«Взгляд», «Вопросы литературы», «Горький», «ДЕГУСТА», «Звезда», «Знамя», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Москва», «Москвич Mag», «НГ Ex libris», «Нева», «Нож», «Сюжетология и сюжетография», «Топос», «Формаслов», «Эмигрантская лира», «Prosōdia»
Ольга Бартошевич-Жагель. «Возможна ли женщине мертвой хвала?» О стихах Осипа Мандельштама памяти Ольги Ваксель. — «ДЕГУСТА» (Независимый электронный критико-литературный журнал), № 19, 2024 <https://degysta.ru>.
«Любовные „двойчатки” Мандельштама изображают мир, где мужчина и женщина онтологически разделены — поэтому Мандельштам называет Ваксель „женщиной”. Так же, как после разрыва с Ахматовой в 1918 году подчеркивал принципиальное онтологическое различие мужчин и женщин в „Tristia” — стихах о расставании: „для женщин воск, что для мужчины медь”; двойчатку к равнодушной к нему Наталье Штемпель начнет с максимы „Есть женщины — самой земле родные”, а в стихах отвергавшей его ухаживания к Еликониде Поповой скажет „Да, мне понятно превосходство и сила женщины”. В „Мастерица виноватых взоров…” — стихотворении к к отвергавшей его ухаживания Марии Петровых — он противопоставляет мужчин и женщин иначе, делая акцент на на женщинах, а на мужчинах: „усмирен мужской опасный норов”. Заметим, что в стихах, обращенных к близким, которые его любят — Ахматовой или Надежде Мандельштам — он никогда не называет адресата „женщиной”, не разделяет „женщин” и „мужчин”».
Леонид Борисов. Заздравный кубок. Повесть. Вступительная заметка Олега Дмитриева. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 3 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Публикацией повести „Заздравный кубок” замечательного русского писателя Леонида Ильича Борисова (1897 — 1972) журнал „Звезда”, как принято говорить, „закрывает гештальт”, а именно завершает его трилогию об Александре Грине. Опубликованная в 1945 году романтическая повесть „Волшебник из Гель-Гью” почти 80 лет ждала своего продолжения — повесть „Спящая красавица” увидела свет в августовском номере „Звезды” за 2023 год. <...> В предисловии к „Спящей красавице” изложена драматическая история несостоявшегося издания этой повести. Возможно, этим объясняется, почему концовка „Заздравного кубка” производит впечатление некоторой схематичности, „пунктирности” изложения — особенно последней главы. Автор, кажется, потерял интерес к своему детищу. <...> Большая благодарность дочери писателя Вере Леонидовне Борисовой за предоставленные для публикации в „Звезде” произведения, а также за консультации и советы» (Олег Дмитриев).
Федор Гиренок. От онтологии бытия к истоку времени. Федор Гиренок о сущем и событии. — «Нож», 2024, 30 апреля <https://knife.media>.
Среди прочего: «Вот, например, часы. Они, говорит Хайдеггер, показывают нам время. Но в часах нет времени. Не они создают ход событий. Мы даже не знаем, есть ли само по себе время».
Игорь Караулов. Сердце художника против культурных „ждунов”. — «Взгляд», 2024, 25 апреля <https://vz.ru>.
«Это не значит, что эскапизм в „минуты роковые” никогда не может быть оправдан. Например, книга Бориса Пастернака „Сестра моя — жизнь” была в основном написана летом 1917 года. В стране революция, война, а у поэта — любовь. И хотя в стихах этой книги мало примет политического катаклизма, на фоне которого развернулась эта любовная история, сама ее поэтика лучше отражает дух того революционного лета, чем многие мемуары современников».
«Культурный эскапизм в военное время бывает оправдан и тогда, когда за ним стоит мощный творческий порыв, когда автор решает позитивную задачу создания альтернативного мира. Вряд ли кто упрекнет Туве Янссон в том, что во время войны она писала сказки про муми-троллей, а К. С. Льюиса в том, что бомбежки Лондона стали для него отправной точкой для путешествия в Нарнию. В конце концов, задача творческого человека — не только отображать действительность, но и строить мосты в будущее, которое все мы хотели бы видеть счастливым. Но как раз мощного творческого порыва, рождающегося за счет отталкивания от реальности, я у современных эскапистов не вижу».
Любовь Кихней. Сюжетные элементы в лирических новеллах Анны Ахматовой и Ивана Бунина. К проблеме типологических связей. — «Сюжетология и сюжетография» (Институт филологии СО РАН), 2024, выпуск 1 <http://www.philology.nsc.ru/journals/sis/index.php>.
«„Гибридный” характер термина „лирическая новелла”, введенного Б. М. Эйхенбаумом в проекции на ранние стихотворения Анны Ахматовой, провоцирует вопрос о родовой природе ахматовских стихотворений, принадлежащих к названному жанру, ибо „новелла”, как известно, — жанр эпический. Более того, Эйхенбаум первым отметил и романогенный характер первых сборников Ахматовой, введя термин „роман-лирика”. „Можно сказать, — пишет ученый, — что в ее <Ахматовой — Л. К.> стихах приютились элементы новеллы или романа, оставшиеся без употребления в эпоху расцвета символической лирики. Ее стихи существуют не в отдельности, не как самостоятельные лирические пьесы, а как мозаичные частицы, которые сцепляются и складываются в нечто похожее на большой роман”. Не случайно многие исследователи склоняются к „эпической” интерпретации ранних стихов поэтессы. Так, Ю. Н. Тынянов замечает, что Ахматовой был канонизирован жанр „рассказов”, „разговоров”. В. М. Жирмунский говорит о „маленьких повестях”, „новеллах” у Ахматовой: „...Обыкновенно каждое стихотворение — это новелла в извлечении, изображенная в самый острый момент своего развития, откуда открывается возможность обозреть все предшествовавшее течение фактов”. В. В. Виноградов, анализируя типы символов, упоминает о формах „интимного письма”, „обрывков дневника”, „короткой новеллы”, как бы вырванной из дружеского рассказа, в которые „выливаются стихотворения Ахматовой”».
