[20] Мы говорим о первом издании — Константинополь, издательство «Новый Сатирикон», 1921 г. (на обложке указан 1922 г.).
[21] Записки Простодушного. Константинополь, 1921, стр. 54.
[22] Ср. определение стиля возвышенной одической поэзии у Б. Томашевского: «…своеобразный „язык богов”, отличный от обыденной человеческой речи» (Томашев-ский Б. Стилистика и стихосложение. Л., 1959).
[23] «В стихотворении „Поэт и Чернь” Пушкин изображает поэта посредником между богами и людьми: Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв. Боги „вдохновляют” вестника их откровений людям; люди передают через него свои „молитвы” богам; „сладкие звуки” — язык поэзии — „язык богов”. Спор идет не между поклонником отвлеченной, внежизненной красоты и признающими одно „полезное” практиками жизни, но между „жрецом” и толпой, переставшей понимать „язык богов”, отныне мертвый и только потому бесполезный. Толпа, требующая от Поэта языка земного, утратила или забыла религию, и осталась с одною утилитарною моралью» (Иванов В. И. Заветы символизма. — «Аполлон», 1910, № 8 (май-июнь), стр. 11). Вполне возможно, что Аверченко был знаком с этой статьей — во всяком случае, «Аполлон» он читал: см. одноименный рассказ из сборника «Веселые устрицы» (1910).
[24] Семит (чаще симит) — бублик, посыпанный кунжутом, популярное хлебобулочное изделие, распространенное в Турции и на Балканах.
[25] См. например: Русланов И. Молодежь в русской истории. Frankfurt/Main, 1972, стр. 4 — 5, passim. Именно равным богам считает Л. Леонов молодое поколение, связывая процесс питания юношества с клише советского времени: «Молодежь — будущее страны». В своем описании Леонов предельно серьезен, почти экстатичен: «Булка и яблоки — вот ее пища, пища богов и кроликов». (Леонов Л. Скутаревский. — Леонов Л. Собрание сочинений в 10 т. Т. 5, М., 1970, стр. 262).
[26] Даль В. Амброзия. — Толковый словарь живого великорусского языка. Под ред. проф. И. А. Бодуэна-де-Куртенэ: в четырех томах. Репринтное воспроизведение издания 1912 — 1914 гг.. М., 1998. Т. 1. Стб. 37. Ср. также у Грибоедова: «Саблин. <…> Ну что? по-твоему, каково едят у этого француза? Беневольский. Амброзия!» (Грибоедов А. Студент (1817). — Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений в 3-х т. СПб., 1999. Т. 2, стр. 91).
[27] Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. М., 2007, стр. 237.
[28] Венизелос Элефтериос (1864 — 1936) — премьер-министр Греции в 1910 — 1933 гг. В годы Первой мировой войны — сторонник Антанты. В 1924 г. установил дипломатические отношения с СССР.
[29] Антей — в др. греч. мифологии, гигант, сын Геи (Земли), вызывал путешественников на борцовские поединки, оставался непобедимым, пока черпал силы от прикосновений к своей матери-Земле.
[30] О влиянии Уэллса пишет В. Шкловский: «Возьмем один из типичных рассказов Михаила Булгакова „Роковые яйца”. Как это сделано? Это сделано из Уэллса. Общая техника романов Уэллса такова: изобретение не находится в руках изобретателя. Машиной владеет неграмотная посредственность. Так сделаны: „Война в воздухе”, „Первые люди на Луне” и „Пища богов”» (Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе (1914 — 1933). М, 1990, стр. 300). Во фрагменте «Пища богов» из очерка «Золотистый город» (1923) Булгаков с явной отсылкой к «Пище богов» Уэллса описывает невероятных размеров свинью — достижение нового советского хозяйства: «Жуткая свинья. От угла рояля до двери в комнату Анны Васильевны. <…> Сто восемнадцать пудов свинья» (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 10-и т. Т. 1. М., 1995, стр. 337).
