«Там ведь очень грустно!»

Рассказ «Вянет, пропадает» впервые опубликован в № 1 журнала «Новый мир» за 1967 года в составе подборки под названием «Три рассказа» вместе с рассказами «Волки» и «Начальник». Будем пока держать это в памяти: состав подборки, конечно же, неслучаен и крайне важен для интерпретации рассказа «Вянет, пропадает». Пока же отметим, что 1967 год — год, во многом переломный для творчества В. М. Шукшина, и в «новомировскую» подборку вошли уже рассказы «нового типа»: «более сложные, более глубокие, чем раньше. В которых поступки и слова героя не определялись его социальным происхождением и вообще прямо не вытекали из его образа жизни» [Попов, Гундарин, 2023, 158].

Позже рассказ «Вянет, пропадает» включался автором в сборники «Там, вдали» (1968), «Земляки» (1970) и «Беседы при ясной луне» (1974). Мотивы рассказа использованы в киноповести «Позови меня в даль светлую…» (при жизни не опубликована, впервые напечатана в 1975 году в журнале «Звезда»).

По воспоминаниям Л. Н. Федосеевой-Шукшиной, Шукшин намеревался снять по этой киноповести фильм и сыграть в нем «дядю Володю». Но сам не успел это сделать. Позже кинофильм был снят на «Мосфильме» в 1977 году режиссерами Германом Лавровым и Станиславом Любшиным. Фильму предшествовала радиопостановка, подготовленная С. Любшиным.

В шукшиноведении сложилось восприятие рассказа как «не более чем оригинальной бытовой зарисовки» [Белов, Заболоцкий, 2002, 74], сценки, «сатирической обрисовки людей устоявшихся», «довольных собой», «ожиревших душой» [Волкова, 2007, 61]. Однако такое толкование рассказа вряд ли соответствует тому вниманию к нему, которое проявлял Шукшин, регулярно включая текст произведения в прижизненные сборники и используя сюжетную линию в киноповести, и уж точно не совпадает с его авторской оценкой, которая встречается в эпистолярии писателя.

В письме к своему другу, ленинградскому литератору Льву Горышину (январь 1967 год) в связи с выходом подборки в «Новом мире», Василий Шукшин отметил: «Спасибо тебе за добрые слова! Глеб, я уже начинаю привыкать, как ты отнесешься к тому или иному моему „произведению”. Не балуй меня. Но, правда, дорого: ты единственный, кто понял, что „соль” в единственном рассказе — „Вянет, пропадает”. Я в полном недоумении, когда этого не понимают, — там ведь очень грустно! Но разве ты можешь представить меня, доказывающего, что именно этот рассказ — что-то тут есть. Стыдно ведь! Вот и — спасибо тебе, что дождался я „одного голоса”» [Шукшин, 2014, т. 8, 261 — 262].

Известно и похожее по тональности воспоминание Л. Н. Федосеевой-Шукшиной о будущем фильме по киноповести «Позови меня в даль светлую…»: «Фильм будет грустный, — говорил Василий Макарович. — А где грустно, там искусство» [Шукшин, 2014, т. 6, 356].

Нет сомнений, что рассказ был значим для Шукшина и занимает важное место в его творческом наследии. Попытаемся разобраться почему и какую грусть выразил Шукшин в своем произведении.

 

Рассказ «Вянет, пропадает» — камерный, здесь всего 3 персонажа, действие ограничено и по месту, и по времени. Поэтому смысловая часть произведения автором раскрывается, главным образом, средствами языка и поэтики. При этом за счет дополнительных деталей, которые сюжет и образы героев рассказа получают в киноповести «Позови меня в даль светлую…», возможности интерпретации текста расширяются.

Образы всех трех персонажей наделены автором богатым шлейфом интертекстуальных связей и отсылками к фактам биографии самого Шукшина или его родных.

Мать в рассказе, весьма вероятно, имеет прообразом мать В. М. Шукшина, Марию Сергеевну Куксину (1909 — 1979). Дважды вдова, почти всю жизнь прожившая одинокой. В «Литературном сценарии о селе Сростки» («Вот моя деревня») (1970) он писал: «А вот моя мать... Дважды была замужем, дважды оставалась вдовой. Первый раз овдовела в 22 года, второй раз в 31 год, в 1942 г. Много сил, собственно, всю жизнь отдала детям. <…> Я не склонен ни к преувеличениям, ни к преуменьшениям национальных достоинств русского человека, но то, что я видел, что привык видеть с малых лет, заставляет сказать: столько, сколько может вынести русская женщина, сколько она вынесла, вряд ли кто сможет больше, и не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо» [Шукшин, 2014, т. 9, 44].

