«Артикуляция», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Кварта», «Коммерсантъ», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Москва», «Наш современник», «Новое литературное обозрение», «Нож», «Русская культура», «Сибирские огни», «Топос», «Формаслов», «Юность», «DARKER», «Prosōdia»
Юрий Барыкин. Невозвращенцы. — «Москва», 2024, № 5 <http://moskvam.ru>.
Среди прочего: «Во время Советско-финской войны (30 ноября 1939 — 12 марта 1940) [Борис Бажанов] предпринял попытку создания русской армии из советских военнопленных и создал при поддержке участника Белого движения во время Гражданской войны генерала А. П. Архангельского (1872 — 1959) отряд под названием „Русская народная армия”, поддерживавший финскую армию. Во время Второй мировой войны Бажанов встречался с Альфредом Розенбергом — одним из идеологов национал-социализма, который изучал возможность использования Бажанова для создания альтернативного правительства в России. Хотя ответы бывшего секретаря Сталина не устроили Розенберга, Бажанов смог до конца войны спокойно жить в Париже, занимаясь физикой, и гестапо его не тронуло. Не возникло к нему вопросов и после освобождения Парижа войсками союзников. Скончался Борис Бажанов все в том же Париже 30 декабря 1982 года. Похоронен на кладбище Пер-Лашез».
Любовь Бугаева. Американская философия и русская литература: Уильям Джеймс и Максим Горький. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 4 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Как бы ни относиться к творчеству и личности Горького, бесспорен неизменный интерес писателя к возможностям и путям преобразования человека и общества, побуждавший его обращаться в разные периоды своей творческой биографии к разным мыслителям и разным философским теориям, в том числе к американскому философу-прагматисту Уильяму Джеймсу (1842 — 1910) и идеям американского прагматизма в целом. Личное знакомство Горького с Джеймсом состоялось в 1906 году, когда Горький по заданию партии приехал в США, чтобы после поражения революции 1905 года собрать деньги для финансирования новой революции. Хорошо известны высказывания Горького о впечатлениях после встречи с американским философом в письмах К. П. Пятницкому и Е. П. Пешковой: „Познакомился с Джемсом, Чаннингом и др. Джемс — славный старик, но тоже американец”; „Джемс, психолог, которого здесь чтут как звезду первой величины. Познакомился с ним — ничего, старик славный”. Позднее Горький будет неоднократно подчеркивать близость своих взглядов позиции Джеймса; в мае 1925 года он напишет в письме Д. А. Лутохину: „Почему вы думаете, что я ‘бергсонианец’? Родство с Джемсом — могу принять, но — со многими оговорками. А указание на Бергсона — не понимаю”. Однако истоки знакомства писателя с американской философией отыскиваются не в том времени, которое Горький провел в США, а в более ранний период, предшествовавший поездке и встрече с Джеймсом».
Владимир Варава. «Русский солдат для меня святыня». О военной прозе Андрея Платонова. — «Москва», 2024, № 5.
«И если в мирной жизни, в ситуации относительного благополучия могут действовать слова И. Бродского: „Смерть — это то, что бывает с другими”, — то на войне чужой смерти не бывает. Это соборное переживание смерти Платонов вынес, пройдя через войну. И в этом сущностное отличие Платонова, которого часто называют экзистенциалистом, от классической экзистенциальной философии, особенно в ее западном варианте, в том числе и от „Sein und Zeit” М. Хайдеггера. Отличие, заключающееся в том, что это „высшее знание”, добытое через смерть, приводит человека к высшему нравственному поступку — смерти во имя своего народа, к личной жертве».
Ульяна Волохова. Принесенные ветром. Как Александр Волков перенес американскую волшебную страну на советскую почву. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 15, 17 мая <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«В книге Баума маленькая собачка Дороти Тото не разговаривает в стране Оз — несмотря на то, что все остальные животные в ней обладают даром речи. Таким же изображен Тотошка в „Волшебнике Изумрудного города” в редакции 1939 года. Юрий Нагибин, тогда начинающий писатель, отметил это нарушение логики волшебного мира в своей рецензии в журнале „Детская литература”, но сам объяснил это тем, что автор, по-видимому, считал, что раз собака прибыла из обычного мира, где она может только лаять, то и в волшебном мире она должна сохранить эти свойства. В новой редакции Волков исправил эту оплошность: Тотошка начинает говорить, как только домик приземляется в волшебной стране».
«В версии „Волшебника Изумрудного города” 1939 года злая ведьма Бастинда, взявшая Элли и ее друзей в плен, предупреждала девочку, что боится воды. И когда Элли, разозлившись на ведьму за кражу серебряной туфельки, выплескивала на нее ведро воды, она действовала с намерением навредить Бастинде, хотя и не предполагала, что та растает. В редакции же 1959 года Волков убрал все упоминания того, что Элли знала о фобии Бастинды. Девочка выплескивала воду в сердцах, не думая, что может причинить вред ведьме и уж тем более убить ее. Но даже то, что положительная героиня по неосторожности, но совершала убийство, не давало Волкову покоя, и он вернулся к этому вопросу в специальном послесловии для родителей: „Если Бастинда погибает, то чисто случайно, без злого умысла Элли. На борьбу с Бастиндой Элли поднимает народную массу, и если бы злая волшебница не растаяла, восставший народ все равно лишил бы ее власти”».
