Пение в темноте

План

 

В юности я строил планы на жизнь.

Составил список,

как только научился печатать

на пишущей машинке.

 

Листок потерял, но основные пункты запомнил.

Выполняю его теперь год за годом,

десятилетие за десятилетием.

Родил и воспитал детей,

написал горы стихов и песен,

сочинил несколько романов.

 

Славы маловато, но я её и не планировал.

Отсутствие медных труб

мотивирует держаться в хорошей форме.

Что ещё нужно пишущему человеку?

 

Отец считает, что мой отъезд

в Америку не дал мне нужных

знакомств на родине и попортил карьеру.

Зато я могу писать на ковбойские темы,

а остальные не могут.

 

В гробу я видал карьеру,

главное иметь хорошее настроение.

 

Всё, что сделал сегодня за день, —

разбил стакан. Мне не жалко его.

Я могу разбить и второй стакан,

если он скучает по своему другу.

 

Иногда хочется выброситься из окна,

но дети и амбиции не позволяют.

 

Согласно планам,

на старости лет я должен

упасть на жёлтой дорожке для пешеходной ходьбы,

чтоб люди перешагивали через меня

и шептали «Гамлет».

 

До этого момента я ещё не дожил.

 

Поэтому у меня есть шанс

довести до конца всё задуманное

— и умереть с улыбкой на устах.

 

 

Жизнь без букв

 

Космос за дверью, голос за дверью

больше не слышен.

Мрак, раздавая ростки суеверью,

стоит неподвижен.

 

Слово забыто, каждое слово

в мире забыто.

Радуйся, что получилась обнова

для алфавита.

 

Дух человеческий высох на блюдце,

скомкал вопросы.

Люди боятся под ветром согнуться,

будто берёзы.

 

И в темноте на колени старухе

садятся медведи.

И на душе кружат белые мухи

в шляпах из меди.

 

 

Песенка

 

Жизнь была чтоб улыбнуться,

не заплакать, а всплакнуть.

Громко выпить чай из блюдца

и собраться в дальний путь.

 

Не гасить огня в камине,

чтоб над хатой реял дым.

Чтоб все думали: отныне

он остался молодым.

 

Грани стёрты, карты биты.

Извини, не обессудь:

за душою есть обиды,

но не помню, в чём их суть.

 

Звёзды утром догорают,

но небесный зодиак

никогда не умирает

для подонков и бродяг.

 

Говорят, чума вернётся.

Я привык к любым гостям.

К шуму ветра, гнёту солнца

и коротким новостям.

 

 

Баллада

 

Стоял апрельский день

в прозрачной худобе.

Над шпилем городским

клубились облака,

когда я увидал

в бесформенной толпе

прекрасное лицо

дочурки мясника.

 

На ярмарку поход

был глуп и бестолков,

пасхальному теплу

он предлагал обман.

Он изымал часы

в карман ростовщиков

и у хромой вдовы

вытряхивал карман.

 

А я любил её.

Я к ней спешил с добром,

к прелестной, как цветок,

дочурке мясника.

Отец её стоял

с тяжёлым топором,

на трепетный товар

легла его рука.

 

Грудинка и филей,

покромка и кострец

лежали перед ним

как жизненный итог.

И он не понимал

слиянья двух сердец,

его нетрезвый взгляд

был муторен и строг.

 

Потом апрель прошёл.

Потом и жизнь прошла.

Я сторонюсь людей,

и смерть моя близка.

Но помню славный день

десятого числа

и безмятежный смех

дочурки мясника.

 

Храм памяти моей,

гори живым огнём,

пылайте сундуки,

картины и шелка.

Но сохрани мне кадр,

где мы стоим вдвоём

с дочуркой мясника,

с дочуркой мясника.

 

 

Перекрёсток

 

Перекрёсток сквозняков.

Синеглазая вода.

Дни пропущенных звонков

скоро сложатся в года.

 

Сотни найденных подков,

но удачлива одна.

Бесконечно бестолков

в воскресенье сатана.

 

На постель ложится волк.

Его звать Уолт Дисней.

Разгребает тонкий шёлк

новобрачных простыней.

 

Если ты закончил путь,

выйдя за предел времён,

человеческая суть

забывается как сон.

 

Мы предпочитаем ложь,

но о ней сказать нельзя.

Ты на льдине проплывёшь

и посмотришь мне в глаза.

 

 

Прощание

 

                                       Саше Петрову

 

Мы приедем на Дунай,

сядем в ресторанчике у воды

пить белое сухое

и есть местного судака.