В «Вянет, пропадает» Шукшин прибегает к автореминисценции. Мотив сватовства к матери героя-подростка уже был ранее использован писателем в рассказе «Племянник главбуха» (1962), который имеет автобиографическую основу^[1]: «Дядя помолчал. — Мать твоя замуж, наверно, выйдет. Она ведь молодая еще. Сватается там один…» [Шукшин, 2014, т. 1, 118].

Возможно, подобная сцена сватовства была в жизни Василия Шукшина и оставила в его памяти травмирующий след.

Односельчане вспоминали Марию Сергеевну остроумной и острословной, шутницей [Пряхина, 2005, 125, 129]. В рассказе мать дает дяде Володе меткое прозвище «Руль». «— Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?» [Шукшин, 2014, т. 3, 69].

Еще одна биографическая деталь, отразившаяся в рассказе: сам Василий Шукшин в школьном возрасте хорошо играл на гармони (Славка в рассказе учится играть на баяне).

Есть в рассказе и еще одна автобиографическая деталь: пристрастие Владимира Николаевича к алкоголю. Сам Шукшин долго боролся с алкогольной зависимостью.

В феврале 1966 года (т. е. в предполагаемый год написания рассказа) писатель оказался в психиатрической больнице на Пироговке в Москве. Причина — алкогольная зависимость, о чем он и говорит в двух письмах к В. И. Белову: «Настрой у тебя никудышный, друже. Я к тебе потому и просился — чтоб не реветь от тоски и похмелья. А ты вон сам воешь. Теперь ехай ко мне — я крепче. Здоровье ничего. А пить бросил. (Побожился. Не надо.) В больнице хорошо думается» [Шукшин, 2014, т. 8, 257].

Но тогда, в 1966 году, побороть алкогольную зависимость еще не удалось, и пагубное влечение к спиртному доставляло Шукшину немало хлопот. Например, в письме к В. И. Белову, датируемом декабрем 1967 годом, он рассказывает о таком эпизоде: «Дали мне, ты знаешь, премию (РСФСР) — за „Ваш сын и брат”. Торжественное такое вручение! Куча красивейших дипломов, золотой знак на грудь… Банкет. С банкета я куда-то еще поехал (денег тоже много дали — 1200 р.), ночь… В общем, я все те дипломы потерял. Знак на груди остался. Жду последствий: найдутся где-нибудь дипломы, их переправят в Верх.<овный> Совет, а там мне скажут: „Вы так-то с Государственной премией обращаетесь? Вы член партии?”» [Шукшин, 2014, т. 8, 267]. Сравним с «исповедью» дяди Володи о своих алкогольных приключениях: «В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя. — А у меня еще стол наспроть окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли комичные возникают: в ведомости, допустим: „Такому-то и на руки семьсот рублей”. По-старому. А ты думаешь: „Это ж сколько поллитр выйдет?” Х-хе…» [Шукшин, 2014, т. 3, 67]. При различии событийных деталей реального случая и сцены из рассказа, их эксцентричный характер вполне очевиден.

Преодоление Шукшиным алкогольной зависимости давалось ему нелегко. Как свидетельствует его друг, оператор Анатолий Заболоцкий, Шукшин даже был на приеме у доктора, лечившего в свое время от пьянства Есенина [Белов, Заболоцкий, 2002, 140]. «Нужна пауза в пять лет, это надо с горечью понять, как исчезнет зависть к выпивающим, так можно малость порадоваться жизни. У меня еще не исчезла. Но нужно — 5 лет. И я их выдержу, вот увидишь», — писал он Белову в октябре 1971 года [Шукшин, 2014, т. 8, 279].

Расставание с пристрастием к спиртному приводило к тяжелому психическому состоянию, возможно даже депрессии у Шукшина, которая и привела его зимой 1966 года в психиатрическую больницу. В письме к Белову в марте 1971-го Шукшин писал: «Не знаю, за что я расплачиваюсь, но — постоянный гной в сердце. Я тебя очень серьезно спрашиваю: у тебя только тело болит или душа тоже? Потому спрашиваю, что судьба твоя такая же — и, может, тут какой-то общий, грустный закон? Тело болит — это от водки, я знаю. Но вот я и не пью, а весь измаялся, нигде покоя — ни дома, в деревне, ни тут. Все перебрал и вспомнил пору, когда было 20 лет, — не ныла же она так! Что же теперь-то? Я никому не говорю об этом, никому до этого нет дела, а скажешь, так не поверят. Да, вообще, кому это нужно? Еще поймут, что — ослаб, лягать кинутся» [Шукшин, 2014, т. 8, 277].