Федор Гиренок. Темного хаоса светлая дочь. Как философ Соловьев узрел софиологию. — «Нож», 2024, 30 мая <https://knife.media>.
«Соловьев — странный человек. Ему нравился Николай Федоров, православный материалист. Он не любил „Войну и мир” Толстого, ибо не находил в романе ничего возвышенного. Вместе с Достоевским ездил к старцам. Многие думают, что Алеша Карамазов — это Соловьев. Но это невозможно представить. Не могло быть так, чтобы Алеша, поздоровавшись, спешил протереть руки скипидаром. Соловьева, по словам Евгения Трубецкого, невозможно представить себе как супруга или как отца. Он все куда-то уезжает или приезжает. Соловьев жил не дома, а все по номерам. Люди, с грустью замечал Розанов, так не живут. Он неожиданно мог расплакаться, загрустить. Жизнь — это, конечно, проза. Соловьев любил поэзию. Соловьев был близорук. Он ничего не видел. Сторонним людям казалось, что он видит запредельное. Многие были уверены в том, что Соловьев знается с демонами. Боткин говорил Соловьеву: женитесь, батенька, долго жить будете. Соловьев не женился и рано умер. В 1900 году ему было всего 47 лет. Скипидар, видимо, разрушил его почки».
Павел Глушаков. Fugit irreparabile tempus. Еще раз о загадке названия рассказа Юрия Казакова «Вон бежит собака!». — «Знамя», 2024, № 5 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Другой вариант этой „загадки” содержится в словах Чехова: „Между ‘есть бог’ и ‘нет бога’ лежит целое громадное поле…”, по которому, добавим уже мы, и бежит пресловутая собака».
О книгах Павла Глушакова «Текст — смысл — диалог» и «Фрагменты» см. рецензию Игоря Сухих («Новый мир», 2024, № 6).
Игорь Гулин. Поэтика междустрочья. «Эзопов язык в русской литературе»: как и зачем писать намеками. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 16, 24 мая.
О диссертации Льва Лосева, впервые публикуемой на русском языке, — «Эзопов язык в русской литературе (современный период)» (М., «Новое литературное обозрение», 2024).
Среди прочего: «В игре эзопова языка участвуют три стороны: художники, власть и публика. Исследователь присоединяется к ним в качестве четвертого участника, и ему тоже надо где-то расположиться. Он ищет метапозицию. Она должна строиться на огласке негласного, обнажении структуры. Это и делает Лосев, но здесь происходит странная вещь: сама структура игры будто немного гипнотизирует его. Лосевская концепция ставит идеального читателя эзоповских текстов в положение, полностью аналогичное положению идеального цензора, только зеркалящее его. Оба они занимаются обсессивным поиском маркеров, намеков, стараясь отфильтровать „экран”, шум, то есть, по сути, игнорируют художественную природу произведения. Очевидно, что чтение любой прозы или поэзии устроено немного по-другому».
«Для русских интеллектуалов народ — это всегда „они”». Андрей Зорин о судьбе понятия «народ» в русской культуре. Беседу вел Юрий Сапрыкин. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 17, 31 мая.
Говорит Андрей Зорин: «До некоторой степени, суть триады Уварова состояла в перехвате политически опасного лозунга народности. В черновике его письма Николаю I, который мне довелось найти и опубликовать, прямо написано, что идеи самодержавия и народности до сих пор находились в конфликте. Уваров считал задачей государственной власти объединить эти ранее противоречившие друг другу идеи. Интересно, что эта доктрина была им впервые изложена по-французски. Великий русский историк Сергей Соловьев сказал об Уварове, что тот выдумал „самодержавие, православие, народность”, будучи либералом, не веруя в Христа даже на лютеранский манер и не говоря ни слова по-русски. Все эти три суждения преувеличены, но суть дела Соловьев схватил правильно. Идея народности формулируется людьми, которые бреют бороды и говорят по-французски, а развивается она в интеллектуальных кружках, связанных с немецкой культурной повесткой».
«В этой перспективе любопытно читать переписку Белинского с Гоголем, величайший документ русской общественной мысли. Белинский пишет Гоголю: „Я знаю народ”. И высказывает целый ряд суждений о характере русского народа. Гоголь ему отвечает: „Вы петербургский журналист, что вы можете знать о народе?” А откуда его знает сам Гоголь — украинский шляхтич, а затем петербургский литератор, значительную часть жизни проживший в Италии? Но оба они говорят: „я знаю народ”, имея в виду, конечно, русского крестьянина. И у того и у другого это знание, конечно, не из жизни, а из каких-то умозрительных, почти мистических представлений. Ни тот ни другой не говорит: я знаю народ, потому что я, как образованный интеллектуал, и есть этот самый народ».
Наталья Иванова. Лев и Эмма. Документальная фантазия в одиннадцати сценах и трех интермедиях. — «Знамя», 2024, № 5.
Действующие лица:
Лев Гумилев — студент, зэк, историк
Эмма Герштейн — историк литературы, лермонтовед
Анна Ахматова
Осип Мандельштам
Надежда Мандельштам
Николай Харджиев
Сталин
Пастернак
Друзья, коллеги, родственники, следователи и др.
Сергей Куняев. Вадим Кожинов. — «Наш современник», 2024, № 4 <https://журнал.наш-современник.рф>.
«Он [Игорь Дедков] никогда не полемизировал с Кожиновым в печати. Но на страницах его дневника имя Кожинова появляется периодически, причем в сугубо негативном контексте».
