Ничего не сказала рыбка…
А. С. Пушкин
Пришедшие из арабской мифологии джинны стали любимыми персонажами западной культуры. Выработался определенный канон сюжета: в руки героя попадает кувшин, в котором заточен дух, герой освобождает его и джинн готов выполнить его желания — и тут-то и начинается самое интересное; важнейшие моральные, психологические, философские идеи могут быть обкатаны в рассказе о том, какие желания загадал владелец джинна и как они были исполнены. Истории эти можно встретить и в художественной литературе, и в кинематографе, и в мультипликации, и в многочисленных комиксах и карикатурах.
Истории о джиннах являются разновидностью более обширной группы сюжетов, которую можно назвать историями о волшебных исполнителях желаний. Таким исполнителем обычно является какое-то фантастическое существо — если не джинн, то, например, волшебная рыба (золотая рыбка в сказке Пушкина, волшебная камбала в аналогичной сказке братьев Гримм, волшебная щука в русской сказке «По щучьему велению»). К этому же кругу сюжетов примыкают истории о договоре человека с дьяволом. Но иногда роль исполнителя желаний выполняет и предмет: волшебная палочка, волшебное кольцо, волшебный цветок, волшебная комната.
Огромное количество — может быть, большинство — вариантов таких сюжетов обладают интересной особенностью. Хотя возможность исполнять желания кажется чрезвычайно привлекательной и предоставляет герою вожделенные для большинства людей возможности, результаты взаимодействия героя с исполнителем желаний оказываются либо прямо отрицательными, либо сопряженными с такими побочными издержками, что персонажу не приходится завидовать.
Под судом здравого смысла
Сюжеты о джиннах и волшебных палочках формируются под воздействием двух противоположных психических сил. С одной стороны, всякий хотел бы, чтобы его желания исполнялись, это, собственно, следует из самого определения понятия «желание». А. В. Амфитеатров, рассуждая о средневековых поверьях, связанных с магией и сделками с дьяволом, отмечает: «Вечное брожение желаний, ненасытимых в обычных условиях земного бытия, вызывают в уме мечты о могуществе абсолютном, способном удовлетворить все аппетиты жизни»[1].
Сюжет об исполнении желаний воплощает всеобщую тайную или явную мечту, и это определяет его популярность. Само массовое появление этих сюжетов является прекрасным доказательством мысли, высказанной Фрейдом в работе «Художник и фантазирование»: дети получают удовольствие, воплощая свои желания в играх и фантазии, взрослея, человек не может отказаться от этого удовольствия, что проявляется в болезненных фантазиях невротиков — и в искусстве.
С другой стороны, существует целый комплекс представлений о том, что подобный сюжет является в различных смыслах недолжным — тут могут играть роль и моральные, и религиозные, и психологические соображения, но самое главное — против подобных сюжетов протестует здравый смысл, напоминающий, что простого исполнения человеческих желаний не бывает, это противоречит базовым свойствам реальности, а значит волшебное исполнение желаний оказывается пустопорожним и инфантильным мечтанием.
Тот факт, что в большинстве случаев волшебное исполнение желаний в литературе и кино, как правило, связано подвохом, лишающим желанное волшебство привлекательности, что в огромном числе сюжетов герой, как в сказке Пушкина, остается «у разбитого корыта», может быть, в первую очередь является проекцией этих сомнений — иногда моральных и религиозных, но в большей мере рутинно-онтологических, отражающих неверие в возможность легко исполнять желания. Фантазия натыкается на препятствие, мешающее героям рассказов, фильмов и комиксов даже в воображаемой реальности достигать желаемого без побочных последствий.
Вполне уместно тут сопоставить два факта. С одной стороны, в сюжетах с джинном человек просит о благах, которые он не мог бы достигнуть иначе как чудом. С другой стороны, в современном обществе человек может быть измучен идеалом успеха и иными идеалами — красивой внешности, эффективной работы, здоровья, трудолюбия и т. д., к которым человек должен стремиться, но которых большинство достигнуть не может — особенно всех сразу, трудно быть разом красивым, богатым и здоровым. Таким образом, истории про джиннов и современный западный культ успеха имеют общую точку: недостижимость конструируемых и пропагандируемых идеалов. Осознание недостижимости социального идеала, проецируясь в литературу и кино, порождает трагический стереотип: идеал недостижим даже при помощи волшебства.