[31] Свою версию уэллсовского романа представил Л. Лагин в фантастическом романе «Патент АВ» (1947 — 1949). В романе Лагина молодой ученый-биолог создает вещество, ускоряющее рост живых организмов. Цель ученого — сделать продукты недорогими и всем доступными. Жадные капиталисты присваивают открытие и начинают использовать его не на животных, а на людях, выращивают из сирот солдат и полицейских, которыми легко манипулировать. Классик советской научной фантастики А. Беляев отнесся к идее «пищи для всех» без юмора и написал довольно мрачный фантастический роман «Вечный хлеб» (1928), в котором «свержение богов», т. е. идея всеобщего благоденствия, создание биохлеба, доступного всем, терпит поражение, потому что социальная справедливость в буржуазном обществе в принципе невозможна — хотя у Беляева получилось так, что утверждению социальной справедливости препятствует человеческая хищная природа.
[32] Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. — Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2. М., 1961, стр. 225.
[33] В нашей статье использован главным образом материал русской литературы XIX — XX веков, хотя гурманство — тема, важная и для ХVIII века, и (в совершенно особом смысле) для древнерусской литературы.
[34] От шуто-трагедии И. Крылова «Трумпф (Подщипа)» до басни С. Михалкова «Две подруги».
[35] Например: «Козлова слушала с таким лицом, как будто у нее во рту была конфета: полные поэзии вечера! — Вы говорите, в девятнадцатом году, — сказала она любезным и приятным голосом. — Помните, все тогда ахали — того бы я съела, этого бы съела. А у меня была одна мечта: напиться хорошего кофе с куличиком» (Добычин Л. Козлова. — Добычин Л. Город Эн; Рассказы. М., 1989, стр. 132).
[36] Кроме вышеупомянутых рассказов Аверченко, см. также автобиографический роман И. Шмелева «Лето Господне» (1933 — 1948) — воспоминания о детстве, семье и домашнем укладе, в котором значительное место занимали праздники, церковные и семейные, купеческие обеды, описания разнообразных блюд, подававшихся на них.
[37] «Мне не нужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь: Fames (голод (лат.) — болезнь, которой нет в медицинских учебниках» (Чехов А. Устрицы. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 3. М., 1975, стр. 134).
[38] «„Текст в тексте” — это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста» (Лотман Ю. М. Текст в тексте. — Текст в тексте. Труды по знаковым системам. XIV. Тарту, 1981, стр. 13).
[39] В романе В. Каверина «Два капитана» детдомовцы стряпают в котелке нечто малосъедобное под рассказы детдомовского повара, «знатока старинных блюд, заячьих соусов и оленьих грудинок. — Королевская яичница, — загадочным шепотом говорит он. — Возьми желтки из восемнадцати яиц, смешай с бисквитом, прибавь горького миндаля, сливок, сахару и пеки в масле. Едал? Мы отвечаем хором: — Не едал!» (Каверин В. Собрание сочинений. В 8-ми т. М., 1980. Т. 3. Два капитана. Роман. 1981, стр. 77).
[40] В повести Стругацких проголодавшийся Саша Привалов вспоминает рецепт из поваренной книги: «Как это там… Соус пикан. Полстакана уксусу, две луковицы… и перчик. Подается к мясным блюдам… Как сейчас помню: к маленьким бифштексам». Далее ему приходят на ум гастрономические цитаты из «Мертвых душ», Диккенса («у Диккенса все едят устриц, орудуют складными ножами, отрезают толстые ломти хлеба, намазывают маслом…»), а случайно оказавшаяся в комнате книга Алексея Толстого открывается на описании «жестянок с ананасами, французским паштетом, с омарами» (Стругацкие А. и Б. Понедельник начинается в субботу. Минск, 1986, стр. 20).
[41] См., например, описание кулебяки, которую Петр Петрович Петух заказывает повару: Гоголь Н. В. Мертвые души. Том второй. — Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 т. М.; Л., 1937 — 1952. Т. 7. 1951, стр. 56.
[42] Квинт Гораций Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1970, cтр. 314.
[43] Гиляровский В. А. Трактиры. — Гиляровский В. А. Москва и москвичи. М., 2002, стр. 392.