«<...> Дедков всегда ощущал в нем [Кожинове] серьезного и гораздо более сильного противника, а потому, как умный человек, никогда не пытался выйти с ним в открытую полемику, проговариваясь лишь обиняками... Он давал себе волю на страницах дневника, примитивизируя и упрощая Кожинова до немыслимого предела. О статье Вадима Валериановича „Николай Рубцов в кругу московских поэтов” Дедков пишет, не сдерживая брюзгливого раздражения: автор, дескать, „уже озаботился написанием истории, включив в нее своих друзей и себя, придав быту — значительность литературного события. Или он думает, что такую историю не перепишут?” Переписать попытались спустя много лет — но ничего из этого не вышло».
Печатается с продолжением. Начало: 2019, № 1.
Борис Кутенков. «На метафизических весах неуслышанный голос ничем не хуже услышанного». Беседу вела Надежда Гамильнот. — «DARKER», 2024, № 5, май <https://darkermagazine.ru>.
«Смысл культуртрегерства, конечно, мало объясним рационально. Но если попытаться сформулировать, то, во-первых, — это преодоление эгоцентризма, который раньше был мне свойственен. Скажем так, тут лежит дорога к собственному бескорыстию. Во-вторых, попытка понять творчество других поэтов, существовать в нем несколько отстраненно от себя самого, что не так уж противоречит „во-первых”. Истинный поэт — эгоцентрик, живущий в непрерывном состоянии творчества, в приближенности к идеальному стихотворению. Мысль эта перекликается с идеей Григория Дашевского: „Правильный читатель стихов — это параноик”. Человек, который неотвязно думает об одном и том же. И, собственно, мне вот это определение Григория Дашевского всегда хотелось перефразировать, перевести стрелки с читателя поэзии на поэта. Критика же, которую я считаю родом культуртрегерства, то есть рассматриваю в широком смысле, и как организацию мероприятий в том числе, — было бы чрезмерным ограничением сводить ее к письменным рецензиям, — это пространство, где ты осуществляешь выбор, далекий от своего эго. Для меня это попытка заступить на территорию сознания Другого».
Эдуард Лимонов. Последние стихи. Вступительное слово Алексея Алёхина. — «Дружба народов», 2024, № 4 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
Стихи из посмертной книги «Зеленое удостоверение епископа, сложенное вдвое» (М., «Альпина нон-фикшен», 2023) публикуются «в соответствии с авторскими орфографией и пунктуацией, довольно своеобразными».
«Стихи Лимонова попались мне на глаза задолго до его прозы, да „Эдичка” еще и написан не был. Роман вышел в Нью-Йорке только в 1976-м, и уж не помню, сколько прошло лет, пока до нас добрался. А то был конец 60-х. Стихи явились, как водилось тогда, на машинописных листках в третьей не то четвертой бледноватой копии и произвели сильное впечатление. Нарочито корявые, с покалеченными словами, откровенно педалированные чувством, они сразу освежили текущую поэзию, особенно на фоне обэстрадившихся уже шестидесятников. И эти удивительные стихи продолжали прибывать, даже и потом, когда Лимонов перебрался в Париж, в Нью-Йорк, эволюционируя вместе с автором. От раннего обериутства и утрированного бледного юноши с горящим взором к бутафорскому сверхчеловеку и мучительно-радостной любовной лирике. Он уже вовсю занимался прозой, и было бы интересно взаимоотношения этой прозы со стихами прояснить — по крайности мне кажется, что в них появляется уже не лирический герой Лимонова, а лирический герой его же лирического героя — Эдички. Тем не менее для моего круга, жадно ловившего эти стихи, Эдуард Лимонов был именно поэтом. А пожалуй, им и остался», — вспоминает Алексей Алёхин.
Александр Марков. Время у Бродского и Охапкина. — «Русская культура», Санкт-Петербург, 2024, 22 мая <https://russculture.ru>.
Среди прочего: «Если мы предварительно будем располагать [Олега] Охапкина на этой шкале между элегией и анакреонтикой, то его место может оказаться посередине. Можно назвать правило его разговора о времени „эпиграмматизмом” в античном смысле: эпиграмма как надпись, которая пребывает долго, но именно поэтому всякий раз поражает своей парадоксальностью, что неустойчивое, трепет жизни, равно устойчивому, запечатлевшему ее мрамору или бронзе. Заметим, что, когда Бродский пишет о таких вечных материалах, мраморе или бронзе, он всегда говорит о соревновании: как материалы, слова и идеи соревнуются в распаде. Разговор о материальном не дает повод к остроумию, разве что ведет к сарказму, отступающему перед скептическим наблюдением. Тогда как в поэзии Охапкина материальное бережно принимается как то, что всегда измерено каким-то конкретным временем, днем, неделей, месяцем, годом или столетием».
Андрей Никитин-Перенский. «Сохранение и доступность литературного наследия — главная цель...» Беседу с создателем некоммерческих электронных библиотек ImWerden и «Вторая литература», лауреатом профессиональной гуманитарной и книгоиздательской премии «Книжный червь» Андреем Никитиным-Перенским ведет Станислав Секретов. — «Знамя», 2024, № 5.