Но и «завязавший» дядя Володя в рассказе тоже мучается по-своему: «— Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как говорит наш главный бугалтер^[2]. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить» [Шукшин, 2014, т. 5, с. 67]. Но если Шукшин заполнял «вакуум» напряженной работой, творчеством, то дядя Володя — погружением в мещанство.

Известно, что Шукшин окончательно поборол алкогольную зависимость к рубежу 1960 — 1970-х и полностью отказался от употребления спиртного. «Клятвенно свидетельствую: с 1969 года (я работал с ним до последних дней) ни разу ни с кем он не выпил», — говорит в своих воспоминаниях о Шукшине Анатолий Заболоцкий [Белов, Заболоцкий, 2002, 140]. Когда летом 1974 года члены съемочной группы фильма «Они сражались за Родину» посетили станицу Вёшенскую и побывали в гостях у М. А. Шолохова, Шукшин даже за обеденным столом глубоко уважаемого им известного писателя наотрез отказался выпить. На что «обиженный Шолохов обронил ему: „Буду в Москве у тебя, чашки чая не трону”» [Там же].

Таким образом, в основе рассказа — живые, личные переживания самого автора, и здесь же, на наш взгляд, есть и самоирония, и скрытое сочувствие к дяде Володе. Неслучайно ведь Шукшин сам хотел сыграть эту роль!

Возможно, писатель «зашил» в канву рассказа еще одну автобиографическую метку. Действие рассказа происходит 27 сентября [Шукшин, 2014, т. 3, 65]. Что значил этот день в жизни Шукшина пока не известно. Может быть, это дата написания рассказа?

 

В рассказе «Вянет, пропадает» представлен целый букет интертекстуальных связей.

Прежде всего, уже название рассказа — это отсылка к словам русской песни «Катерина» на основе одноименного стихотворения Н. Некрасова (1866), положенного на музыку Ц. Кюи.

 

Вянет, пропадает красота моя!

От лихого мужа нет в дому житья.

Пьяный всё колотит, трезвый всё ворчит,

Сам что ни попало из дому тащит!

Не того ждала я, как я шла к венцу!

К брату я ходила, плакалась отцу,

Плакалась соседям, плакалась родной,

Люди не жалеют — ни чужой, ни свой!

<…>

Есть солдатик — Федя, дальняя родня,

Он один жалеет, любит он меня;

Подмигну я Феде, — с Федей мы вдвоем

Далеко хлебами за село уйдем.

Всю открою душу, выплачу печаль,

Всё отдам я Феде — всё, чего не жаль!

<…>

[Некрасов, 1987, 245].

 

В песне, как видим, прямая проекция на судьбу главной героини рассказа, матери Славки: здесь и пьянство бывшего мужа, и несчастливая женская доля, и некий избавитель — «солдатик Федя», в роли которого в рассказе в сниженном виде выступает Владимир Николаевич, дядя Володя.

Характерно, что Славка выбирает именно мелодию этой песни для игры на баяне, и затем она звучит рефреном всего рассказа. Вместе с тем, это и элемент характеристики персонажей: старинная русская песня, в противовес популярным современным — «Кубинскому маршу», который дядя Володя просит сыграть Славку, или «Небо, небо, небо» в исполнении М. Магомаева, которую в киноповести он неудачно пробует петь. Шукшин сам любил народные, старинные русские песни, более того, по свидетельству очевидцев, умел хорошо петь. И все его любимые герои унаследовали от автора эту склонность. А вот к тогдашней «попсе» он питал явное недоверие. Соответственно, если его персонажи предпочитают доброй русской песне современные модные — это маркер негативного авторского отношения к ним в творчестве писателя.

Еще одна интертекстуальная параллель в рассказе адресует нас к пьесе Н. В. Гоголя «Женитьба» (1842). «Гоголь» — школьное прозвище Василия Попова (в будущем — Шукшина) за характерную прическу и попытки сочинительства. Н. В. Гоголь — один из самых любимых (вспомним рассказ «Гоголь и Райка» из цикла «Из детских лет Ивана Попова») и один из самых цитируемых в произведениях Шукшина русских классиков.

