Люди из глины

Пользователь

 

Я — пользователь,

я умею пользоваться гаджетами, хотя не понимаю, как они работают,

я пользуюсь разными вещами, но не знаю, как они устроены,

я использую других людей для своих целей,

но эти цели по большому счёту бессмысленны,

впрочем, другие также пользуются мной, ибо все они — пользователи,

я так мало знаю о пользе, но не люблю слова «выгода»,

я хочу быть тебе полезным, используй меня,

стань моим пользователем.

 

В детстве мне на завтрак мама готовила

тёртую морковь и творог — полезно для зрения, — так она говорила,

а для души полезна молитва — так говорил мой прадед,

много полезного есть на этом свете,

так пользуйся мной, пока я здесь.

 

Я прихожу в церковь, слушаю священника,

я пользуюсь им для связи с Богом,

но я не понимаю принципов этой связи,

и я не знаю, пользуется ли Бог мной,

я вижу цепи событий, но не знаю, зачем

одно проистекает из другого, а не наоборот,

мои схемы неточны, трактовки иллюзорны —

я пользователь того, чего нет, и того, что есть.

И пусть я так мало знаю о пользе, но хочу быть тебе полезным,

используй меня, пока я ещё здесь.

 

 

*  *  *

 

Едем мимо забора,

выше которого

колючая проволока

и тюремные вышки,

но ещё выше

нет ни дверей, ни запоров…

И облака спокойно садятся

на крыши.

 

 

Пуля

 

Волшебная пуля

из неизвестного металла

ищет меня повсюду:

облетает деревья, огибает скалы

в местах, где я был и где буду.

 

Эта пуля летит на запах крови —

так мотыльки летят на свет,

но вокруг слишком много крови,

и она всё время теряет след.

 

В прошлых жизнях она была камнем,

была стрелой и куском свинца,

уходила в молоко, терялась за облаками

и давно забыла своего отца:

 

то ли старого рабочего на патронном заводе,

то ли мальчишку с рогаткой в кармане,

что играет с ней в прятки — она водит,

а он никогда водить не станет,

 

да и не прячется, просто за шторой

стоит к ней спиной и смотрит в окно

на прохожих, идущих в разные стороны,

и что будет дальше — ему всё равно.

 

 

Изгнание торговцев

 

Тускнеет лицо чужого бога на монете,

белоснежные голуби летят из дверей храма.

— Отцу не нужны ни кровь, ни крылья, —

так Он однажды ответил.

 

Монеты как рыбки прыгают под ногами,

волы и овцы бегут под ударами бича,

кто позволил ему хулиганить в храме?!

Мы вызвали полицию, она приедет сейчас!

 

Тридцать кусков серебра — не слишком ли много,

ещё уксус и желчь, чтобы Его все забыли,

но на монете тускнеет лицо чужого бога,

орёл опускает крылья.

 

 

Зимняя сказка с открытым концом

 

Ей снится низкий,

засыпанный снегом

по самую крышу дом,

где женщина за столом

разговаривает с огнём свечи,

просит его спасти

белокрылую бабочку,

вылетевшую раньше срока…

 

Женщина режет ножом ладонь,

бабочка втыкает в рану хоботок,

пьёт красный сок,

хлопает уже красными крыльями

и вдруг на огонь летит.

 

Он видит во сне

пустой ледяной лес,

по снегу идёт человек,

свистит, подзывая собак,

их имена Тьма и Мрак,

он видит дом

в самом конце пути,

там женщина за столом

разговаривает с огнём свечи,

просит его спасти,

просит его спасти….

 

 

Люди из глины

 

Мы люди из глины, и наши слова

в шуме травы различимы едва,

слепил нас ребёнок и бросил шаля,

с первым дождём нас поглотит земля,

 

трава прорастает сквозь наши тела,

мы станем прозрачней любого стекла,

цветок-колокольчик звенит в голове,

и небо уснуло в высокой траве,

 

в чудесном пространстве небесного сна

дорога до самого дома видна,

где путник уставший, присев на порог,

очистит от глины подошвы сапог.

 

 

Отпевание

 

Стоим со свечами в руках,

прикрываем бумагой пальцы

от восковых слёз.

 

Мой товарищ в лодке лежит,

между нами течёт река,

и никто не знает, где мост.

 

Справа — в терновом венце Христос,

впереди — распятый Христос,

словно парус на мачте Христос —

 

скоро мы поставим свечи

в песок под его ногами,

в плотный тяжёлый песок.

 

Мой товарищ в лодке лежит,

слева — Мария в полный рост —

дитя светится на руках.

 

Между нами течёт река,

над ней радуга словно мост,

на ней сходятся все пути,

 

но в ботинках полно песка,

тяжелей не бывает песка:

не подняться, не перейти.

 

 

Бутылка неба

 

Он рисует небо:

взмах кисти и оно сливается

с линией горизонта,

ещё один —

исчезают в небе ветви деревьев.

 

— Что ты делаешь

с этим небом?!

Его становится слишком много.

 

Тогда он рисует большую бутыль

и лишнее небо сливает в неё.

Снова проступают ветки

и линия горизонта.

 

— Не стесняйся, бери,

от него не убудет. —

Протягивает мне

бутылку, полную

голубоватого света,

— делай что хочешь,

можешь выпить её с друзьями,

или подарить любимой…

 

А за небо не беспокойся.

Я ведь могу стереть границы

между небом и любым предметом,

могу даже сам с ним слиться,

но мне интересней небо,

под которым дома и деревья,

в котором и звёзды, и птицы.

 

 

 

Ракета

 

Вот они, три брата,

лётчик первой мировой, пехотный офицер

и мальчишка в гимназической форме,

самый младший, мой дед,

один уйдёт в шестнадцатом, другой — в девятнадцатом,

а самый младший — в семьдесят девятом,

он успеет передать мне

наручные часы «Ракета»

(я примчусь автостопом в Швенчёнис

и застану деда на самом пороге:

аорта уже разорвалась,

и кровь покидает сердце…).

 

Часы остановились сразу после его смерти

и больше уже не ходили,

завёрнутое в брезент тело

ехало в грузовике

до Ленинграда,

стрелки часов на моей руке

были неподвижны, но время летело:

ведь не зря часы назвали Ракетой.

 

Дед рассказывал, что

старший брат, выпрыгнув из падающего самолёта

в сугроб, повредил ноги,

но умер не от травм,

а от воспаления лёгких,

не дождавшись

ни начала революции, ни конца войны,

лети, лети, моя Ракета

мимо солнца, мимо луны.

 

Средний брат

в небольшом чине, кажется, поручика,

когда ему предложили служить Советам,

ответил, что присягал лишь Богу и Государю,

его расстреляли

вместе с другими офицерами,

откуда дед узнал об этом,

я не спросил,

 

лети на свет моя Ракета,

лети, пока хватает сил.