«Начиная с первой выпущенной в России книги Иосифа Бродского, я собирал и читал все его издания, но также искал и любую информацию о нем. А потом увидел по телевизору потрясающий фильм „Продолжение воды”. Мало того, я его сразу записал на видеокассету. В фильме меня потрясло чтение Бродским своих стихотворений, особенно „Венецианских строф”. Сегодня это самые мои любимые стихи. И, как только я взял в аренду достаточно места в интернете, сразу решил поделиться любимой записью со всем миром. Я переписал аудиодорожку чтения и выложил первые аудиофайлы в Сеть. Потом переписал с аудиокассеты „Реквием” Ахматовой — ну как было не опубликовать ее чтение! Если бы Анна Андреевна знала, что аудиозаписи через пятьдесят лет смогут разлететься по всему миру через интернет, я думаю, она начитала бы все, что написала. Потом нашлись записи Льва Шилова: голоса поэтов и прозаиков первой половины XX века, начиная со Льва Толстого. <...> Совсем, казалось бы, недавние аудио- и видеозаписи быстро становятся уникальными, историческими. Я публикую их, разумеется, очень выборочно. По большей части авторские чтения произведений, но и некоторые особо любимые или уникальные записи актерских чтений».
«Самыми востребованными текстами много лет остаются aхматовские „Четки” и „Один день Ивана Денисовича” Солженицына, а самыми прослушиваемыми авторскими чтениями остаются „Реквием” Ахматовой и записи авторских чтений Есенина и Блока».
«Вопреки убеждению многих, что в интернете есть все, в Сети очень многого по-прежнему нет, или, что тоже большая проблема, многое есть в неприемлемом качестве».
Сергей Носов. «Дарить книги уже неловко!» Беседовал Юрий Татаренко. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2024, № 5 <https://www.sibogni.ru>.
«Хороший, ну очень хороший рассказ написать труднее, чем роман. Даже так скажу: у романа меньше шансов не получиться. Кажется, у Кортасара была эта формула: романист побеждает по очкам, а рассказчик — нокаутом. Действительно, каждый раз побеждать нокаутом — очень трудно. У профессионалов бокса нокауты не столь часто встречаются. Это у Чехова рука была сильная, он на очки вообще не играл. С Борхесом та же история. Мне довольно трудно писать короткую форму. А еще труднее — драматургию. Если кто-то говорит, что ему было легко написать пьесу, — скорее всего, она вышла слабой. Великие пьесы можно пересчитать по пальцам».
«Он готов был умереть за свои убеждения и не хотел сотрудничать с большевиками ни при каких обстоятельствах». Историк философии Николай Герасимов — об эволюции политических симпатий Ивана Ильина. Беседовала Эмилия Габдуллина. — «Коммерсантъ», 2024, на сайте — 30 апреля <http://www.kommersant.ru>.
Среди прочего — в большом интервью — Николай Герасимов говорит: «Ходасевич, Мережковские (подразумеваю и Зинаиду Гиппиус) активно симпатизировали фашизму. И подвергались критике. Но стали они объектом отмены? Нет, не стали. В сторону Мережковского было и есть много критики, но она несопоставима с тем, что происходит с Ильиным. Хотя Мережковский агитировал за итальянский фашизм и за Муссолини. Есть отдельные исследователи, которые пытаются как-то развенчать это представление, ссылаясь на то, что у Мережковского вместе с тем была еще и активная критика Муссолини: на чем вы сосредоточитесь, такая у вас будет позиция. Что касается Хайдеггера, до публикации его „Черных тетрадей” в академическом сообществе было принято считать, что есть политические взгляды Хайдеггера, а есть его онтология, метафизика, теоретическая философия. И эти две вещи ни в коем случае нельзя смешивать, мы просто их разводим в стороны. Однако после публикации „Черных тетрадей” выяснилось, что эти вещи на самом деле не надо разводить — Хайдеггер сам признается, что эти вещи взаимопроницаемы. Конечно, был скандал: многие из разных обществ памяти Хайдеггера, а также все, кто возглавлял какие-то центры по изучению Хайдеггера, подали в отставку. Но Хайдеггер остался на своем месте, его продолжают изучать, понимая, что это человек с фашистскими убеждениями. То же самое касается Карла Шмитта (1888—1985). При этом их исследователи совершенно не должны через строчку говорить: это фашисты».
Евгения Одинцова. Prosōdia как бренд: смелость и счастье атаки с фланга. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2024, на сайте — 29 мая <https://prosodia.ru>.
«Сила бренда строится на живой системе, которую составляют три элемента: товары или услуги, название и концепция (предложение ценности). Чем сильнее концепция отличается от других предложений, тем сильнее позиции бренда. Prosōdia предлагает читателю в первую очередь услугу — помогает ориентироваться в мире поэзии и облегчает вход в этот мир: „знакомство с поэзией можно начать с любого места и прямо сейчас”».
«Для выхода на рынок создатели Prosōdia выбрали маркетинговую стратегию фланговой атаки. В то время как академические литературные периодические издания боролись на территории новых произведений от признанных современных авторов, и их анализа с позиций серьезной критики, Prosōdia вышла на рынок с просветительской целью и сделала все ставки на доступность и простоту анализа для массового читателя. Это была незанятая ниша...»
Статья напечатана в рамках проекта «Десятилетие русской поэзии: 2014 — 2024».
Переписка А. А. Ахматовой и Л. Н. Гумилева. Публикация, подготовка текста и примечания С. Н. Казакова, Н. И. Крайневой, А. Я. Разумова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 5.
«„Звезда” печатает продолжение начатой в 2007 году публикации „Милая, мамочка… — дорогой мой сынок Левушка”. Она включала в себя 54 текста, завершавшиеся письмом Льва Гумилева от 27 июня 1954 года».