Во-первых, обращает на себя внимание параллелизм в самой ситуации сватовства. В киноповести «Позови меня в даль светлую…» брат героини Николай выступает в роли свахи подобно Кочкареву, для которого важно действие ради действия, без внимания к чувствам сестры. Есть некое сходство и в именах невест: Агафья Тихоновна (у Гоголя) — Агриппина Игнатовна (у Шукшина). Укажем и на карикатурность персонажей — гоголевских женихов и носатость дяди Володи^[3].

Во-вторых, и у Шукшина, и у Гоголя заявлена тема пьянства жениха:

«А г а ф ь я  Т и х о н о в н а. А не любит ли он выпить, вот, мол, что скажи.

Ф е к л а. А пьет, не прекословлю, пьет. Что ж делать, уж он титулярный советник; зато такой тихий, как шелк.

А г а ф ь я  Т и х о н о в н а. Ну нет, я не хочу, чтобы муж у меня был пьяница» [Гоголь, 1983, 256].

Несостоявшаяся женитьба Подколесина, его бегство из дома невесты, конечно же, проецируется и на неопределенные намерения Владимира Николаевича, и на фактический отказ со стороны шукшинской героини:

«К о ч к а р е в. Он не заметил нас! Видел, с каким длинным носом вышел?

П о д к о л е с и н. Неужели и ему так же отказано, как и тем?

К о ч к а р е в. Наотрез» [Гоголь, 1983, 281].

Почти дословно метафора отказа повторится у Шукшина: «Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами — высокий, сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед» [Шукшин, 2014, т. 3, 69].

Носатость дяди Володи отсылает читателя и к другому известному произведению Гоголя — повести «Нос» (1836). Подобно майору Ковалеву, дядя Володя — пустой, самодовольный человек, «благополучный россиянин»^[4], утверждающий показное благополучие, достаток, псевдообразованность и псевдоначитанность — типичные мещанские качества.

Длинный нос дяди Володи — акцентирование его напускной важности, например, когда он с достоинством и удовольствием говорит о своем материальном положении и «мечтах»: «У меня счас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить. <…> Софы есть чешские… Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу…» [Шукшин, 2014, т. 3, 68]. Реплики дяди Володи сильно напоминают строки самого Шукшина в статье «Монолог на лестнице» (1968): «Смолоду еще походит в кино, раза три побывает в театре, потом — ша! Купит телевизор и будет смотреть. И будет писать в деревню: „Живем хорошо. Купил недавно сервант. Скоро сломают тещу, она получает секцию. Наша секция да ее секция — мы их обменяем на одну секцию, и будет у нас три комнаты. Приезжайте!”» [Шукшин, 2014, т. 8, 28].

Есть в тексте шукшинского рассказа отсылка к роману И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев» (1928). Во время игры в шахматы со Славкой дядя Володя произносит фразу: «Вот я хожу пешкой и говорю: „Е-два, Е-четыре”, как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это написано. Надо знать. Ну давай» [Шукшин, 2014, т. 3, с. 67]. Конечно, дядя Володя имеет в виду Остапа Бендера, его сеанс одновременной игры в Васюках. У Шукшина здесь вновь скрытая ирония: ведь в Васюках Бендер играл в шахматы второй раз в жизни и все свои партии, естественно, проиграл. Кроме того, во фразе шукшинского жениха есть аллюзия на то, что великий комбинатор все же — авантюрист, мошенник. Цитирующий его дядя Володя тоже приобретает подобные черты.

Ясно, что и «начитанность» Владимира Николаевича — показная. Отсюда простодушная, открытая мать Славки искренне не понимает, зачем «надо знать» «как сказал гроссмейстер»: «— А зачем говорят-то: „Е-два, Е-четыре”? — спросила мать, наблюдая за игрой» [Шукшин, 2014, т. 3, 67].

Следует отметить, что близкую по смыслу отсылку к роману И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев» Шукшин ранее сделал в литературном киносценарии «Посевная компания» (1960), легшем в основу его дипломного фильма «Из Лебяжьего сообщают» (1960). Остапа Бендера здесь цитирует доктор Наумов, с которым изменяет жена Ивлеву — протагонисту автора, чью роль в фильме исполнил сам Шукшин: «Так, — сказал Наумов, — лед тронулся» [Шукшин, 2014, т. 1, 265]. Наумов в литературном сценарии — персонаж скорее отрицательный, человек циничный, недалекий, со всеми атрибутами мещанина, как его описывал позже в своих статьях Шукшин.