«На проблеме Ахматова и Чехов мы останавливаться не будем, учитывая наличие соответствующих работ на эту тему. Что же касается Бунина, то специфика его новеллистики связана, очевидно, с тем, что он нашел новый способ воплощения психологической жизни в малых жанровых формах — как прозаических, так и стихотворных».
Владимир Козлов. Андрей Платонов: утопия как личное дело. О первой литературной «пятилетке» писателя. — «Вопросы литературы», 2024, № 2 <http://voplit.ru>.
«Наверное, стоит начать с формулировки исходных позиций: Платонов — писатель уникальный, его место в русской литературе XX века исключительно, в литературе мировой оно где-то рядом с Джойсом, Кафкой, Вулф, Фолкнером. Это ряд высоких модернистов, в основе опыта которых — глубокий авангардизм, эксперимент по радикальной смене оптики восприятия действительности; и если сегодня в каком-то случае ощутить этот радикализм сложно, то только потому, что творчество названных авторов изменило наше представление о возможном в литературе. Не может быть никаких сомнений в том, что Платонов — точно изменил. Но исключительность его места в мировом пантеоне объясняется и совершенно иной почвой произрастания его опыта».
«Выражаясь сегодняшним языком, Платонов прежде, чем стать писателем, успел вырасти в сильного государственного управленца, но не из числа номенклатуры, а из тех, кто поднимался снизу, чувствуя в себе силу решать вечные общественные вопросы — и, самое главное, быстро накапливая опыт их решения. [Инженер] Климентов был жестким, рациональным, самостоятельным, абсолютно советским деятелем — из того поколения, что было набрано из школоты, но быстро смогло себя показать и на момент главных преобразований оказалось, по сути, в авангарде утопического мышления. Это надо зафиксировать: перед нами человек, который уже по своему жизненному опыту был авангардистом».
Исаак Крамов. Из тетрадей 1962 — 1979 годов. Публикация и комментарии — Любовь Сумм. Подготовка текста — Ирина Шанаурина. — «Знамя», 2024, № 4 <http://znamlit.ru/index.html>.
«18 мая 70 г. В Переделкино — за одним столом с Сергеем Залыгиным — и его женой. Замкнутый, мало разговорчивый, почти безулыбчивый человек с неожиданной подвижностью лица и милой, почти детской отзывчивостью на заинтересовавший его рассказ — „переживает” лицо, смягчается, и внимательные глаза следят с интересом и чуть издалека. Иногда рассказывает — все больше случаи из жизни — поездки, путешествия — Китай, Югославия, Сибирь — много виденного и рассказы сюжетные, писательские. И за всем этим — человек не московский, немного крестьянский — неотшлифованностью, скрытностью, сдержанностью.
Два дня назад — неожиданный разговор за ужином, — начавшийся с той фантастики (фантастическая повесть?), над которой сейчас работает. Это для того, чтобы „разогнать перо”, попробовать себя в какой-то новой стилистике. Что-то говорит о содержании (не уверен, что пройдет), но пропускаю мимо ушей по всегдашнему безразличию ко всякой фантастике.
Говорит о „На Иртыше”. Эта вещь для него — уже вся позади, вся сказанная в отличие от „Соленой пади”, которая еще не кончилась и не скоро кончится, — и он ценит больше те вещи, которые рождают что-то следующее, дальнейшее, будущую жизнь. „На Иртыше” написалась по виденному, узнанному в своей жизни, — и все исчерпалось сказанным. Кажется, он недооценивает свою вещь, я говорю ему, что важна она тем, что говорит о событиях, которые город пропустил, мимо которых прошел так легко и с такой страшной простотой — как деревня прошла легко и просто мимо 37-го года в городе. Правда, этот грех неизмеримо меньше городской страшной и греховной слепоты, которую деревенской извечной глухотой оправдывать нельзя.
С этим он согласен и с тем, что есть в повести типы, врезавшиеся и в нашу сегодняшнюю жизнь, — но говорить ему хочется о „Соленой пади”, где взята, как ему представляется, тема совсем живая и нисколько не исчерпанная — и он действительно в плену у нее, и об этом весь наш двухчасовой разговор на переделкинских дорожках, по которым блуждаем сырым майским вечером, выходим к железной дороге с гремящими электричками, и говорим, говорим…»
Предыдущая публикация в «Знамени» — «Из тетрадей 1974 — 1979 годов» (2023, № 10).
Оксана Лисковая. Открытое окно. — «Москва», 2024, № 4 <http://moskvam.ru>.
«На первом занятии он [Юрий Кузнецов] подарил нам свои книжки, чтобы мы познакомились с его творчеством. Девочкам по одной, мальчикам по две».
«Юрий Поликарпович рассказывает, как однажды в открытое окно влетел белый голубь и сел ему на голову. Рыжеволосая старшекурсница восторженно ахает:
— Это же был Бог, Юрий Поликарпович!