«А. А. АХМАТОВА — Л. Н. ГУМИЛЕВУ. Почтовая карточка. Фиолетовые чернила. <...>
17 сентября <19>54 <г.>
Дорогой сынок мой Левушка,
сейчас получила твое письмо от 5-го сент<ября> и спешу ответить: II т<ом> „Троецарствия” еще не вышел, Цюй Юань выйдет к 1 октября.
Многое в твоем письме показалось мне неясным — вероятно, я чего-то недополучила в 1950. Лежу — простужена — болит горло и голова. Трудно соображать. В Ленинград пришла осень, но еще бывают просветы хорошей погоды.
В антологии читаю (V-ый век н. э.): „Алтын был татарином на службе у китайцев, чтобы обучить их войска ‘after the manner of the Huns’ (подобно тому, как были обучены хунны)”. Его родной страной был Tchizak (?), и служил он у Као Huan’a. Ну, довольно китайщины. Я очень печальная, и у меня смутно на сердце. Пожалей хоть ты меня. Целую.
Мама
От простуды я совершенно оглохла и живу в полной тишине».
Ирена Ронен. От Дуни к Долли. «Станционный смотритель» Пушкина и «Лолита» Набокова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 4.
«В основе сюжета „Станционного смотрителя” лежит рассказ о хитроумном увозе Дуни и злоключениях ее бедного отца в поисках похищенной дочери. Самой Дуне, как отмечалось пушкинистами, отведено немного места. Ее голос почти не слышен. Мы не посвящены в ее мысли, ее чувства. Все, что нам известно о Дуне, дано из рассказа участливого, чувственного и чувствительного повествователя, который не постеснялся превысить свои права по отношению к гостеприимному хозяину и украдкой получить поцелуй от его девочки-подростка. Чехов был едва ли не единственным из писателей, не говоря о критиках, указавшим на непристойность этой сцены: „Пушкин в своем ‘Станционном смотрителе’ целуется взасос с 14-летней девочкой…”».
Станислав Савицкий. Что знает кириллица? Идея поэтического языка в «Эклоге 4-й» и эссе И. Бродского. — «Новое литературное обозрение», 2024, № 1 (№ 185) <https://www.nlobooks.ru>.
«Составитель „Большой книги интервью” Валентина Полухина считает повторы, встречающиеся в 153 беседах и выступлениях, отобранных для этого издания (в том числе и выступление 1978 года), важными для творчества поэта смыслами или сюжетами, которые поэт на протяжении продолжительного времени считал необходимым обдумывать. Мысль о языке как самодостаточной силе и поэте как его инструменте — один из наиболее важных подобных повторяющихся стейтментов».
«Бродский принадлежал к любителям и знатокам античности, находившим в древности актуальное и понимавшим современность как модернизацию древности. В его фантазии или лукавом экспромте национальный поэтический язык провозглашался продолжением скифского, что вполне сопоставимо с такими репрезентациями национального, как восходящая к японскому оригиналу матрешка или русский пейзаж в исполнении передвижников, подражавших дюссельдорфской школе и барбизонцам».
«С похожей иронией, не упраздняющей серьезности, Бродский в „Письме Горацию” называет свой родной язык „гиперборейским”».
«Национальная самобытность как культурная конструкция предполагает межнациональную систему идентичностей, вне которой говорить о специфическом, тем более уникальном, проявлении национального невозможно. Подобная система функционирует за счет взаимодействия ее элементов, их взаимного воздействия друг на друга, например, путем заимствования и апроприирования. <...> Межкультурный трансфер — механизм разработки представлений о национальном».
Юрий Сапрыкин. Это еще ничего. Дом, который мчится сквозь снег, — в книге Дмитрия Данилова. «Пустые поезда 2022 года». — «Юность», 2024, № 1 <https://magazines.gorky.media/unost>.
«Это вообще метод Дмитрия Данилова как прозаика — поместить себя в ситуацию, где не происходит ничего. Это может быть автобусная остановка на окраине, футбольный матч с участием клуба „Динамо” или самый обычный день с его невыдающейся рутиной. Ну и далее — это не тот сюжет, где стоит опасаться спойлеров, — спокойное внимательное наблюдение неизменно обнаруживает, что внутри этого „ничего” много всякого происходит, что оно, в самой мелкой своей незначительности, тоже может быть понятым и принятым. Более того — внимательный взгляд способен рассмотреть в этом „ничего” нечто такое, что достойно любви. В самом известном тексте Данилова — пьесе „Человек из Подольска” — сотрудники ОВД объясняют случайному прохожему, как прекрасны виды, открывающиеся из окна электрички на маршруте от Подольска до Царицыно. В книге „Пустые поезда 2022 года” автор садится в такую электричку сам. Все дальнейшее исчерпывающе описывается единственной фразой из книги: „Поезд медленно движется по болотистой местности среди унылых смешанных лесов”».
«„Все ничего” — выражение, которое сводит с ума иностранных студентов, изучающих русский; как можно понять этот коан — „everything is nothing”? <...> Стоическое спокойствие, выраженное в словах протопопицы из жития Аввакума — „Ино еще побредем”. Принятие мира как он есть — вместе со всем, чего в нем исправить нельзя».
Михаил Свердлов. Киплинг: поэтика присвоения чужого. — «Новое литературное обозрение», 2024, № 1 (№ 185).