[44] Цит. по: Brillat-Savarin, Jean Anthelme. Physiologie du Goût ou médita-tions de gastronomie transcendante. Ouvrage théorique, historique et à l’ordre du jour, par Brillat-Savarin, précédé d’une notice par Eugène Bareste. Paris: Boulé, 1850, p. 104. Брийя-Саварен (тж. Брилья-Саварен), Жан Ансельм (1755 —1826) — французский писатель эпохи Просвещения, наиболее известен как aвтор книги «Физиология вкуса, или размышления о трансцендентной гастрономии» (1825), в которой исследовал интеллектуальные, физиологические и эмоциональные особенности наслаждения пищей.
[45] Цит. по: Брилья-Саварен Ансельм. Физиология вкуса. — Соч. Брилья-Саварена, пер. на нем. яз. и доп. Карлом Фогтом, с прил. <биогр. заметки об авт. И> пяти ст. Либиха и одной — Лемана. М., 1867, стр. 148.
[46] Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. — Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2. М., 1961, стр. 281.
[47] Примечательно, что в сборнике «Развороченный муравейник» (заглавие издательства ЗиФ, дано по названию одноименного рассказа Аверченко) несколько рассказов гастрономической тематики, в том числе и «Язык богов», помещены в разделе «Галантная жизнь Константинополя» (опять-таки использовано название одного из рассказов Аверченко).
[48] Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка в 2 т. Т. 2. М., 1999, стр. 174.
[49] Тэффи в рассказе «Предпраздничное» упоминает название детской <так!> книжки «Сластолюбивая Соня».
[50] «Много в … сладкого — всего языком не вылижешь» (Carey С. Les proverbes erotiques russes. Etudes de proverbes recueillis et nonpublies par Dal’ et Simoni. The Hague; Paris, 1972, стр. 71); «У меня есть мохнатка, / А в мохнатке — сладко» (Русский эротический фольклор. Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки. М., 1995, стр. 405); см. также: Заветные частушки из собрания А. Д. Волкова. В 2-х томах. Том 1. Эротические частушки. М., 1999, стр. 743 (указатель: «сладенькая — сладенька»).
[51] Чехов А. На гвозде. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 2. М., 1975, стр. 41 — 42.
[52] Чехов А. Сирена. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 6. М., 1976, стр. 315.
[53] Чехов А. Сирена. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 6. М., 1976, стр. 316.
[54] Там же, стр. 319.
[55] Т. е. пожилая чета как бы следует совету Брийя-Саварена «У супругов-гурманов по меньшей мере раз в день есть приятный повод побыть вместе, ибо даже те, кто спит порознь (а таких много), едят все-таки за одним столом и у них всегда найдется предмет для беседы, причем постоянно обновляющийся: они говорят не только о том, что едят, но еще о том, что ели, что будут есть и что они наблюдали у других, о модных или о недавно изобретенных блюдах» (Брилья-Саварен Ансельм. Физиология вкуса…, стр. 150)
[56] Чехов А. Скука жизни. — Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: В 18 т. Т. 5. М., 1976, стр. 176.
[57] Бунин И. Качели. — Бунин И. А. Собрание сочинений в 9 томах. М., 1966. Т. 7, стр. 237.
[58] Беспрозванный В. «Литературные устрицы» или еще раз о теме устриц. — «Toronto Slavic Quarterly», № 36, Spring 2011.
[59] Цит. по: Чабан А. <Нервный поэт> В подвале. — Восьмая международная летняя школа по русской литературе. Статьи и материалы. Kaukolempiälä (Цвелодубово), 2012, стр. 327 <https://arzamas.academy/materials/990>.
[60] Сорокин В. Щи. Драма в трех действиях с прологом и эпилогом.
[61] Борщ <…>: давай развлекай меня.
Лариса (напряженно): спеть? Или... станцевать?
Борщ: Спой.
Лариса: Гастрономическое?
Борщ: Да.
Далее следует перечень гастрономических песен и литературных отрывков, которые Лариса, увы, не знает.