Кузнецов делает какой-то небрежный жест и как бы устало говорит:
— Да знаю я...
Мы всерьез, горячо осуждаем и королевский жест, и его нелюбовь к женщинам, и его серьезное отношение к себе как к гению. Впервые, может быть, думаем об уходе: все равно, по его словам, от женщин толку в литературе не будет. Ахматова и Цветаева, особенно последняя, спокойно отнесены к плохим поэтам. Женщины ничего не понимают. Мы возмущены. Аргументы и примеры мастера, говоря современным термином, — типичный гендерный подход. Кузнецов завидует бабской славе. А тут еще и белый голубь.
Несколько лет спустя в церкви, в круге его учеников и друзей, слушая, как отпевает поэта священник, я хотела увидеть голубя, который бы сел на его гроб и облетел всех нас, удивленных и огорченных его смертью».
Алексей Любжин. О превратностях литературных репутаций. Почему одни писатели получают посмертную славу, а других мы забываем. — «Нож», 2024, 11 апреля <https://knife.media>.
Среди прочего: «А что было дальше и будет с Херасковым? На рубеже XIX — XX вв., когда символисты пересматривали оставшуюся от прогрессивной интеллигенции историю русской литературы и расчищали завалы суеверий и предрассудков, восходящих к Белинскому и его интеллектуальным наследникам, была возможна и реабилитация Хераскова. По-видимому, ее планировал В. Я. Брюсов, который мог проецировать на взаимоотношения Хераскова и Державина свои собственные с Бальмонтом: с одной стороны — стихийный гений, чуждый правил искусства, возносящийся высоко и тут же падающий на землю; с другой — менее талантливый поэт, маэстро, способный выжать все из своих технических данных. Но подготовленные им материалы остались неопубликованными. Сейчас, по-видимому, заметная группа лиц (безусловно, подозрительных, — вспомним, что Херасков был масоном) составила заговор с целью переоценить его роль и признать его высокие поэтические дарования. Для такой переоценки есть и общественная почва: никакого единства нет, а в пестроте и при великом многолюдстве и для него найдется некоторое число читателей, переоценивать же в положительную сторону тем легче, что народ, ничем не интересующийся, испытывает все же удовольствие и удовлетворение, сознавая себя обладателем дополнительных художественных сокровищ. Массового читателя Херасков не найдет, в школу не проникнет, но официально, скорее всего, он станет считаться крупным поэтом, и на существование круга поклонников можно также смотреть с умеренным оптимизмом».
Андрей Мартынов. Плюс одна буква. Обезьяна Ходасевич, удод Иванов и мерзкие Мережковские в набоковских посланиях. — «НГ Ex libris», 2024, 4 апреля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
О книге: Владимир Набоков. Письма к Вере / Вступ. ст. Б. Бойда, коммент. О. Ворониной и Б. Бойда.— М.: АСТ: CORPUS, 2024. — 656 с. (Набоковский корпус).
«Поэтому так важна была в 2014 году публикация писем к супруге мэтра Вере Слоним. Но не менее важно и настоящее переиздание: в нем удалось восстановить целый ряд фрагментов посланий, которые составители первоначально не смогли расшифровать, а комментарии к ним дополнены и исправлены. 314 писем, датируемых июлем 1923 — апрелем 1976 года, охватывают практически весь эмигрантский период и позволяют лучше понять жизнь и творчество Набокова, а также представляют целую череду характеристик, портретов и просто упоминаний знакомых писателя».
«Впрочем, малоприятным ему лицам писатель мог давать оценки и без всяких портретов. Вспомним „мерзкую чету Мережковских” или „пошлейшую и глупейшую статью Адамовича о пошлейшем и глупейшем романе Лоуренса”».
«Мир очень неприятен, в нем трудно не впасть в отчаяние, а он как-то научился». Как Владимир Набоков примирил себя с жизнью в чужих странах. Беседу вел Юрий Сапрыкин. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 13, 19 апреля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
Говорит Александр Долинин: «Он жил в неприятном для него городе и не скрывал, что Берлин ему чужд. Когда он ухаживал за Верой и собирался на ней жениться, он говорил: уедем только из этого ужасного „города несчастий и неудач”. Кроме того, этот город связан с гибелью отца: Владимир Дмитриевич был убит именно здесь. Тем не менее Набоков нашел способ смотреть на Берлин и немцев более или менее отчужденно, но при этом объективно. Не искать признаков гибели, упадка, торжества пошлости и бюргерства — даже там, где они были. Когда вышел роман „Король, дама валет”, где действуют одни немцы (там появляется русская супружеская пара, но это Набоков вводит себя и Веру в свой придуманный мир), он сразу был переведен на немецкий язык. И о нем написал авторитетный в то время критик Артур Лютер, он до 1914 года жил в России и был двуязычным, как и Набоков. Лютер писал, что роман поразил его, во-первых, знанием немецкой жизни, во-вторых, тем, что автор пишет о немцах и Германии безо всякого предубеждения, и в-третьих, что он тем не менее сохраняет взгляд со стороны, который позволяет немцам лучше себя понять».
«Меня поразило, что в письме к Уилсону он [Набоков] сказал о „Подвиге”: это моя юношеская блевотина. Видимо, именно потому, что чувствовал там сильную долю ностальгии. И сильную долю своего — не отчужденного, не отстраненного, а именно своего внутреннего. То, что он не хотел бы показывать».