Можно задать один важный вопрос: если мы имеем дело с фантазией, где все возможно, зачем между героем и объектом его желания оказывается посредник — своенравный джинн, коварный дьявол, волшебная палочка, которая — как романе Николая Носов «Незнайка в Солнечном городе» — в самый нужный момент ломается из-за плохого поведения героя?
Ковров-самолетов не бывает, а значит вообразить ковер-самолет — в общем-то, совершить не большее насилие над реальностью, чем когда вы воображаете мгновенное перемещение в пространстве. Тем не менее к «чудесам готового результата» в фантастике прибегают сравнительно редко и с какой-то боязливой осторожностью. В фантастике и в фантазиях дорогу к цели обязательно загораживает фигура посредника, Исполнителя желаний, джинна или Мефистофеля. Необходимость использовать таких посредников как раз и является лучшим свидетельством того, сколь непрочна и подвержена сомнениям вера в саму возможность исполнения желаний.
Сюжет о Фаусте и Мефистофеле заставляет задуматься о том, что греза об исполнении желаний без труда и затрат внушает тревогу, порождаемую известной мудростью: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Английский психоаналитик Джош Коэн отмечает: «Фауст наглядно демонстрирует парадокс „цивилизации”. Всю жизнь он занимается упорным научным трудом, главная цель которого — обрести власть творить без труда, иметь все, что заблагорассудится». Но реальность так не работает — и Коэн замечает: «Избавив науку от труда и усилий, Фауст приближает несчастье»[2].
Исполняющие желания посредники похожи разом на царей, которых просят, и на слуг, которым приказывают, но в обоих случая видна ненадежность этих отношений и зависимость царя от добросовестности слуг, а просителя — от царской милости. Джинн явно могущественнее того, кто им повелевает, и хозяин джинна оказывается в двусмысленном положении царя и просителя одновременно. Это положение человека, ставшего царем во сне и в глубине души сознающего, что все происходящее с ним — лишь сон.
Непредсказуемые последствия
Существует множество сценариев того, почему встреча с волшебным исполнителем желаний может оказаться не столь привлекательным событием, как кажется в начале.
Магическое исполнение желаний может таить в себе непредсказуемые последствия. Человек, получивший в свое распоряжение джинна или беса оказывается распорядителем сил такого масштаба, что все особенности, издержки и побочные эффекты их действия заведомо превосходят его знания.
В сказке Валентина Катаева «Цветик-Семицветик» девочка, ставшая хозяйкой волшебного цветка, поддается спонтанным импульсам и загадывает желания, последствия которых не понимает. Она загадывает путешествие на северный полюс — и чуть не попадает в лапы белым медведям, загадывает получить все куклы мира, не понимая, что ей делать с таким огромным количеством игрушек. В итоге героиня сказки должна тратить ресурс волшебного цветка на то, чтобы отменять последствия собственных желаний.
Между тем последствия непродуманного желания могут быть катастрофическими, что описано в рассказе Герберта Уэллса «Человек, который мог творить чудеса». Главный герой, получивший магические способности, пожелал всего лишь чтобы ночь продлилась чуть дольше — в итоге Земля остановилась, а все, что было на ее поверхности, продолжило двигаться по инерции — началась всемирная катастрофа.
Близко к теме исполнения желаний, сопровождаемого непредсказуемыми последствиями, стоит тема даруемых чудесным образом благ, пользование которыми крайне ограничено или даже невозможно из-за каких-то их свойств. В сказках «Тысячи и одной ночи» золото, даваемое джиннами, может у недостойных людей превратиться в медь или черепки. Также в черепки превращается золото в советском мультфильме «Золотая Антилопа» (режиссер Лев Атаманов, 1954) — поскольку перед раджой было поставлено условие не останавливать «генерирующую» золото антилопу и не говорить «довольно».
В фильме «Комната желаний» (режиссер Кристиан Волькман, 2019) всеми благами, которые дает волшебная комната, можно пользоваться только внутри дома — деньги, возникающие в комнате, за пределами дома превращаются в песок.
В фильме «Три тысячи лет желаний» (режиссер Джордж Миллер, 2022) женщина хочет, чтобы джинн жил с ней в Лондоне в качестве любовника, — но выясняется, что для джинна смертельно вредны наполняющие современный город электромагнитные излучения.