 

На наш взгляд, для интерпретации рассказа «Вянет, пропадает» важно и его соседство с другими рассказами в новомировской подборке, о чем говорилось выше.

У Шукшина в 1966 — 1967 годах был запас новых рассказов, а значит был и выбор при составлении журнальной подборки. Например, в марте 1967-го в журнале «Москва» вышла еще одна подборка его рассказов, и тоже с названием «Три рассказа» («Случай в ресторане», «Внутреннее содержание», «Горе»)^[5]. Но новомировскую подборку составили именно рассказы «Волки», «Начальник» и «Вянет, пропадает». Что же их объединяет?

В «Волках» и «Начальнике» налицо мотив поединка, испытания. В «Волках» Иван Дегтярев в одиночку отбивается от волчьей стаи и выводит на чистую воду бросившего его в лесу тестя Наума Кречетова, любящего при случае поразглагольствовать о достижениях Советской власти и трудолюбии. В рассказе «Начальник» Митька Босых и Колька Егоров сквозь буран, рискуя замерзнуть, привозят бригаде лесорубов, отрезанной в лесной избушке от мира непогодой, продукты.

В рассказе «Вянет, пропадает» тоже есть мотив испытания. Это незримый поединок матери Славки и дяди Володи — искусителя, «хмыря» (хотя в более позднем шукшинском рассказе «Хмырь» (1970) — это откровенно негативный персонаж). Автор до конца сохраняет интригу: пойдет ли героиня, которая ему явно симпатична, на сговор со своим сердцем? Поменяет ли чистую, честную жизнь на мещанское счастье?

 

Окончательно интерпретировать произведение помогают персонажи рассказа.

Мать — добрая, простая русская женщина, но несчастная. Образ во-многом, как мы говорили, списан с матери Шукшина — М. С. Куксиной, так и не нашедшей в жизни счастливой женской доли. Ее судьбу повторила и дочь, Наталья, сестра писателя, у которой в 1961 году от менингита умер муж и которая всю жизнь прожила вдовой, одна с двумя детьми. Возможно, ее история также повлияла на писателя. В декабре 1961 года Шукшин писал матери: «Получил от Наташи письмо и телеграмму. Переживает милая сильно. Обиделась на какого-то доктора, который пришел там чуть ли не ухаживать за ней, идиот» [Шукшин, 2014, т. 8, 247].

Желание наладить жизнь, покончить с одиночеством заставляет героиню Шукшина лебезить перед Владимиром Николаевичем, внутреннюю суть которого она не могла не почувствовать: «Славку удивляло, что мать, обычно такая крикливая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама не своя: краснела, суетилась, все хотела, например, чтоб дядя Володя выпил „последнюю” рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что „последнюю-то как раз и не надо пить — она-то и губит людей”» [Шукшин, 2014, т. 3, 65 — 66].

Ее сын Славка — подросток-безотцовщина, каким был и сам Василий Попов-Шукшин в детстве. Славке писатель отдал и свое умение играть на гармони (баяне). Славка рассудителен не по годам. «— Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?.. — Тоска, — сказал Славка. — Тоже ж один кукует» [Шукшин, 2014, т. 3, 69].

Наиболее ярко и емко в рассказе представлен образ дяди Володи. Это персонаж воплощает все черты мещанина, которые Шукшин не раз обличал в своих статьях «Вопрос самому себе» (1966), «Монолог на лестнице» (1968) и др.

Мещанин в понимании Шукшина — это «производитель культурного суррогата. Существо крайне напыщенное и самодовольное. Взрастает это существо в стороне от Труда, Человечности и Мысли. Кто придумал глиняную кошку с бантиком? Мещанин. Кто нарисовал лебедей на черном драпе и всучил мужику на базаре? Мещанин. Теперь надо ехать и объяснять, что это плохо. И надо так же искусно объяснять и доказывать, как искусно доказывали ему на базаре, что это хорошо» [Шукшин, 2014, т. 8, 19]. Дядя Володя стремиться создать образ обеспеченного, благополучного человека, «вести себя интеллигентно». Но не потому что, так чувствует или по-настоящему хочет. А потому что «так надо», «так принято». «— В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз — за шахматы: „Желаете?” К тебе сразу другое отношение», — наставляет он Славку [Шукшин, 2014, т. 3, 67].