Мы знаем о Набокове слишком много. В итоге его целостный образ оказался расплывчатым. Беседу вела Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2024, № 15, 17 апреля <http://www.lgz.ru>.
Говорит Андрей Аствацатуров: «О нем на сегодняшний день существует более сотни монографий и тысячи статей. Можно сказать, что это направление в литературной критике уже превратилось в некую отдельную школу с определенными ключевыми исследованиями, на которые обязательно ссылаться, со своими безусловными авторитетами, рядовыми исполнителями и даже маргиналами».
«Кроме того, нельзя забывать, что существует, как я бы его назвал, „народное набоковедение”. Это мир блогов и форумов, куда пишут статьи, заметки, мнения непрофессионалы, те, кого литературные критики называют „дилетантами”. В этом пространстве много, разумеется, всякой чепухи, но нередко попадаются крайне интересные гипотезы».
«Обобщающих работ, где все эти линии были бы сведены воедино, где был бы создан обобщенный, единый „консенсусный” образ Набокова, как, например биография, написанная Брайаном Бойдом, очень мало. Мы знаем о Набокове, о его текстах много, пожалуй, слишком много, и его целостный образ в итоге оказался несколько расплывчатым».
«Набоков, безусловно, знал себе цену» — директор Музея В. В. Набокова Андрей Аствацатуров. Текст: Мария Башмакова. — «Москвич Mag», 2024, 18 апреля <https://moskvichmag.ru>.
Говорит Андрей Аствацатуров: «Внешне особняк [на Большой Морской, 47] сильно не поменялся с того времени, когда в нем обитал Набоков. Единственное, входные двери имели витражи. Сейчас их нет, они пропали, их заменили обычными стеклами. Кроме того, окна в доме имели мелкую расстекловку и были из особой породы дерева. Сейчас на их месте обычные окна, родом из СССР. Если фасад не изменился, то вот интерьер, напротив, изменился сильно и, разумеется, не в лучшую сторону. В доме в разные годы находились разные учреждения. Соответственно, в нем многократно проходили перепланировки. Аутентичной осталась лишь библиотека с удивительным навесным кессонным потолком. Полностью исчез интерьер так называемой комитетской комнаты, где в свое время проходили заседания кадетской партии. Владимир Дмитриевич Набоков — отец писателя — был одним из лидеров этой партии. Вот интерьер этого помещения полностью исчез. Сейчас это просто пространство, которое мы используем как выставочное. <...> Паркет тоже пострадал, оригинал исчез под новыми слоями. Реставраторам, впрочем, удалось найти фрагмент паркета. Мы его демонстрируем посетителям. Оригинальный паркет играл важную роль в интерьере, поскольку он гармонично коррелировал с потолком, но теперь он утрачен».
Елена Невзглядова. Музыка поэзии. Проблема мелодики стиха. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2024, № 3.
«Полагаю, что главным, определяющим признаком стиховой интонации оказалась пауза. Стихи не случайно записываются отдельными строчками — не по традиции и не для легкого запоминания. В конце каждого стихового отрезка имеется особая конститутивная пауза — пауза бессмысленная, иррациональная (по Томашевскому), асемантическая (по Цеплитису). Такой паузы не знает естественная речь. Это музыкальная пауза. Именно она, а не мелодика вписана в стихотворный текст».
«Стихи — интонационное искусство. Все элементы стихотворной речи служат одному — выражению интонации, которая окрашивает любую мысль. Эмоционально окрашенную мысль мы получаем в письменном тексте. И это оттого, что стихотворная речь перестает быть адресованной, напев подавляет логико-грамматический элемент речи».
«Подводя итоги, скажу, что в двух частях статьи отвечала на два вопроса. 1) Какой специфический признак стихотворной речи отличает ее от прозы? Ответ: неадресованность стиховой интонации. И 2) Каким образом в письменном тексте звучат выражаемые голосом чувства и его оттенки? (А они, конечно, звучат в сознании и при чтении про себя.) Ответ: это происходит благодаря подавлению логико-грамматического элемента речи монотонией размера».
Владимир Новиков. Михаил Панов. Неопубликованная статья о М. В. Панове для биобиблиографического словаря «Русские литературоведы ХХ века». — «ДЕГУСТА» (Независимый электронный критико-литературный журнал), № 19, 2024 <https://degysta.ru>.
Среди прочего: «С юношеских лет П. писал стихи, но обнародовать их решился только в 1998, когда вышел его сборник „Тишина. Снег”. Как стихотворец П. тяготел к верлибру, но не чуждался и традиционных форм (в частности, сонета). Филологическая, литературоведческая проблематика становится одним из мотивов его лирики. Так, в стихотворении „Ночью” (1942), вслед за рассказом офицера-артиллериста о военном быте следует неожиданная апология верлибра: „Думаю о судьбе русского свободного стиха: // будущее — за ним. И совсем не бескрылый, // не безвольный, вранье: это стих глубокого дыханья, // яркости, крутизны. Блок давно уже это открыл”».
Иван Родионов. Три года живет не только любовь. Время миллениалов проходит? — «Литературная газета», 2024, № 14, 10 апреля.
«Итак, здравствуйте. Меня зовут Иван Родионов, и я миллениал. А еще литературный критик. И сегодня мы поговорим о кое-каких приметах этого литературного поколения, к которому, пусть и не как прозаик, принадлежу и я. Сами рамки термина „миллениалы” очень расплывчаты».