А еще одно непредсказуемое последствие может заключаться в том, что сама власть над волшебным исполнителем желаний — например, джинном — является предметом острого соперничества, поэтому счастливец, получивший волшебную лампу или иной артефакт, становится объектом яростных атак со стороны конкурентов. Так, в исходном тексте сказки про Алладина за лампой с джинном охотится колдун из Магриба, а после его смерти его брат; в некоторых экранизациях этой сказки роль главного конкурента выполняет визирь. В фильме «Хоттабыч» (режиссер Петр Точилин, 2006) за кувшином с джинном охотится сам Шайтан. Модернизированный вариант такого рассказа о соперничестве — в романе Владимира Орлова «Аптекарь», где группа мужчин покупают бутылку водки, из которой появляется аналог джинна — берегиня; но, поскольку бутылка покупалась вскладчину, на берегиню предъявляют права несколько человек — пропорционально их паям; начинается острая и опасная борьба за паи, в ходе которой один из персонажей даже кончает с собой, чтобы завещать свой пай другому.
Лингвистический поворот
Там, где исполнитель желаний (джинн или дьявол) намеренно искажает приказ человека, в сюжет вплетается лингвистическая проблематика, связанная с возможностью многозначной интерпретации слов пожелания. Фантастический исполнитель должен придерживаться приказа заказчика — но злонамеренный исполнитель может играть на соотношении текста и контекста, а также на многозначности используемых людьми выражений. Важным сюжетообразующим обстоятельством становится тот факт, что понимание человеческой речи предполагает знание положений, не высказываемых, но заложенных по умолчанию, которые злонамеренный исполнитель желаний игнорирует или толкует в свою пользу, демонстрируя всю условность понятия о формальном исполнении приказе.
Лучший пример этого видим в фильме «Исполнитель желаний» (режиссер Роберт Кертцман, 1997). В нем злобный джинн исполняет желания так, чтобы это шло исключительно во вред людям: раненый лишается жизни, пожелав избавиться от боли; работник медицинской школы, увидевший лицо джинна, пожелал не видеть этого ужаса и лишается глаз; женщина-продавец в магазине одежды обращается в манекен, поддавшись обещаний вечной красоты.
В фильме «Трасса 60» (режиссер Боб Гейл, 2002) магический исполнитель желаний по имени Грант также часто исполняет желания во вред просящему — когда молодожены пожелали быть счастливыми до смерти, он подстроил их гибель сразу после выхода из церкви. В комиксе серии Cyanide and Happiness человек просит джинна сделать его знаменитым — и после этого мы видим его портрет в газете под заголовком «парня убил настоящий джинн».
Отдельный класс подобных «лингвистических» недоразумений возникает в тех случаях, когда заказчик при формулировке приказа использует фигуральное выражение.
В фильме «Приключения Алладина» (режиссер Гленн Кэмпбелл, 2019) визирь приказывает джинну «убрать Алладина с моих глаз», имея в виду, что джинн должен убить его, но джинн, сочувствующий Алладину, делает последнего невидимым.
Конечно, надо различать случаи, когда негодная интерпретация приказа является результатом злого умысла и когда она оказывается следствием языковой тупости. В экранизации рассказа Герберта Уэллса «Правда о Пайкрафте» (Третий эпизод сериала «Бесконечные миры Герберта Уэллса», режиссер Роберт Янг, 2001), роль такого «языкового идиота» исполняют логические снадобья, которые приносят вред или пользу, в зависимости от того, как формулирует человек свои желания. Одному их персонажей, пожелавшему любви, они помогли, но герой, решивший избавиться от облысения, обрастает невероятной шерстью по всей поверхности тела, а главный герой эпизода, толстяк Пайкрафт, пожелавший сбавить вес, вообще лишается физического веса. В исходном тексте рассказа Уэллса фармацевт упрекает Пайкрафта: «Вы грешили против ясности речи: вы изысканно именовали „весом” то, что было бы справедливее, хотя и обиднее для вас, называть просто „жиром”».
Таким же «лингвистическим идиотом» оказывается волшебная палочка в фильме «Чародеи» (режиссер Константин Бромберг, 1982): когда главный герой желает, чтобы перед ним появилась Алена (его возлюбленная), перед ним возникают множества предметов — куклы, конфеты, даже корова, — которым может быть приписано это имя.