«В этой ситуации не мешает вернуться лет на семьдесят назад и в очередной раз вспомнить, что писал о „певце империализма” один из самых проницательных его истолкователей — Т. С. Элиот; это должно нам помочь, оттолкнувшись от Киплинга как идеологического „рупора”, приблизиться к Киплингу ищущему и мыслящему. В своем классическом предисловии к киплинговскому „Избранному” Элиот предложил эффективный ключ к пониманию имперского поэта: его особое свойство — „универсальная чужеродность” (universal foreignness), он всякий раз, от англоиндийского детства до сассексской зрелости, оказывается в положении „чужого” (alien), более того — „пришельца с другой планеты”. Преодоление чужести — вот та жизненная задача, которая определила направление киплинговского творчества и сумму его идей. Глядя на поэтическую биографию Киплинга под этим углом, мы имеем возможность увидеть то, что стоит за его пафосом захвата и удержания чужих территорий, — а именно пафос захвата и удержания чужих смыслов. Эмпатически проникнуть в иной склад мыслей и чувств, найти себя в том, что мы бы привычно назвали „всемирной отзывчивостью”, чтобы присвоить не-свое, чужое сделать своим, — такова творческая установка Киплинга, и именно в этом он видит залог расширительной власти „белого человека”. Отсюда — известный киплинговский афоризм: „что знает об Англии тот, кто только Англию и знает?”; „свое” постигается через постижение/присвоение „другого”, захват чужих смыслов — основа идентичности в поэтической системе Киплинга».
«Мятежный вождь отдает Королеве своего сына, потому что угадывает за словом и жестом белого человека три великие стратегии Запада, устремленные к одной цели: безоглядный героизм преодоления любых границ, расчет и упорство в осваивании пограничья, артистизм, позволяющий свободно принадлежать нескольким мирам и свободно пересекать границы туда и обратно, — артистизм, свойственный в мире Киплинга прежде всего детям, поэтам и шпионам».
Елена Скульская. Тайны Шекспира, которые он хотел выдать. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 4.
Среди прочего: «Благодаря Уильяму Шекспиру Ричард III запомнился именно таким, каким его хотели увековечить Тюдоры, — подлым негодяем, убившим своих племянников, известных как „принцы Тауэра”. С 1924 года члены „Общества Ричарда III” прилагали массу усилий к тому, чтобы сохранить правдивую память о короле как о справедливом и честном правителе, создавшем специальные суды, где бедняки могли пожаловаться на свои невзгоды. <...> Внешность Ричарда — это, пожалуй, единственный случай доказанной фальсификации его облика, сознательно изготовленной в эпоху Тюдоров. Благодаря рентгеноскопии удалось установить, что на известном портрете, находящемся в Виндзорском замке, была заново перерисована линия правого плеча, так что оно кажется выше левого; были внесены и другие изменения: так, глаза были сделаны более узкими, что придало всему облику определенную злобность, овал лица перерисован и заострен, так что Ричард выглядит старше своих лет. В 1985 году специально созванный и заслушавший всех экспертов британский суд присяжных единогласно оправдал Ричарда III — самого оклеветанного монарха в истории человечества. В 2012 году археологи отыскали могилу Ричарда III. Экспертиза подтвердила, что останки принадлежат королю. Исследователи обнаружили, что в бою королю нанесли одиннадцать ранений. В 2015 году в Лестере состоялось торжественное перезахоронение останков Ричарда III, короля с почестями похоронили в кафедральном соборе. На похоронах присутствовал популярный актер — „современный Шерлок” Бенедикт Камбербэтч. Оказывается, он родственник короля Ричарда…»
Стенограмма встречи с Натальей Ивановой. Беседу вела Анна Нуждина. Расшифровка и редактура Бориса Кутенкова. — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», выпуск 22 (май 2024) <http://articulationproject.net>.
Среди прочего Наталья Иванова рассказывает: «А если говорить о сегодняшнем месте, то, конечно, сейчас место мое самое главное — это место человека, который влияет, направляет, редактирует, отбирает и ежедневными усилиями формирует ситуацию. А с другой стороны, я как критик, постоянный наблюдатель должна постоянно этот движущийся мир отслеживать и описывать. И это бывает довольно сложно: моя первая роль вступает в конфликт со второй, получается когнитивный диссонанс. Потому что еще в XIX веке издатели говорили о том, что не всегда в журнале печатается то, что мы хотим. Печатается иногда, потому что страницы надо занять, потому что бывает, что ты уж такую строгость вкуса напроявлял, что печатать нечего. Публикуешь не совсем то, что ты бы отобрал при большем разнообразии предложенного литературной ситуацией».
«Раньше, где сидело четыре человека в отделе публицистики [журнала «Знамя»], сидит один Станислав Секретов; где в критике сидело трое, сидит сейчас одна Ольга Балла. В прозе сейчас — одна Елена Сергеевна Холмогорова, она же ответственный секретарь. Экономика должна быть экономной».
Сергей Стратановский. Менялась жизнь — менялась и поэтика. Беседовал Валерий Шубинский. — «Кварта», 2024, № 1 (11) <http://quarta-poetry.ru>.
«Конечно, „вторую культуру” никто специально не планировал и появилась она задолго до нас. Просто были разные стадии ее развития: первую можно назвать стихийной и хаотической, а вторую, с 1974 года — временем самосознания и самоорганизации».