[62] Рубинштейн Л. «Как вкусно! Как здорово!» — Рубинштейн Л. Погоня за шляпой и другие тексты. М., 2004, стр. 201. См. также связанный с «Книгой о вкусной и здоровой пище» фрагмент из фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на Родину» (режиссер Андрей Хржановский).
[63] Данная заметка не ставит своей задачей выстроить хронологию использования разных значений идиомы «язык богов», типологический подход нам представляется здесь более целесообразным.
[64] Напечатанная впервые в 1861 г., книга Молоховец переиздавалась десятки раз и была в числе самых популярных сборников кулинарных рецептов и советов по ведению домашнего хозяйства в дореволюционной России.
[65] Стиль описания припасов напоминает зарисовки Д. Каншина (1828 — 1904), российского общественного деятеля, известного диетолога, издателя и автора журнала «Наша пища», почитателя и последователя Гримо де ла Реньера. Полагаем, что сплошной просмотр «Нашей пищи» мог бы дать дополнительные результаты, однако, к сожалению, сегодня это издание нам недоступно. Тем не менее мы приводим выдержку одной из заметок, помещенных в «Нашей пище» предположительно за 1893 г., как образчик стиля и тематики редакции этого журнала, возможно, ставшего для Аверченко источником описания «припасов» в рассматриваемом рассказе.
|
Аверченко, «Язык богов»: Менее как в четыре-пять недель порядочно отпоить теленка нельзя; но поят, очень хороших, по три, даже по четыре месяца. Конечно, таким телятам молока от одной коровы недостаточно, и поят их от двух, трех, четырех, пяти и более — коров. <…> Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу, то покормите их варенным на молоке рисом! <...> Правда, такое кормление молочным рисом обходится не мало — 3-4 рубля. |
«Наша пища»: Поятся телята в Новгородской губ. В большинстве случаев от 6 недель до 6 месяцев. Но есть местности в Новгородской губернии, где телят поят и до 8 месяцев и даже до года и при том одним цельным молоком. Телятина от таких телят получается уже на славу. За то и цена таким телятам на рынках Москвы и Петербурга доходит до 80 и даже до 90 руб. |
[66] Зеленко проходил в качестве обвиняемого по «делу Поповых», широко освещавшемуся в прессе, но был оправдан (см. «Дело по обвинению отставного полковника корпуса жандармов К. Н. Меранвиль-де-Сент-Клера и коллежского секретаря П. М. Зеленко по 3 части 1688 статьи Уложения о наказаниях». — Журнал Министерства Юстиции. СПб., 1897, № 9). В остальном же сведения о нем скудны. Мемуаристы пишут о нем как о личности «широко известной в узких кругах», имеющей доступ чуть ли не в ближайшее окружение Александра III. Имя Зеленко мы находим в «Списке бывшим воспитанникам Императорского Училища Правоведения…»: «Зеленко, Петр Михайлович, <выпущен> XII-м классом; коллежский асессор. † 1906 г.» (Пашенный Н. Л. Список бывшим воспитанникам Императорского Училища Правоведения, окончивших в оном курс наук в 1840 — 1917 гг. ) <https://genrogge.ru/isj/isj-091-2.htm>.
[67] Поварское искусство. Сост. П. М. Зеленко. <СПб.>, в типографии А. С. Суворина, 1902.
[68] Существует вероятность, что Скальковский и Зеленко были знакомы: первый был известным балетоманом и балетным критиком, второй же интересовался балеринами.
[69] Скальковский К. В области гастрономии. — Скальковский К. Очерки и фантазии. СПб., 1903, стр. 7.
[70] В частности, советы по отбору стерляди (с особым вниманием к приготовлению стерляди «хорошей воды», той самой, о которой приятель читает Простодушному).