«Со взрывным увеличением количества книг молодых авторов упомянутое выше подчеркнутое поколенческое разнообразие стилей, приемов и тем стало стремиться к среднему по больнице, к унификации. В сторону самого популярного у аудитории и, увы, самого предсказуемого, бескрылого — автофикшена, литературы травмы или чего-то бессюжетно-экспрессивного. Мало того что все это в известной мере повторы и самоповторы — так еще и с каждым таким текстом все сильнее проглядывается зацикленность авторов на себе и какая-то, что ли, мелкотравчатость тем и проблем, ими поднимаемых».
«В-третьих, и это мое ультрасубъективное мнение, многое испортил пресловутый гендерный вопрос. <...> Простите токсичного динозавра, но лично мне читать книги о психофизических расстройствах, абьюзе и газлайтинге уже совсем не хочется. Не мое, да и объелся. И обратное — знаешь почти наверняка, что текстов, например, на историческом или филологическом материале от писателей-миллениалов дождешься едва ли».
«Повысившийся интерес издательств, санкции и уход иностранных авторов, уменьшившийся порог вхождения — все это привело к тому, что произошел переизбыток текстов».
Ирина Роднянская. Заметки о литературных и общекультурных публикациях 2023 года. — «Формаслов», 2024, 15 апреля <https://formasloff.ru>.
«Александр Солженицын. В годы войны. — Солженицынские тетради. Материалы и исследования. <Вып. 9>. — М., „Русский путь”, 2023. — С. 5-65. (Публикация, подг. текста, примеч. Н. Д. Солженицыной). <...> Воспоминания создавались (или пересматривались), очевидно, тогда, когда основной литературный труд был уже за плечами. Они написаны все той же узнаваемой, властной над словом и памятью рукой. Поражает своей настойчивостью биографически уже известный прежде сквозной мотив: неколебимая с юности уверенность в своем писательском призвании, конкретнее, в долге сочинения исторической эпопеи о России. <...> Сетует: „Боже, как я еще ничего не знаю о своей стране…”; „И как же всю ее вместить в будущую эпопею!” И тут же — доброму вору все было впору — позднейшие автокомментарии: „Контраст пригодился в Иване Денисовиче”, а вот это использовано в одном из „Узлов”, а вот это — в поздних рассказах о боях в Восточной Пруссии. <…> Но еще поразительнее эти мемории покаянной, ни перед чем не пасующей откровенностью — взгляд на себя „такого церковного в детстве”, но потом жившего „в диком головосмешении”, „неисправимо просовеченного” марксиста-ленинца, который в своем армейском кругу порой играл роль добровольного агитатора: „До чего же мне неприятен этот самоуверенный лейтенант…”; „Нет, этому человеку нужна, нужна была тюрьма”. И даже: „Такие люди, как я тогда, страшны, такими-то и держится советская власть, а они, дураки, решили арестовать меня”. (И это далеко не все)».
«Дмитрий Данилов. Пустые поезда 2022 года. Серия поездок. — „Новый мир”, 2023, № 7, с. 128-173. <...> Когда-то, откликаясь с энтузиазмом на роман Данилова „Горизонтальное положение”, многими сочтенный „спорным” из-за типа повествования (едва ли не почасовые „отчетные” записи от первого лица), я предположила, что такой нарратив — „предприятие неповторимо-одноразовое”. И вот — попала пальцем в небо. „Пустые поезда” успешно повторили почти тот же способ контакта с читателем, и на сей раз прекрасная проза была дружно понята и оценена. Дело тут и в мотивации, задевающей за живое. Цикл этот — реквием, отходная по матери, предсмертно лежавшей в ковидном госпитале, недоступном для посещений, и скончавшейся ближе к исчерпанности сыновних поездок. <...> Поезда — „пустые”, оттого что следуют по маловостребованным, отмирающим маршрутам, где в „состоянии неподвижности и тишины” можно предаться „медитативному удовольствию”. Заключающемся в том „блаженном состоянии… когда так называемая ‘реальная жизнь’ ослабляет свою мертвую хватку” и „труднопереносимое ощущение своей так называемой личности… ослабляет свои вечные клещи”. (Этим стыдливым коэффициентом „так-называемости” Данилов то и дело умеряет рвущийся из нас пафос переживаний, опасений, даже страданий — неплохой урок аскетики.)».
Юрий Сапрыкин. По праву слабого. Что понял о жизни писатель и лагерник Юрий Домбровский. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 11, 5 апреля.
«Свободное пребывание в пространстве мировой культуры, о котором мы говорили выше, не сводится к умению ввернуть подходящую цитату; для Домбровского это способность видеть себя внутри глобальной истории. Допрос в алма-атинском изоляторе для него тоже часть общемирового цикла, одно из проявлений волны, которая накрывает мир. „Крутят по миру какие-то черные чудовищные протуберанцы и метут, метут все, что ни попадется на пути”. В 1956 году Домбровский пишет в обращении к советскому генпрокурору — и будем исходить из презумпции, что автор говорил именно то, что хотел сказать, а не просто пытался обвести вокруг пальца чиновника: „Я доказывал, как и доказываю ныне, свое писательское право писать идейные романы, направленные на разоблачение самых философских основ антидемократических течений: ницшеанство, расизм, солидаризм и т. д. Я утверждал и продолжаю утверждать до сих пор, что, например, культ сильной личности заслуживает самого серьезного литературного и идейного отпора, ибо в нем повинны даже такие великаны Запада, как Джек Лондон. Да и в нашей русской, а потом советской литературе этот культ принес свой очень ощутимый вред”».