Утки будут смотреть на нас

в ожидании хлеба,

но мы не сможем отвлечься на птиц.

 

Это наша последняя встреча.

 

Ты даёшь указания

и советы на будущее,

но в глазах твоих бродит

такая растерянность, что теряюсь и я.

 

Мы отомстим за Сербию,

говорю я с печальным пафосом.

И ты долго держишь мою ладонь

в своих руках, пытаясь понять,

что будет потом.

 

Я приехал сюда, чтоб заболеть.

Выступить один раз и свалиться

с жутким бронхитом в отеле.

Кашлять, валять дурака,

торговать у цыган гитару на Скадарлии.

 

Когда умирает твой друг,

ты умираешь вместе с ним.

И эта река остывает вместе с нами,

приближаясь к зиме.

 

 

Апокриф

 

Белый день догорает, с макушки темнеет храм.

Я тебе говорю, что больше любить не буду.

И никто не знает, что с нами случится там.

И в кандалах по городу водят Иуду.

 

Никто толком не знает, кто он.

Говорят, дезертир, зарезавший командира.

Он морщится, когда слышит колокольный звон,

и кажется слишком умным для дезертира.

 

Женщинам не по нраву выходец из темниц.

Им подавай насильников и казнокрадов.

Герои — не в моде. Обладателей светлых лиц

приберегли для свадеб и для парадов.

 

Что нужно сделать, чтобы пришёл твой час

и боги заметили, что ты вполне достоин

остаться среди поколений и гордо смотреть на нас,

возвысившись над мраком подвалов и скотобоен?

 

Пленнику наплевать. Он исполнил свой долг.

Донёс об измене царю и деньги сложил в авоську.

И лукаво смотрит на утреннюю зарю,

за которой ещё не народилось Христово войско.

 

 

Шокша

 

                         Войцеху Пестке

 

Ты меня шила, латала,

проволокой скрепляла кости.

В шинели из синего одеяла

я пришёл к тебе в гости.

 

Мыло, перемешанное с глиной,

на лице и цыплячьей шее.

Людоедскою медициной

лечиться вернее.

 

Съедешь на совковой лопате

по снеговому туннелю.

То на стрёме, то на подхвате.

То год, то неделю.

 

Я хожу с деревянным портфелем,

с куском антрацита в кармане.

Улыбаюсь высоким елям

в рассветном тумане.

 

 

After Garcia Lorca

 

Нас смерть ждала у каждого порога,

как мать ребёнка, всюду смерть ждала.

И выкуп из поспешного залога

казался избавлением от зла.

 

И двери закрывались на засов,

чтобы она на улице осталась

одна, во взгляде чувствуя усталость,

скрипящая пружинами часов.

 

И годы шли неведомо куда,

неистово цепляясь друг за друга.

Гусиной кожей детского испуга

дрожала в тёмном озере вода.

 

Никто не знал, как выглядит она,

но в воздухе сгущалось ожиданье,

всецело исключая опозданье,

в пути лишая отдыха и сна.

 

И люди просыпались в темноте

не в декабре, а в солнечном июле.

И понимали, что они уже не те,

чем те, которыми уснули.

 

 

Старость

 

Мне снился дом,

огромный странный дом,

стоящий на краю земного круга.

И сорок старых женщин

жили в нём

и молча ненавидели друг друга.

 

Они не допускали новостей

в уют, пропахший ангелом и зверем.

Поочерёдно нянчили детей,

не ведая рождений и смертей

и безразличны к будущим потерям.

 

Сердец холодных ровный перестук,

что не способен возвратить обратно

хотя бы мимолётную, но страсть.

Я тварью стал среди таких тварюг,

что до сих пор способен троекратно

войти в огонь. И в пекле не пропасть.

 

Я видел сон, где рушились дома.

И женщины в чём мама родила

толпою выходили на дороги.

Любили впрок, забыли задарма.

И по весне земля была тепла.

И ночь нежна, как старость на пороге.

 

 

Промзона

 

Вдыхая дым, которого здесь нет,

а остаётся только призрак дыма,

что превратился в многоликий свет

и синее дыханье серафима,

 

в тиши глухой промзоны городской,

меняющей ночные очертанья

на вездесущий солнечный покой,

на исключенье и на вычитанье, —

 

ты веришь в небо, если небеса

как ставни в старом доме заколотишь.

Глаза из детства — старые глаза.

Их, как очки, теряешь и находишь.

 

И безрассудства мёртвое жнивьё

становится теплей от недосыпа.

И мы как Божий дар берём своё

и не умеем говорить спасибо.