Технические трудности
Тема нечетко, поспешно или слишком образно сформулированных приказов ставит вопрос о том, что управление исполнителем желаний требует компетентности так же, как работа с любым подрядчиком требует компетентно составленного техзадания. Коллизия, возникающая в пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке», на языке инженерии означает, что «оператор» — старуха — задает системе слишком большой, недопустимый параметр — «быть владычицей морскою», выкручивает ручку до упора — и это ломает всю систему. Более ясно проблема компетентности заказчика мы видим в таких сюжетах, как «Ученик чародея» Гёте, в сказке братьев Гримм о волшебном горшочке, в мультфильме «Золотая антилопа» — люди запускают магический процесс исполнения желаний, но не знают, как его остановить; научно-фантастический сюжет этой же сказки мы видим в повести Александра Беляева «Вечный хлеб», где съедобная микробиологическая масса доставляет людям те же неприятности, что и каша из волшебного горшочка.
Желающий может принять внешний симптом желаемого успеха за его суть. Писатель, главный герой романа Марии Корелли «Скорбь Сатаны», пытается с помощью доставшихся ему от дьявола денег организовать успех своему роману — в итоге ему удается организовать хвалебную кампанию в прессе, но истинного успеха она не приносит.
По сути, это классические проблемы, всегда возникающие между заказчиком и исполнителем в инженерии, строительстве, дизайне, — поскольку исполнитель далеко не всегда может угадать, что заказчик считает само собой разумеющимся по умолчанию.
Эта нестыковка может быть усилена технической некомпетентностью джинна, вызванной, например, тем, что за сотни лет, проведенных в кувшине или лампе, он отстал от современного уровня наук и технологий. Могущество исполнителя не может быть полноценной компенсацией пробелов в его знаниях — наоборот, могущество делает эти пробелы еще более разительными, порождая «ошибочные чудеса». В повести Ф. Энсти «Медный кувшин» джинн устраивает для своего хозяина, который пригласил невесту с родителями на ужин, пир в древнем стиле, так что вино пахнет смолой и козьими шкурами.
В романе Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч» такие ошибки делаются джинном постоянно — на экзамене по географии джинн заставляет подопечного рассказывать сведения, соответствующие взглядам древних географов, одного из персонажей джинн продает в рабство в Индию, не зная, что в современной Индии рабства уже нет, наконец, джинн изготавливает миллионы долларов по требованию американца Гарри Вандендаллеса, но, имея для образца всего одну долларовую бумажку, Хоттабыч создает долларовые купюры с одним и тем же номером, что делает невозможным их использование. В фильме «Хоттабыч» невежество джинна в области изготовления бумажных денег проявляется еще более рельефно — он изготавливает долларовые купюры из папируса.
Греховные страсти
Негативный результат исполнения желаний возникает не только потому, что они искажаются злой волей исполнителя, и не только из-за того, что люди не понимают истинного смысла и последствий своих желаний, но еще и потому, что сами желания могут быть истолкованы как порочные и ведущие ко злу — христианская моралистическая интерпретация может сблизить человеческие желания с богословскими понятиями страстей и греха. Впрочем, еще до христианства Платон в диалоге «Горгий» поставил вопрос о лучших и худших желаниях, в этом диалоге Сократ полемизирует с теми, кто считает, что именно исполнение желаний является путем к счастью. Вообще, недоверие к желаниям и даже их полное отрицание (как в буддизме) — важнейшая тема моралистов и религиозных реформаторов. С другой стороны, как отмечает И. А. Протопопова, существует особая разновидность имморализма, заключающаяся в уравнивании плохих и хороших желаний, — у Платона этот вид имморализма зафиксирован во введенном в «Государстве» понятии «тиранического человека», а в новоевропейской культуре самым ярким примером этого служит фигура маркиза де Сада[3]. Разрушая табу, разрушая механизмы сдержек, джинн или черт провоцирует человека приблизиться к свободе конструируемого де Садом либертина.
Западные моральные традиции видят возмездие таящимся в самой природе желаний, которые не служат человеческой пользе. Если желания греховны — то неудачи джиннов и бесов, непредсказуемые последствия совершенных чудес или слишком большая цена, которую приходится платить за эти чудеса, как раз и служат символом сомнительности самих желаний. Неудача оказывается сложной метафорой моральных законов мироздания.
В романе Марии Корелли «Скорбь сатаны» дьявол занят тем, что исполняет желания людей, при этом в его деятельности почти нет подвохов или искажений, но сами желания, которые он выбирает, чтобы исполнять, разумеется, греховны или, по меньшей мере, сомнительны — он дает главному герою богатство, родство с аристократом, красавицу-жену, но все это не приносит герою счастья, зато убивает его литературный талант.