Сергей Скуратовский. Демон вторичности. — «ДЕГУСТА» (Независимый электронный критико-литературный журнал), № 19, 2024 <https://degysta.ru>.
«Как мне надоело считать, что все написано! Я очень легко могу представить себя отвечающим на какой-то ехидный комментарий, типа: „А вы знаете, все это Михаил Эпштейн уже писал в ‘Парадоксах новизны’, зачем же вам сдалось поднимать эту тему?” Сдалось. Миф о вторичности стал демоном, который, особенно любя филологов, мимикрирует под внутреннего редактора и выгрызает пустоты в творчестве, в потоке, претендующем на целостность. Из-за того, что любая целостность подобна другой, она подвергается сомнению, за которым следует обязательное усечение всего неуникального и ненового. Демон радуется разложению целого на оригинальные, но бессмысленные запчасти. „Чаяния творчества должны держаться в пустоте, — говорит этот демон, — ничто не ново под луной, но вы попробуйте”. И одни авторы умирают внутри супермарафонов „Как написать бестселлер за 10 дней”... а другие выстаивают длинную очередь на фабрику авангарда, создавая там новизну из ничего, изгибы пустоты, гумус для нейросети».
Сокровища восковых валиков. Интервью с исследователем театра и перформанса Валерием Золотухиным. Текст: Константин Митрошенков. — «Горький», 2024, 15 апреля <https://gorky.media>.
Говорит Валерий Золотухин: «Эйхенбаум в нескольких своих статьях 1920-х годов писал, что заинтересовался проблемой чтения стихов под впечатлением от авторского чтения Блока на вечере памяти актрисы Веры Комиссаржевской в 1911 году. Его поразило, что поэт читал свои стихи иначе, чем это делали актеры в то время. Он пишет, что чтение Блока впервые позволило ему услышать движение стихотворения».
«[Ираклий] Андроников одним из первых в СССР обратил внимание на значимость аудиоисточников. У него была своя коллекция аудиоматериалов, которую он начал представлять публике в 1950-е годы. Новация Андроникова заключалась в том, что он сопровождал архивные аудиозаписи своими рассказами о прошлом, в том числе о 1920-х годах, создавая цельный нарратив. Он размещал себя как бы на границе прошлого и настоящего, играя роль живого посредника между эпохами. Такой способ представления материала оказался очень актуальным в 1960-е годы, когда снова возник большой интерес к культуре начала века и хлынул поток связанных с ней материалов. Аудиозаписи 1920-х годов и более раннего периода уже стали историческими, их нужно было как-то представлять современной аудитории, и чем артистичнее это представление, тем более эффективным оно будет. <...> Андроников выработал стандарт презентации архивных аудиозаписей с историко-литературным комментарием, которому и следовал [Лев] Шилов. Но я, кстати, считаю, что это далеко не единственный возможный способ представлять такие аудиоматериалы».
Людмила Суровова. М. Пришвин и А. Платонов: «друзья» и «враги». — «Вопросы литературы», 2024, № 2.
«На протяжении 1923—1926 годов он [Платонов] спасал воронежских крестьян от неурожая, происходившего вследствие засухи и заболоченности почвы. Его дни были заполнены поездками по деревням, отслеживанием работ по рытью каналов, очистке колодцев, устройством электростанций и мельничных плотин, организацией опытных лабораторий. <...> Он всей душой болел за свое дело, считая, что „одоление засухи есть политическая проблема”. При крайней занятости ему в голову приходили различные идеи от практичных до самых невероятных. В „Воронежской коммуне” был опубликован его проект по размораживанию Сибири с помощью теплых воздушных масс».
«Что же до Пришвина, то в 1929 году он издал повесть „Журавлиная родина”, в которой высказался против мелиоративных работ на реке Дубне. Пришвина волновала проблема сохранения уникальной водоросли кладофоры, которой грозило исчезновение по воле инженеров с их техническими проектами. Кладофора напоминала ему о непостижимой тайне Божьего творения, потому что была непригодной для практических нужд человека, и казалась ему прекрасной. Платонов высмеял заботу Пришвина о сохранении водоросли в своей печально известной повести „Впрок” (1930), восприняв это как аристократическую забаву. Сам Пришвин ассоциировался у него с пушкинским Сальери, завистником, который со своей философией индивидуализма не способен ужиться рядом с Моцартом, то есть с пролетарием, в коллективе, в новом социалистическом обществе...»
Анна Трушкина. Бродский и Коржавин: заменить собою мир. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2024, на сайте — 25 апреля <https://prosodia.ru>.
«Наум Моисеевич относился к Иосифу Александровичу, мягко говоря, прохладно. Во многом совпавшие факты биографии — оба были судимы и сосланы за стихи, оба оказались в вынужденной эмиграции, наконец, оба стали общепринятыми поэтическими авторитетами — не сблизили поэтов. Наоборот, скорее разобщили. Об этом мы можем судить и по свидетельствам очевидцев, и по названию статьи Коржавина, напечатанной в журнале „Континент” (№ 3 (113), 2002) и вызвавшей волну читательского негодования: „Генезис ‘стиля опережающей гениальности’, или Миф о великом Бродском”. В ней автор кидает Бродскому упреки в тотальной необязательности — „необязательности выбора слов, течения стиха и отношения к жизни” и „отсутствии сквозного стихового движения”».
