САМЕТЬ

Шульпяков Глеб Юрьевич родился в 1971 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Поэт, прозаик, переводчик, драматург, эссеист. Автор трех книг стихов, нескольких сборников путевых очерков и четырех романов, в том числе «Музей имени Данте» (М., 2013). Живет в Москве.

Глеб Шульпяков

_*

САМЕТЬ

Поэма

₁

Я помню эту карточку с тех пор,

как помню сам себя.

Она стояла в комнате у мамы.

Вот прадед, отец Сергий:

ряса в горчичной сыпи

— сельский священник.

Вполоборота матушка

(на плече ладонь лодочкой).

Он смотрит прямо, она

чуть в сторону.

Строгие, сухие лица.

И темная портьера за спиной.

Я и теперь помню

каждую складку.

А через месяц —

донос,

арест.

Расстрел.

Поп, священник!

«Украл ведро картошки».

И нитка распустилась.

Не стало матушки Екатерины.

Исчезли поповские дочки.

Разорили церковь.

И только на карточке

ничего

— как будто они

смотрят в другое

будущее.

В наше время

моя мама отыскала их.

Каждый год навещала.

Говорила:

«Поеду-ка я к тетушке из Южи».

«Давно не была я у тетушки из Шуи».

«У тетушек Нины и Ани из Плёса».

«У тетушки из Ки-неш-мы».

Пока последняя из них не умерла.

Так карточка попала к нам.

Я увидел ее снова

совсем недавно,

когда разбирал вещи.

Теперь это было зеркало.

Нос и рот, брови,

глаза и даже его руки

— были моими.

Одно лицо! только

борода и ряса.

Как затемно встали;

переправу и как

тряслись на подводе;

жирных грачей на пашне

и фотографа, который

всё отводил взгляд

— я мог это представить.

Но в тюремном подвале?

Или на допросе

— человека с моим лицом?

Священника?

Нет, нет и нет.

Ведро мерзлой картошки.

Я и теперь слышу,

как она стучит по доскам.

А то село на Волге называлось

— Саметь.

₂

а теперь из уважения к усопшему

прошу всех присутствующих выключить телефоны.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

(десять часов, а такая темень, и как они живут в этом городе… — нет, здесь все время прямо и налево к воротам — и у цветочного магазина остановите, пожалуйста)

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

…и лодка вплывает в часовню.

(здесь не надо, вы мешаете, проходите внутрь — простите, а где можно свечку? — цветы, цветы сначала положите)

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

…и лодка тонет в цветах.

— А теперь родные и близкие могут попрощаться с покойным… Так. Прошу вас, мужчины, когда соберут цветы и венки, возьмите в ногах два шурупа, ими надо прикрутить крышку. Там, где голова, пусть возьмут двое. Автобус ждет вас на улице.

..и лодку волокут по кирпичной воде города.

(все почему-то усатые, вы заметили? — и ни одной женщины — пузом чуть венки не свалил ваш батюшка — …а всё мать: музыка, музыка; мог бы стать великолепным физиком — …шестьдесят лет вместе, господи, шестьдесят лет вместе… — кто-то знает, там курить можно?)

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны...»

…и лодку выносят на берег.

(а где голова, с какой стороны? — нет, что и говорить, место удобное — ладно, тогда вы здесь, а мы с этой — готовы? — взяли)

«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть...»

…и лодку опускают на дно.

(нет, но почему она не пришла, ведь он столько для нее сделал! — тише, тише — крест, крест давайте!)

…и волны земли захлестывают лодку.

Она тонет.

_{......................................}

(и рюмку, пожалуйста — вот так, а сверху хлеб — какая хорошая фотография — нет, не ждем, давайте без них — у всех налито?)

— Знал он и успех, и творческие взлеты…

(мне тоже водки — вот моя рюмка — всё-всё, достаточно)

— …и предательство учеников. Но всегда был отзывчивым, добрым человеком. Для всех нас, его коллег и учеников, родных и близких это большая потеря.

(а это, я забыла, как называется? — кутья? — да, точно)

— А я хочу выпить за физика. Отец в музыке сделал открытие, потому что у него была голова физика.