Сюжет о сделке с дьяволом может быть усилен за счет того, что дьявол ставит условия, сопровождающие сделку. В средневековом миракле «Чудо о Теофиле», написанном трубадуром Рутбёфом и известным в России благодаря переводу Александра Блока, дьявол возвращает разжалованному церковнослужителю его богатство и чин при условии, что он не будет делать добрых дел. Нечто аналогичное — в рассказе Вашингтона Ирвинга «Дьявол и Том Уокер», в котором дьявол дает скряге богатство при условии, что тот станет ростовщиком и будет обирать сограждан.
В последнем рассказе важно то, что главный герой еще до встречи с дьяволом был скрягой, подаренные в результате сделки богатства лишь усилили те черты характера, которыми он уже обладал. В рассказе Ирвинга исполнение желаний оказывается экспериментом, лучше демонстрирующим порочную натуру героя. Внутри сюжета подаренные богатства оказываются способом усиления определенных сторон личности Тома Уокера, но с когнитивной точки зрения исполнение желания оказывается даже не усилителем жадности героя, а увеличительным стеклом, познавательным инструментом, позволяющим читателю более рельефно рассмотреть грех скупости.
Джинн как психоаналитик
Итак, исполнитель желаний является важнейшим инструментом психологической и культурной диагностики. Когда человек высказывает свои желания, он выявляет свою личность, обнажается, исповедуется, раскрывает свои ценности, в том числе и скрытые. Главная заслуга имморалистов — таких как де Сад или Ницше — в том, что они выше многих других добродетелей ставят честность, и, если греховные желания действительно гнездятся в душе, они должны быть по меньшей мере признаны, выявлены и проговорены. И джинн или черт провоцируют своих хозяев на ницшеанскую откровенность.
Появление джинна или цветика-семицветика обнаруживает, что желания есть, что, оказывается, над человеком тяготеет невысказанное, может быть, не замечаемое им, может быть, вытесненное в подсознание, но острое желание. Старику в «Сказке о рыбаке и рыбке» до встречи с волшебной рыбкой не приходило в голову, что его семья остро нуждалась в новом корыте. Появившиеся возможности обнажают скрытые дефициты.
Речь идет не только о дефиците предметов и благ. Аристотель в «Никомаховой этике» говорит о трех фазах стремления к Благу — знание о том, что есть благо, желание этого блага и действие по его достижению. Таким образом, желание есть посредник между знанием и действием. Но хозяин джинна с большой вероятностью не мог начать действовать. То есть речь идет о дефиците действия, джинн покрывает именно этот дефицит, создавая соблазн прорвать круг выученной беспомощности. Джинн избавляет от необходимости перехода от желания к действию, превращая высказывание желания в перформативный акт начала действия. Популярность фантастических рассказов об исполнении желаний порождается не только мечтами о недоступных благах, но и сожалениями, даже угрызениями совести, порожденными невозможностью перейти к действию.
Это обстоятельство важно для интерпретации сюжетов о сделке человека с дьяволом. Человек обладает разными, в том числе противоречивыми желаниями, и искусство беса состоит в том, чтобы выбрать только выгодные ему — только греховные желания. Но соблазн получить помощь от демона может быть вызван не только тем, что греховные желания сильны и запретный плод сладок, но и тем, что именно в отношении этих желаний человек получает предложение перейти от бесплодного томления к практике, к поступку, к реальности.
Однако ситуация исполнения желаний — не просто диагностика. Это именно тот тип методологически сомнительного исследования, которое вносит изменение в объект изучения. Происходящее с человеком, которому джинн предложил исполнить его желания, не сводится к тому, что выявляется скрытое. Ситуация встречи с джинном столь нова и необычна, что приводит к изменению самого желающего.
Прежде всего, волшебный исполнитель желаний способствует инфантилизму своего хозяина, возвращает его в детство, поскольку побуждает его вернуться в мир воображения, в котором исполняются нереальные, нелепые желания, возвращает его в сферу неотфильтрованных жизненным опытом фантазий. На языке Фрейда это означает возвращение к принципу удовольствия от принципа реальности — в то время как именно доминирование принципа реальности является важнейшим элементом взросления. К тому же джинн ставит хозяина в положение беспомощного существа, чьи действия сводятся к просьбам к «взрослому».