«Развенчав, как ему кажется, мнимую гениальность поэта, Коржавин смягчается и подробно останавливается на стихотворении „Ты забыла деревню, затерянную в болотах…”. <...> Резюмирует Коржавин так: „Не думаю, что это достижение, но он, безусловно, утвердил в поэзии прозу,… вполне грамотную и часто изысканную в смысле версификации, когда самыми совершенными средствами поэзии решается прозаическая задача”».
«Позволю себе не согласиться».
Ольга Федянина. Праздник послушания. «Недоросль» как попытка победить простодушием коварство эпохи. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 12, 12 апреля.
«У этой драматургической конструкции, если ее принимать на веру, как она написана, есть одна огромная проблема. Добро изнурительно, невыносимо скучно. Зло живописно. Даже измученные школьной программой люди пожизненно помнят: „не хочу учиться, хочу жениться”, „дверь — она прилагательна”, „извозчик довезет” — и еще с десяток. Ни один человек, если он не литературовед соответствующей специализации, ни при каких обстоятельствах не сможет вспомнить ни одной реплики или монолога Правдина или Стародума, не говоря уже о Милоне. Кроме, наверное, финального „Вот злонравия достойные плоды!”, но об этом позже. На самом деле, конечно, черное и белое здесь вообще разной природы. Команда Простаковых-Скотининых живет по законам фарса, а их противники — по законам нравоучительной просветительской драмы».
Ольга Федянина. «Кипит, волнует, бесит». «Горе от ума» как зеркало русского нервного срыва. — «Коммерсантъ Weekend», 2024, № 14, 26 апреля.
«Сотни и тысячи „Горь” на русской и мировой сцене строились на том, что все дело в голове главного героя: ум делает его неудобным и нежеланным аутсайдером, косная фамусовская Москва отторгает от себя Чацкого как инородный элемент. Однако герой с самого первого своего появления, кажется, практически не нуждается во внешних источниках для конфронтации. При такой голове, как у Чацкого, в принципе врагов не надо».
«В общем и целом уровень параноидальности у Фамусова и Чацкого примерно одинаковый. Между финальными Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок Чацкого и Ах, боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна! Фамусова есть разница характеров и положения в обществе, но нет разницы душевных состояний. Оба — люди, чьи худшие опасения сбываются,— их „ум” только этого и ждал».
Константин Фрумкин. Об индивидуальных версиях бытия. Введение в версионную метафизику. — «Топос», 2024, 22 апреля <http://www.topos.ru>.
«Когда мы смотрим на фотографию, мы не видим фотоаппарата, мы может быть очень мало можем сказать о фотографе — но мы примерно можем понять где они пространственно находятся относительно изображенных на фотографии объектов. В поле наблюдения наблюдатель не виден, но все наблюдаемые объекты неким образом ориентированы относительно него — точнее точки, где он предположительно находятся. Наблюдатель обладает своим уникальным ракурсом, своим положением по отношению к объектам наблюдения. <...> Таким образом, особенность мира наблюдаемого сознанием — не только в том, что он явлен (не только в том что он существует тем способом существования, который нам дан), но и тем, что этот мир обладает фокусом».
«Для божественного сознания, наблюдающего мир из всех возможных точек, изнутри и снаружи любой вещи, фокуса бы не существовало, но наше сознание не таково, оно локально — причем довольно узко локально, даже человеческое тело слишком велико чтобы считать его местом присутствия сознания».
Константин Фрумкин. Как литературные критики оценивают язык писателей. — «Нева», Санкт-Петербург, 2024, № 4 <https://magazines.gorky.media/neva>.
Среди прочего: «Рядом с похвалами аутентичному воспроизведению народного языка в речи персонажей вполне органично смотрятся похвалы и авторскому языку, важнейшим достоинством которого, по словам критиков, оказывается простота. Наличие достаточно большого семейства лаудативных пассажей, использующих термины „простота” и „простой”, применительно к языку во многом связано с важной лингвистической концепцией — что языковый переворот, совершенный в конце XVIII и первой трети XIX века такими авторами, как Карамзин и Пушкин, и приведший к формированию русского литературного языка, во многом заключался в его упрощении, в приближении литературного языка к повседневной речи. В 1886 году А. М. Скабичевский напишет: „Родоначальником беллетристики считается у нас Карамзин. Это не совсем верно, так как и до Карамзина не мало было у нас беллетристики, но вся она была до такой степени лубочна и лишена каких бы то ни было литературных достоинств и до такой степени ныне она забыта, что за Карамзиным все-таки остается звание родоначальника, так как упростивши литературный язык и дерзнувши впервые писать, как говорят, он первый начал писать повести легко и удобочитаемые”. Видим мы тут, конечно, и определенный „иммунитет” литературного сознания по отношению к многочисленным языковым экспериментам, к избыточному украшательству и декоративности, часто связанной с заимствованиями и вторичностью. Соответственно, когда критик подчеркивает, что язык писателя „простой” — это с большой вероятностью похвала».
Элеонора Худошина. «Пиковая дама»: зоны молчания и призрак исторического романа. — «Сюжетология и сюжетография» (Институт филологии СО РАН), 2024, выпуск 1.