[71] <Радецкий И. М.> Альманах гастрономов, заключающий в себе состав блюд девяноста полных обедов, означенных записками (menu) русскими и французскими, правила для накрытия стола, служения за оным, порядок вин, подробное служение на балах, объяснение о покупке и продаже жизненных припасов, их сохранение; объяснение изготовления с обозначением нужного количества, более 2000 кушаньев, столов в день Св. Пасхи и Рождества, сочельников, блинов, обедов сырной недели, постных рыбных и грибных, пуншев, мороженого и пр., а равно заготовления впрок на зиму продуктов по французскому способу… СПб., 1877. 2-е изд., передел. и умнож. СПб. — М., 1877. Другим возможным прототипом «таинственной книги» была еще одна книга Радецкого — «С.-Петербургская кухня, заключающая в себе около 2000 различных кушаньев» (1862), в которой эти же рецепты были напечатаны несколько раньше. Обе книги были изданы после выхода в свет книги Урбана Дюбуа (см. ниже), из которой, видимо, и были заимствованы рецепты. Первое издание «Альманаха гастрономов» (1852 — 1855) этих рецептов не содержит.
[72] «Язык богов», «Мастер и Маргарита».
[73] Александр Балтазар Лоран Гримо де ла Реньер (1758 — 1837) — французский критик, основоположник жанра гастрономическиx обзоров, автор «Альманаха гурманов» — восьмитомной серии ресторанных путеводителей: Grimod de la Reynière, Alexandre Balthazar Laurent. Almanach des gourmands. Servant de guide dans les moyens de faire excellente chère; par un vieux amateur. Paris, Chez Maradan, 1803 — 1812.
[74] Первое издание: Urbain Dubois, Émile Bernard. La cuisine classique; études pratiques, raisonnées et démonstratives de l’école française appliquée au service à la Russe. Paris, 1856.
[75] Сегодня слово «пассеровать» в значении «обжаривать в масле до готовности, не допуская изменения цвета продукта» известно многим, но в начале ХХ века оно было понятно только поварам и гастрономам: Зеленко включил в «Поварское искусство» раздел «Толковый словарь», где есть термины «пассеровка, пассеровать» (с. Х). Е. Молоховец, писавшая для самого широкого круга читателей, в тех случаях, когда Радецкий и Зеленко написали бы «пассеровать», использовала словосочетания «поджарить <в масле> до мягкости», «обжарить на легком огне». Поэтому и Аверченко заменил «пассеровать» на более понятное «обжарить».
[76] Возможно, писатель хотел избежать фонетического сходства в названии двух блюд, упомянутых в рассказе одно за другим: «Месен»/«Массена».
[77] «4 рубля фунт» — стоимость зернистой (самой дорогой) икры в столицах Российской империи на рубеже веков. Уже в 1910 г. персонаж рассказа Аверченко «Широкая масленица» гневно восклицает: «— Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем тогда вот что… Вы мне дайте коробку зернистой <икры> в фунт, а завтра по весу обратно примете…»
[78] Имеется в виду Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776 — 1822) — немецкий писатель-романтик.
[79] Скальковский К. В области гастрономии. — Скальковский К. Очерки и фантазии. СПб., 1903, стр. 11.
[80] Понятие «гедонического голода» удачно сформулировал Эд Смит, британский шеф и автор кулинарных книг: «<…> существует нечто, известное как «гедонический голод», по сути, связанный с размышлениями о еде и с предвкушением приятных ощущений от процесса потребления ее при отсутствии потребности в калориях» (Smith E. Crave: Recipes arranged by flavour, to suit your mood and appetite. London, 2021, p. 7).
Беспрозванный Вадим Григорьевич — филолог, доктор философии (PhD), лектор Школы информации Мичиганского университета. Родился в 1958 году в Одессе. Закончил филологический факультет Тартуского университета и докторантуру Мичиганского университета (Анн-Арбор). Автор статей, посвященных русской литературе ХVIII, XIX и XX веков, в том числе «Владимир Нарбут и Осип Мандельштам», «„Путь Григория Сковороды” в традиции русского символизма и пост-символизма», «Трухоперлый бабатя: А. Яблоновский как литературный критик», «Литературные устрицы» и др. Публиковался в журналах «Венский славистический альманах», «Вопросы литературы», «Russian Literature» и многих других изданиях. Живет в городе Анн-Арбор, штат Мичиган, США. В «Новом мире» публикуется впервые.
Опубликовано в Журнале №12