Но есть и иные механизмы личностной трансформации. Желание, которое человек загадывает, совсем не обязательно является просто высказыванием того, что человек хотел раньше. И даже если только это — сам переход к высказыванию, к формулированию уже является шагом к самоизменению, на этой истине базируются и церковная исповедь, и психоанализ, — а значит джинн, предлагающий загадать желание, помимо своей воли оказывается в роли психоаналитика. Но высказываемое желание может оказаться и артефактом, возникшем в процессе «диагностики». До встречи с волшебным исполнителем человек был другим. Теперь в нем просыпаются уснувшие мечты и появляются такие стремления, которых не было. Человек начинает рефлексировать над своими приоритетами и ценностями, он начинает наблюдать, чего желают другие, — всякая рефлексия изменяет человека, а каждый акт исполнения желаний становится новым шагом к рефлексии.
Быть может, человек запрещал себе желать того, что считал невозможным или запретным, думать об этих желаниях становится для него табу — джинн разрушает эти табу, а как отмечает Хартмут Крафт, разрушение табу есть, с одной стороны, разрушение идентичности — личной и групповой, а с другой стороны, это путь к развитию, и сам разговор о табу уже является его разрушением[4].
Дьявол в рассказе Вашингтона Ирвинга или в романе Марии Корелли специально пытается нажать на соответствующие «кнопки» в личности соблазняемого человека, он специально пытается выполнять только греховные желания — но мы можем видеть, что целенаправленная сатанинская «педагогика» не является обязательным условием такого развития сюжета: само по себе волшебное исполнение желаний является уже дьявольским соблазном, могущим изменить психологический профиль человека далеко не в лучшую сторону, — даже если исполнителем является не дьявол, а куда более нейтральное фантастическое существо.
Закон возрастания аппетита
Одна из характерных разновидностей изменения личности в процессе общения с джинном — возрастание аппетитов.
В романе Лагина «Старик Хоттабыч» джинн, желая компенсировать неудобства, которые он доставил американцу Гарри Вандендаллесу, создает по его требованию деньги и другие материальные блага, но, когда американец, желая все больше таких благ, требует власти над миром, терпение джинна кончается, и он заставляет американца улететь на родину.
Этот эпизод повторяет основные вехи пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбки», которая, в свою очередь, воспроизводит сюжет «Сказки о рыбаке и его жене» братьев Гримм. В обоих сказках жена рыбака требует все более весомых благ, у Пушкина она становится царицей, у Гриммов — Императором и даже Римский папой, но когда ее требования становятся непомерными — у Пушкина героиня хочет быть «владычицей морскою», а у Гриммов — Господом Богом, то волшебные помощники возвращают обеих героинь к исходной бедности.
Утонченное, декадентское повторение этого же сюжета о безрезультатном возрастании аппетитов мы обнаруживаем в рассказе Всеволода Иванова «Медная лампа». Его герой получает лампу с джинном на 4 часа и начинает обдумывать, какое же желание ему загадать; главная цель героя — завоевать любовь девушки, но, перебирая необходимые для этого средства, герой приходит ко все более амбициозным мечтам, раздумывает даже, не стать ли ему царем — в итоге в этих бесплодных размышлениях проходят все отведенные ему часы и молодой человек так и не успевает ничего загадать, оставшись, как жена рыбака, в исходной бедности.
Мораль подобных историй заключается в том, что фантастическое исполнение желаний играет роль провокации, которая меняет и в некотором смысле ухудшает и личность, и потребности заказчика, так что никакое исполненное желание не может его удовлетворить, он все время хочет большего и в конце концов заходит в своих желаниях в область, опасную для него и грозящую разрушить его отношения с исполнителем.
Таким образом, ситуация магического исполнения желаний является психологически опасной. Литературный сюжет в грубой форме обрисовывает вполне реальную проблематику: рост благосостояния всегда — естественно и автоматически — влечет за собой рост потребностей, а значит и рост неудовлетворенных потребностей, обитающих в сфере воображения. Сюда же примыкает и проблема «искусственных» потребностей, которые, по мнению социальных критиков, таких, как Жан Бодрийяр, разжигаются в гражданах западного общества рекламой и медиа.
Также сюжет о волшебном исполнении желаний легко можно интерпетировать как метафорическую иллюстрацию известного представления о развращающем действии власти и богатства. Способность приказывать джинну — прекрасная аллегория возрастающей власти. И очень характерно, что роман Эрнста Юнгера, в котором герой не знает, как лучше употребить имеющуюся у него власть, называется «Проблема Алладина».