«Остается еще один вопрос: что означает формула „шестьдесят лет тому назад” во внутреннем пространстве ПД? Напомним, что эта формула восходит к заглавию первого и самого знаменитого романа Вальтер Скотта „Уэверли, или Шестьдесят лет назад” (Waverley; or ‘Tis Sixty Years Since), что она в этом романе повторяется много раз, а критики и подражатели придали ей значение самого „правильного” времени исторического романа, времени бабушек и дедушек — и живых еще семейных преданий об этом времени. Эта формула, неоднократно повторяющаяся в ПД, была истолкована нами как отсылка к „Истории Пугачевского бунта” (в дальнейшем ИПБ) и к задуманному, но еще не написанному Пушкиным историческому роману („Капитанской дочке”). Если глядеть на это из будущего, когда „Капитанская дочка” была уже написана, то так это и есть. Но сейчас мы обратим внимание на открывшуюся после отмены фантастического сюжета новую зону молчания, какой неожиданно оказывается весь парижский эпизод ПД. Теперь, когда эта формула стала иметь не только отсылочное, но и прямое значение, мы можем увидеть примечательную, а прежде незаметную параллель между „Капитанской дочкой” и ПД: рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена издателю его внуком, Томский рассказывает анекдот из жизни своей бабушки. Понятно, что и события, о которых уже рассказал Томский, а Гринев расскажет лишь через три года, совпадают во времени. И тогда парижский эпизод ПД оказывается чем-то вроде фрагмента не написанного Пушкиным исторического романа, действие которого могло бы происходить на фоне русско-турецкой войны, польских событий, ее предварявших и сопровождавших, интриг европейских правительств — в общем, всего комплекса политических обстоятельств в жизни Европы и России „лет шестьдесят тому назад”».
«Что, нечем заплатить? Заплати звуком!» Интервью с поэтом и переводчиком Мариной Бородицкой. Текст: Дмитрий Иванов. — «Горький», 2024, 4 апреля <https://gorky.media>.
Говорит Марина Бородицкая: «...мой младший ребенок, которому в процессе перевода было 3-4-5 лет, потом вырос и поступил в РГГУ. И однажды приходит из университета, злой такой, и говорит: „Поздравляю, твой Чосер у нас в списках обязательного чтения”. То есть он осознал, что ему придется все это читать. И тогда я озаботилась судьбами несчастных студиозусов и сделала выжимку из самых ярких, самых сочных кусков пьесы, связав их прозаическими связками, просто рассказом, что там происходит в промежутке. Таким образом, все чтение укладывалось буквально минут в 15-20. Представьте, „Троил и Крессида” за 20 минут. И этот цирковой номер я проделывала несколько раз по просьбе моих коллег, преподававших в Литинституте, и всегда с неизменным успехом. Во-первых, все были в восторге, что обязательное чтение можно уложить в 20 минут, во-вторых, им нравилась сама история».
Сергей Чупринин. «Юность»: между фактами и легендой. — «Знамя», 2024, № 4.
«И „Звездный билет” Аксенова (1961, № 6-7), и повесть „При исполнении служебных обязанностей” Юлиана Семенова (1962, № 1-2), где речь шла о сталинском терроре, подписывал в печать уже не Катаев, а его первый заместитель Сергей Николаевич Преображенский. Это имя сейчас практически забыто. Между тем Преображенский, помощник Фадеева, пришедший в „Юность” вскоре после его смерти, был, конечно, партийцем до мозга костей, однако умел „загораться от искры чужого таланта”, поэтому „жаловал молодое шестидесятничество и часто прикрывал его партийной грудью”. А прикрывать было что, поскольку, начиная со „Звездного билета”, бунтарское смыслоискательство исповедальной, как ее назвали, прозы „Юности” стало приобретать отчетливый западнический характер».
Эзопов язык в современной русскоязычной поэзии. Круглый стол «Эмигрантской лиры». Автор публикации Александр Карпенко. — «Эмигрантская лира», 2024, № 1 (45) <https://emlira.com>.
Говорит Борис Кутенков: «Я не знаю, что лучше: социально обесценившееся слово, понимание которого, по Кушнеру, сведено к „знанью о поэзии в руках пяти-шести” (но способное быть собой, а не плакатом и не лозунгом), или возвращение террора, которое сопровождается ощущением слова как значимого и властного. Про второе думаю с отчетливой грустью, читая солженицынские мемуары „Бодался теленок с дубом”, где эта сила слова, ценность пробивания публикации в печать отражены во всех подробностях. Но — по здравом размышлении — на мой взгляд, уж лучше первое».
Людмила Якимова. Мотив бродяжничества в гендерном аспекте русской литературы 1920-х годов. — «Сюжетология и сюжетография» (Институт филологии СО РАН), 2024, выпуск 1.
«Создавая этот рассказ [«Жизнь Смокотинина», 1926], как и всю книгу „Тайное тайных”, Вс. Иванов исходил из сознания глубокой типичности ситуации бродяжничества, уходящей своими корнями в Революцию, и своего рода автокомментарием к рассказам книги явились его письма к М. Горькому, из своего солнечного Сорренто несколько идиллически воспринимавшего российское бытие: „Вот Вы, Алексей Максимович, пишите, что спокойствие вредно для людей. Вредно ли оно для нас русских сейчас. Очень не вредно… Спокойствие нации воспитывает волю и жадность к жизни отдельных людишек, чего у нас сейчас нет; люди исковерканы, все внутри их изломано, свершить преступление сейчас ничего не стоит — да вот, кстати, и в тюрьмах у нас перенаселение. Людей сейчас жестоко карают за растрату или хулиганство, а их, право, карать не за что, их надо лечить”».
Составитель Андрей Василевский