В поющей темноте

*  *  *

 

гадательно, сквозь тусклое стекло,

покрытое царапинами капель,

когда из-под воды летит весло,

взрезающее воду словно скальпель

— живой игрой полуденных теней

листвы несуществующего древа,

сквозь гул мостов и крики площадей,

забытого сквозь отзвуки напева —

немыслимо собравшихся на той

границе мира между сном и явью,

так мокрый сад, сливаясь с темнотой,

мерцает в темноте холодной рябью,

но где-то там, за садом, где встаёт

река забвения и лодки неподвижны,

я вижу отражение своё —

и нет на нём следа от прежней жизни

 

 

*  *  *

 

сестре

 

из омута ночного черёмухи млечной

невидимая птичка чирикает со мной,

то щёлкает, то свищет, то жалобно поёт,

а куст животворящий врастает в небосвод

 

промокший по колено в некошеной траве

я с этой птичкой в небо хотел бы наравне,

и звёзды, словно зная о нашей с ней беде,

плотнее обступают в поющей темноте

 

 

Пифагор или Сто быков

 

Вначале был логос,

и логос был в числах.

 

Когда Пифагор

доказал теорему

он принёс в жертву богам

сто быков — или

 

гекатомбу.

 

«Сумма квадратов,

построенных на катетах,

равна квадрату, построенному на

гипотенузе…»

 

Сто быков.

 

…О божественной единице,

ведь она заключает в себе чёт и нечет,

— или о двойке,

которая возникает из единицы

подобно Афине — из головы Зевса

или из ребра Адама подобно Еве.

Или о величии Троицы, вместившей

то, другое и третье (и саму себя),

— а также

о пропуске в третье измерение,

которое даёт четвёрка,

если бросить на плоскость

её точки.

 

В основе мира

лежали отношения

между числами.

Даже звуки

подчинялись их движению.

 

Не говоря о прямоугольном треугольнике.

 

И только какая-то гипотенуза

в отношении к собственному катету

своей бесконечной дробью

разрушала космос.

 

Чтобы восстановить гармонию

— требовалась плоскость.

Не имея чернил, Пифагор

шёл на двор

и чертил

на песке.

 

Хаос побеждала ге-

ометрия.

 

И хотя в Греции

никто никогда не носил штанов

(и даже не знал, каков

их вид) — теорема запомнилась

именно под этим

названием. 

 

Сто быков!

 

А если люди

цифровой эпохи

спросят, как Пифагор

— сей великий муж,

веривший в переселение душ

вегетарианец

мог принести в жертву

быков, отвечу:

был он не только умён

как Хирон, но хитёр

как Улисс

 

— и вылепил быков из

обычного

        хлебного 

               мякиша.

 

 

*  *  *

 

гуляют по рельсам колёса, стучат

на стыках тележки вагона,

поёт об ахейцах безногий солдат,

герой, ветеран илиона —

как хитростью взяли и к миру детей

приама огнём принуждали,

и если б не этот подлец одиссей,

он был бы представлен к медали,

а то, что калека, ответит любой —

прекрасной элладе не жалко,

хвала посейдону, остался живой

— и новое кресло-каталка

 

 

badenweiler

 

немного отпил, но сперва прошептал:

ich shterbe? но смерть лишена брудершафта —

я видел недавно тот самый бокал,

заполнена летой была его шахта

 

а чехова нет, он уехал домой,

и устрицы тихо стучат на прогонах

— а запах, ты чуствуешь? запах какой,

как будто на дрогах везут похоронных

 

открыта купальня, и в очередь люд

германский по краю асфальта —

но жизнь не стаканачик, в неё не нальют

колючую воду шварцвальда

 

не вечен хрусталь, но сверкает бокал

и чайка лежит у порога —

а жизнь это шутка, не зря написал

один гражданин таганрога

 

 

*  *  *

 

время костров, время косых лучей,

воздуха время, который дымит на сгибах, —

время, когда обнажается остов, чей

нерукотворный сработан на тех олимпах,

где от простого смешения света с тьмой

время пестрит и подобно листве слетает

— кажется, можно потрогать его рукой,

через минуту посмотришь вокруг: следа нет