Возрастание аппетитов жены рыбака указывает на очень важное направление трансформации личности. Всякий человек находится под давлением неудовлетворенных желаний, и, чтобы сохранять хоть какое-то душевное равновесие, он должен создавать в душе противостоящую этим желаниям систему сдержек и противовесов, практиковать сдержанность и умеренность, забывать про какие-то желания. Уникальное предложение джинна заставляет вспомнить о забытых и задавленных мечтах — по сути, джинн разрушает тщательно выстроенную систему сдержанности и умеренности, а поскольку (как это точно отмечается в книге Норберта Элиаса «О процессе цивилизации») именно на этих качествах держится цивилизация, волшебное исполнение желаний есть явление антицивилизационное. Оно приглашает человека к оргии, к карнавалу, переворачивающему социальные иерархии, к разгулу страстей, с которых сняли оковы. Джинн или черт устраивает для своего хозяина персональный карнавал. Во многих сюжетах об исполнении желаний в начале мы находим оргиастический момент — в «Шагреневой коже» герой прямо «заказывает» оргию, в «Фаусте» Гёте герой участвует в Вальпургиевой ночи, в «Цветике-семицветике» с неба по заказу девочки падают миллионы кукол, в фильме «Комната желаний» герои купаются в наколдованных долларах.
Проблема цены
Еще один сюжетный лейтмотив, делающий волшебное исполнение желаний не таким привлекательным, каким оно могло бы быть, — за услуги магических «сервисов» приходиться платить.
Известно, что в основе магического мышления лежат представления об обмене, сделке с высшими силами. К этому добавляются, с одной стороны, более общие представления, что любой успех достигается лишь ценой усилий и издержек, и, с другой стороны, — специфические религиозные представления о том, что задачей дьявола является соблазнение людей. На пересечении всех этих концепций возникает распространенный сюжет о сделке с дьяволом, где человек платит очень высокую цену — собственную душу.
Конечно, идея такой платы возникла только потому, что мы имеем дело с религиозным дидактическим сюжетом, потому что вопрос о спасении души находится в центре христианского вероучения и потому, что поимка человеческих душ считается единственной задачей дьявола — но, хотя все это так, данный сюжет можно рассмотреть и в более широком контексте. В жизни за все надо платить, и поскольку магия (в том числе дьявольская магия) может позволить достичь экстраординарного успеха — то и цена за этот успех должна быть экстраординарная.
В реальности желаемое часто недостижимо, поскольку оно слишком дорого, на него банально не хватает денег — однако волшебный помощник часто не решает проблему цены, а только преобразует ее; услуги волшебного помощника тоже могут стоить очень дорого.
И тут мечты о магическом исполнении желаний сталкиваются с ценностным парадоксом — слишком высокая цена обесценивает купленные за нее блага.
Человек, продавший душу бесу, в конце концов раскаивается, понимает, что жизненные блага не стоят души, и пытается расторгнуть сделку — успешно, как в «Чуде о Теофиле», «Фаусте» Гёте или древнерусской «Повести о Савве Грудцыне», или безуспешно, как в вариантах легенды о Фаусте до Гёте.
Секулярный вариант этого сюжета о продаже души видим в романе Бальзака «Шагреневая кожа», в котором волшебный артефакт — кусок шагрени, — исполняя желания владельца, уменьшает продолжительность его жизни. В итоге герой романа, сначала смело пользуясь предоставленными ему возможностями, затем, как и в средневековых христианских легендах, раскаивается и думает только о том, как затормозить действие волшебной шагрени.
С «Шагреневой кожей» сходен сюжет фильма «Чунгул» (режиссеры Александр и Вячеслав Алешечкины, 2016), в котором деревенский колдун может исполнять желания, отнимая какое-то время жизни — тем большее, чем более масштабны просьбы человека. И поскольку никто не знает продолжительности своей жизни, часто выполнение желаний приводит к смерти. Главный герой, торгуясь с колдуном ради починки дорогого автомобиля, договаривается о цене всего в один день — но очень быстро погибает в автокатастрофе.
Еще одно преломление сюжета о сделке с дьяволом — повесть Джеймса Крюса «Тим Талер, или Проданный смех», где барон Треч (то есть дьявол — фамилия барона представляет собой написанное наоборот слово «черт», в оригинале «Lefuet» ) берет у Тима Талера в обмен на способность выигрывать любое пари всего лишь его способность смеяться, однако по прошествии времени эта способность становится так дорога главному герою, что ему оказываются ненужными все дарованные ему возможности, он готов на все, лишь бы вернуть смех.