(да потому что отказался писать об этой бездари — и всё, двери ему закрыли, вы же знаете, как это у нас бывает — да, независимый был человек, неординарный, неуживчивый — светлая ему память)

— Когда он взял меня к себе, он сказал — я дам тебе отмычку, не нужно таскать всю связку. Но исполнители, вы же знаете — «А зачем мне это?», «Да я лучше по-старому…»

(…я тот год хорошо помню, мы тогда в Петрозаводске жили, а он вдруг уехал в Ленинград — буквально на голое место, и все из-за одной встречи — …но всегда заботился, всегда как отец родной… — да ерунда, говорит мне, твоя книга! успокоил… — военное детство, голод — …и всегда высокую планку, всегда по максимуму — как, вы говорите, имя этой девочки? которая в Венской Опере, ученица? — ...доску на аудиторию мемориальную, заявление прямо завтра же, не тяните — постойте, вы уже уходите? — да — я провожу вас)

_{......................................}

— Следующая остановка Адмиралтейская. До Адмиралтейской троллейбус.

— Они там каждый год собирались. Снимали дом на море, съезжались — тетка из Алма-Аты, дядька из Питера, мы. Мне тогда, правда, всего шесть лет было. Но я помню. На море тогда шторм был, никто не купался. И вдруг дядька — в воду. Куда? Зачем? Через пять минут исчез из виду.

— Билетики берем, передняя площадка — кто без билета?

— Я тогда страшно испугался. Дядя Олег утонул! Кричу. На помощь! А взрослые смеются, вино хлещут. И тогда мой отец…

— Без сдачи? Поищите, может найдется.

…и лодка плывет под землей, плывет над водой.

— …тогда мой отец посадил меня на плечи. Видишь? А что «видишь»? Там только серые волны. Но потом, точно — вот такая, размером с перечную горошину. Перекатывается на волнах. Голова. Исчезла, потом снова. И все ближе, ближе.

«Ибо они унаследуют землю».

— …он возвращался.

3

_..........под Новый год, когда

мы переехали. И вот я очутился

среди гирлянд и ёлок на Кузнецком.

Мне в новый дом хотелось лампу

купить — и я бродил по лавкам.

Но лампы не нашел.

И в сумерках на улицу вернулся.

Утаптывая желтый снег, я шел

к метро, на все вокруг предметы

бросая как бы прощальный,

предновогодний взгляд.

И вдруг увидел вывеску,

книжный магазинчик

— из прошлой жизни

лавку букиниста.

Та же неудобная лестница,

низкая притолока и

пузыри линолеума те же.

Сиротский запах старых книг.

Постой, откуда он возник?

Плешивый, сгорбленный

— от книжных стеллажей

он словно отслоился,

откашлялся и тихо извинился —

а я кивнул и к полкам отвернулся.

Здесь было все, о чем

я в юности мечтал.

По бросовой цене,

почти что даром.

Мне эти книги не скупить

— спасти хотелось.

Тогда плешивая старуха

из-под пустых коробок

вытащила одну.

— Вот, посмотрите.

И протянула мне знакомый томик.

Он раскрылся с хрустом

— точно вчера из печати.

«Давно уже привык я

укладываться рано…»

— пробежал по строчке.

И время отмотало пленку.

Луч солнца упал на парты.

Я услышал скрип паркета

и запах мокрого мела.

Увидел штору;

кремлевскую за шторой башню.

И девушку, которая вот-вот

в аудиторию войдет.

В то время эту книгу

мы читали в очередь.

Зачитанной

она и осталась в памяти.

А эта сорок лет

пролежала нетронутой.

Для жизни, но какой?

Ведь даже старой

у нее не было.

— Ну что, берете?

Эта книга

была похожа на меня:

полжизни позади,

а как будто…

— Да, пробейте.

…и не начиналась.

В ней было обещание

— но чего? И я

нес ее бережно,

как птицу.

...Дни безвременья,

дни солнцеворота!

Когда уходит старый, а другой

еще невидим за речной дугой

— там, на отмели,

где вечная Саметь

летит вниз крестами,

мой вечно молодой дядька

скрипит мокрой галькой

— там, на переправе,

над темной водой

разговаривает с грачами

прадед-священник.

Еще одно усилие, и я

услышу, что он говорит.

Из подворотен

музыка летит.