«Можно, конечно, сказать, что моя поэтика полифонична, тем более что у меня есть книга под названием „Нестройное многоголосие”. Но я воспроизвожу чужие голоса не для того, чтобы утвердить их равноправие с моим, а наоборот — чтобы их дискредитировать, чтобы довести чуждую мне логику до абсурда».
«Вообще же полифония — вещь опасная. Возьмем, к примеру, поэму Хлебникова 1921 года „Настоящее”. Она — о Революции и она полифонична. Авторского голоса в ней нет — сознанием Хлебникова полностью овладевают „голоса улицы”, многоголосье толпы, ставшей „палачом без удержу”. Поэт полностью „отдается стихии” (если использовать это блоковское выражение) и получается воспевание погрома. Удача в плане эстетическом оказывается срывом (если не сказать преступлением) в каком-то ином, более высоком, чем эстетический, плане».
«...Я вообще-то большой поклонник Карла Густава Юнга, его учения о коллективном бессознательном и архетипах. Я „открыл” его для себя в 90-е гг., когда его труды стали у нас переводиться и издаваться. Эти знания очень помогли мне в моих мандельштамовских штудиях. Дало ли это что-нибудь мне как поэту? Нет, поскольку архетипические образы „всплывают” из бессознательного и знание об их существовании ничего не меняет в творческом процессе».
Роман Тименчик. «Красные башни родного Содома». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 5.
«В ночь на 26 октября 1917 года большевики захватили власть в Петрограде, подтверждая опасения, высказанные в стихотворении, написанном Анной Ахматовой, когда в июле того года до Слепнева дошли сведения о мятеже в Петрограде. Тогда она писала Михаилу Лозинскому: „Единственное место, где я дышала вольно, был Петербург. Но с тех пор, как там завели обычай ежемесячно поливать мостовую кровью граждан, и он потерял некоторую часть своей прелести в моих глазах”. Ее стихотворение о крикливых анархистских демонстрациях (они шли под лозунгом „Безвластие и самоустройство!”) кончалось апокалиптическим смолканием, как это встречается уже в самых древних апокалиптических текстах:
И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам».
Утирательница слез. Молодые поэты — о Татьяне Бек. На вопросы отвечают Василий Нацентов, Данила Кудимов, Марта Бартновская, Дариа Солдо, Денис Плескачев, Ярослав Минаев, Гора Орлов, Саша Ембулаева, Максим Плакин, Алиса Вересова, Егор Моисеев, Илья Склярский. — «Формаслов», 2024, 15 мая <https://formasloff.ru>.
Говорит Егор Моисеев: «Я вышел на стихи Татьяны Бек, когда усиленно читал „ахматовских сирот”. Погружение в их лирический мир как-то незаметно обязало, подписало меня чувствовать скуку от иных поэтических практик. Это как в начале: увлекшись Маяковским, трилистники Анненского не воспринять. Поэтому первое знакомство с поэтом Бек впечатления на меня не произвело, и я долгое время вспоминал разве что ее рифму в посвящении Рейну „кладбищ-клавиш” (сейчас уточнил, „лукавишь-кладбищ”). Но со временем читательский вкус воспитывается и ему становятся доступны отринутые ранее вещи. Возвращение Татьяны Бек состоялось благодаря ее мудрому, не паническому, не страдальческому, но участливому отношению ко времени. Обычный, но искренний оборот третьей и четвертой строки: Открывается даль за воротами
Открывается даль за воротами
Неуютно, тревожно, светло…
Мы поэтами, мы обормотами
Были, были, — да время сошло.
Умение взглянуть на мир без себя в нем:
И падали, и знали наперед,
Переполняясь ужасом и светом,
Что если кто устанет и умрет,
То шествие не кончится на этом.
Переступление за „Fin de Siecle”:
Коль сгинул век, — то не себя ж беречь!
Прошла поэтическая и государственная эпоха, но это подарило Татьяне Бек не скорбь, не сожаление, а возможность понять масштаб начала прошлого века, соотнести опыт великих поэтов с лично обретенным. Поэтому и заключения, обороты ее о времени выглядят не пафосно, не скучно, но мудро, приемлемо — они содержат выжимку уже двух реальных, сущих изменений времени. Это мне очень любопытно, чтобы не сказать опрометчиво — близко. И искренности я всегда рад (учиться)».
Ольга Федянина. Двести лет без истории. Как «Борис Годунов» не стал главной народной драмой русского театра. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 17, 31 мая.
«Народ безмолвствует. Финальная строка „Бориса Годунова”, написанного в 1825 году, напечатанного (с купюрами) в 1831-м и запрещенного к постановке до 1866-го, заслуживает места в виртуальном музее цитат, требующих осторожного обращения, — где-то поблизости от ворюга-мне-милей и умом-россию. <...> Формула чеканная. Из-за этой чеканности театр вот уже два века читает пушкинского „Бориса Годунова” с конца — и часто не дочитывает до начала. Возможно, поэтому (хотя и не исключительно) у пьесы Пушкина такая, скажем осторожно, не слишком счастливая судьба».
Константин Фрумкин. Словесная партитура. Сравнение литературы с музыкой: к истории одной метафоры. — «Дружба народов», 2024, № 4.
«Хотя сравнение литературы с музыкой использовалось критиками в разных смыслах, над всеми этими случаями доминирует общее представление о превосходстве музыки над словесностью. Литература нуждается в „легитимации” через уподобление музыке, в то время как музыка в обратной легитимации не нуждается».