Его эстетические запросы не выходят за пределы массовой культуры: популярный «Кубинский марш», телепостановки. Но и в основе этих запросов чаще всего лежит материальный интерес: «— Славка, а кубинский марш не умеешь? — Нет, — сказал Славка. — Не проходили еще. — Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать...» [Шукшин, 2014, т. 3, 69].

Даже отношения с бывшей женой Владимир Николаевич рассматривает сквозь призму материального:

«— Жалеет счас небось?

— Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить» [Шукшин, 2014, т. 3, с. 68].

Финал рассказа открыт. «Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами — высокий, сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед.

 — Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?..

 — Тоска, — сказал Славка. — Тоже ж один кукует.

Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.

 — Чего ходить тогда? — еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой по коробку. — Нечего и ходить тогда» [Шукшин, 2014, т. 3, 69]. Но на смысловом уровне (учитывая интертекстуальный и автобиографический фон) автор дает нам понять, что предполагаемый брачный союз не состоится.

В киноповести «Позови меня в даль светлую…» несчастливый финал автором эксплицирован: сын помогает отвадить дядю Володю. Витька вместе с приятелем Юркой подпиливают доску тротуара около дома, и ухажер дядя Володя получает доской по голове.

Кроме того, более решительной оказывается в киноповести Груша (мать), которая сама разрушает планы по сватовству брата Николая: «Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала — не могу. Лучше век одна буду жить, только… Нет! Нет, нет и нет!» [Шукшин, 2014, т. 6, 310]. Аналогичный финал и в рассказе «Племянник главбуха»: «Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет… Так и пройдет» [Шукшин, 2014, т.1, 120].

Удел шукшинской героини — одиночество, но на сделку с совестью, вопреки своему сердцу, она не пойдет.

В этом и заключается грусть рассказа. С одной стороны — добрая, хорошая русская женщина, которая не может найти себе спутника жизни. С другой стороны, номинально ставший положительным, «добропорядочным» советским гражданином, а по сути, самодовольным мещанином, восполняющим «вакуум» погоней за бытовым комфортом, дядя Володя, который не способен дарить счастье окружающим. «Вот уж чужие так чужие — на веки вечные. Велика матушка-Русь!»^[6] — суждение, которое будет волновать писателя и в 1970-е, уже в историческом разрезе, но опять же в социальном значении [Шукшин, 2014, т. 7, 114]. Перед нами драма, которую писатель пережил лично и которая отразилась в судьбах его близких. Учитывая тот статус и ту роль в формировании общественного сознания, которые имел журнал «Новый мир» в 1960-е годы в СССР, Шукшин переносит всю глубину драматизма ситуации на целое поколение, придавая ей масштабное социальное звучание.

6 февраля 1974 года Шукшин писал В. И. Белову: «Вась, не мне учить тебя, но… как-нибудь выгороди в душе участочек покоя — для работы. Я про своих родных и думать-то, и рассказывать боюсь: дядя из тюрьмы не вылезает, брат двоюродный — рецидивист в строгом смысле этого слова, другой допился, развелся с женой, поделили дом, свою половину он пропил, теперь — или петля, или тюрьма, сестра родная так вдовой и живет с 27 лет… Непролазно, Вася, черно. Как же быть?! Как быть-то?!! Одно знаю — работать. А уж там как Бог хочет» [Шукшин, 2014. т. 8, 295].

И действительно, все «очень грустно!»

 

Список литературы

 

Белов В. И., Заболоцкий А. Д. Тяжесть креста. Шукшин в кадре и за кадром. М., «Советский писатель», 2002.

Волкова Н. А. Вянет, пропадает. — Творчество В. М. Шукшина: энциклопедический словарь-справочник. Науч. ред. А. А. Чувакин. Т. 3. Барнаул, Издательство Алтайского университета, 2007.

Гоголь Н. В. Повести. Драматические произведения. Л., «Художественная литература», 1983.

Некрасов Н. А. Избранные сочинения. М., «Художественная литература», 1987.

Попов Е., Гундарин М. Шукшин в 1967 году. Главы из книги «Василий Макарович». — «Новый мир», 2023, № 5.

Пряхина А. С. Воспоминания о Шукшине. — Шукшинский вестник. Выпуск 1. Сростки, 2005.

Шукшин В. М. Собр. соч.: В 9 томах. Под общей редакцией Д. В. Марьина. Барнаул, ИД «Барнаул», 2014.