«Добавим к этому, что музыкальная метафора используется почти исключительно в лаудативных суждениях, за музыкальность писателей хвалят, но не существует обязательного требования музыкальности; писателей редко критикуют за немузыкальность, хотя исключения и случаются».
«Апелляции к музыке часто подспудно диктуются разочарованием в силе слова, в его способности воздействовать на читателей, поиском ресурсов, которые дали бы искусству власть в обход слова, — но именно разочарование в слове побуждает преувеличивать суггестивную силу музыки, не обращая внимание на то, как много имеется невосприимчивых к ней людей».
Константин Фрумкин. Приватность как имитация убежища. — «Знамя», 2024, № 5.
«„Убить” приватность очень трудно просто потому, что эта идея в некотором смысле опирается на свойства человеческой природы».
«Если предположить, что сознание человека является некой вещью среди других вещей Вселенной, то это вещь уникальная, поскольку обладает свойством, которого нет ни у одной другой вещи в мире, — это свойство называется „эксклюзивность доступа”. <...> Именно поэтому сознание во многом обладает свойствами фантазматического абсолютного убежища...»
«Неприкосновенности частной жизни противостоит не только идущий сверху и извне публичный контроль, но и идущее изнутри желание саморекламы. <...> Социальные сети противоречат идее приватности, но не как внешняя сила, а как техническая возможность, которой люди очень часто пользуются именно для разрушения собственной приватности».
Михаил Хлебников. Тени остаются на стенке. Давайте не будем искать относительные достоинства в безусловно неудачных текстах ради «абстрактного гуманизма». — «Литературная газета», 2024, № 20, 22 мая <http://www.lgz.ru>.
«Сегодняшнее поколение молодых авторов вступило в литературу в тот момент, когда она постепенно сползала в область неопасного и не особо затратного хобби. Сравните с дайвингом или парашютным спортом».
«Литература встраивается в ряд занятий, от которых можно в любой момент отказаться, найдя иную сферу применения своих неочевидных талантов».
«Списки где-то пересекаются, фамилии повторяются. Стягиваются озвученные имена годами рождения. Но я бы хотел напомнить, что литература — одинокое занятие. Поколение не вырабатывается на наших глазах. Его формирует большое время, сближая фигуры, которые сегодня зачастую трудно представить рядом».
Виктория Шохина. Джойс и Набоков: признаки сродства. Эпизод XIII «Улисса» как источник «Лолиты». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 4.
«Роман „Лолита” — диалог Набокова с Джойсом и пародия на него, пародия как „подкидная доска, позволяющая взлетать в высшие сферы серьезных эмоций”. Что особенно интересно, поскольку „Улисс” в значительной мере сам по себе пародия. Притом надо отметить, что это диалог кровных литературных родственников — и факт их родства подтверждается поэмой в прозе Джойса „Джакомо Джойс” („Giacomo Joyce”, 1914). Поэма автобиографична, и объект вожделения Джакомо Джойса, в отличие от Лолиты, вполне реальная девушка, с которой у автора был реальный роман, а потом она его бросила. Поэтому он горько иронизирует, называя себя именем успешного любовника Казановы. Но сам сюжет — перипетии страстного влечения взрослого мужчины, преподавателя к ученице — совпадет с сюжетом „Лолиты”, и это не единственное совпадение. Написанная от первого лица во взвинченно-эротическом тоне с драматическими обертонами, поэма эта вполне могла бы принадлежать Гумберту Гумберту (Джону Рэю). <...> Вероятность заимствования исключена — поэма в прозе „Джакомо Джойс” была опубликована только в 1968 году, „Лолита” же — в 1955-м. Но совпадение удивительное! И возможное только у родственников».
Валерий Шубинский. «Этот-то почище Пушкина будет». Классики из тени: Владимир Бенедиктов. — «Горький», 2024, 23 мая <https://gorky.media>.
«Бенедиктов в самом деле обладал ярким пластическим и стиховым даром. Он был — виртуоз. По большому счету ему было все равно на что эту виртуозность употреблять.<...> Не скованный ни вкусом (отвержение „хорошего вкуса” пушкинского поколения казалось доблестью, а новый еще не сложился), ни особенно оригинальной мыслью, образ развивался свободно, материализовывался, жил своей жизнью. Иногда получалось блестяще, иногда — смешно».
«Но, если Вознесенский, Евтушенко, а прежде — Надсон, Северянин и иные халифы на час, быстро задвинутые на заднюю полку профессионалами, сохранили незаслуженно высокий авторитет у массового читателя, с Бенедиктовым все произошло ровным счетом наоборот. Умер он в 1873 году полузабытым (хотя Максим Горький в „Моих университетах” описывает провинциального книгочея, еще в 1890-е годы предпочитавшего Бенедиктова Пушкину, — бывало и такое!). Попытки осознать и признать его подлинное место предпринимались не раз: сперва символистами, потом литературоведами 1920—1930-х годов (Тыняновым, Лидией Гинзбург). Его с интересом читал молодой Заболоцкий, а Набоков не без проницательности возводил к нему генеалогию Пастернака. Но для широкого читателя он так и остался „плохим поэтом”, незадачливым соперником Пушкина — вместо того, чтобы занять свое заслуженное место в почтенном втором ряду русских поэтов, рядом с теми же Кольцовым и Полежаевым, а может, и чуть выше».
Составитель Андрей Василевский