Во всех этих сюжетах оценка отданного сильно изменяется во времени. В момент заключения сделки и Фауст, и Тим Талер действительно были готовы заплатить требуемую цену. Но чем дальше, тем больше ценность отданного в их глазах растет, а ценность полученного падает. Из этого следует, что в сюжетах о фантастических сделках содержится идея неспособности человека оценивать истинные блага, и только их утрата является важным когнитивным и педагогическим событием, позволяющим получить истинную меру для оценки. Сделка оказывается уроком оценивания.
Но есть и вторая мысль: человек не может в полной мере оценивать именно те блага, которыми он обладает, обладание понижает оценку, утрата — повышает. Человек хочет обладать тем, чего у него нет, а значит человеческое желание в принципе не может быть удовлетворено, поскольку оно парадоксально ориентировано на обладание отсутствующим. В этом — принципиальное родство желания и зависти, поскольку именно зависть стимулирует самые сильные желания, ради которых человек готов на самые страшные жертвы — начиная с продажи души. Но обладать утраченным также невозможно, как невозможно дожить до завтра — поскольку завтра всегда превращается в сегодня, а в момент получения утраченное превращается в обретенное, а значит понижает свою стоимость.
Чужое желание
Причина переоценки желаемых благ заключается в том, что всякое сильное человеческое желание направлено не только на свой непосредственный объект — «быть столбовой дворянкой», — но содержит еще обещание счастья. И именно потому многие — если не большинство — человеческих желаний обманывают. Можно достичь желаемого, но трудно получить обещанное. Размышляя об исполнении человеческих желаний в ходе технического прогресса, Станислав Лем пишет: «...исполняя наши желания, материальный мир вместе с тем принуждает нас поступать так, что достижение цели становится столь же похожим на победу, как и на поражение»[5]. Павел Флоренский мечтал в детстве жить на острове — и оказался в конце жизни на Соловецких островах в ссылке, в своем письме он оценивает эту ситуацию так: «…исполнение желаний такое, что не узнаешь своего желания и тогда, когда желание уже прошло»[6]. В комиксе Райана Хадсона (Ryan Hudson) хозяин джинна выражает желание жить в мире, где нет понедельников, — а уже на следующей картинке жалуется как быстро наступают вторники после таких коротких выходных.
Сюжеты о магическом исполнении желаний служат инструментом исследования природы желаний и того, почему желания проблематичны, неисполнимы или же, исполняясь, оставляют человека неудовлетворенным. Но почему человек загадывает джинну или дьяволу неправильные, некачественные, в конечном счете не нужные ему желания?
Волшебное исполнение желаний может выступать в роли критики и деконструкции социального воображения, содержащего ложные, неточные или устаревшие ориентиры счастья и успеха. Оказавшись перед внезапной, не обдуманной заранее необходимостью загадывать желания, герои «джинниад» попадают в ситуацию интеллектуальной безоружности, им не хватает методологических инструментов, чтобы отличить собственные желания от стереотипных и навязанных, действительно нужные от поспешных и временных — они могут загадывать то, что, в сущности, им не нужно, не несет счастья и удовлетворения, нечто лишь внешне привлекательное, не отражающее истинные потребности.
Привлекательности самой идеи исполнения желаний противостоит целый комплекс представлений, что желание часто бывает «некачественным», поскольку является несобственным, чужим, навязанным — телесной природой, дьяволом (который обычно берет в союзники телесную природу), обществом, стереотипами, другим человеком — соблазнителем или соблазнительницей, «дурной компанией», объектом зависти или «миметическим соперником».
Многое может быть объяснено тем, что в желании человека его умом начинают управлять безличные силы, например, выработанные биологической эволюцией инстинкты, в которых заинтересован биологический вид, но не индивид. «Желания замешаны на страсти. А страсть — это телесная фиксация всего безлично существующего, ассимилируемого единственной в своем роде индивидуальностью… Вечная неудовлетворенность в погоне за призраком ускользающего неопределенного желания заставляет предпослать вопросу „А чего же мы желаем?” вопрос „Кто желает?”»[7].
Когда герой высказывает волшебному помощнику свое желание, это желание, несомненно, очень значимо, но все-таки не настолько, чтобы отдать все силы его достижению. Обретению волшебного помощника никогда не предшествует история маниакального стремления к определенной цели, длительного упорного труда для ее достижения. С большой вероятностью человек был отравлен уверенностью в том, что эта цель недостижима. Джинн не призывается тогда, когда половина пути к цели уже пройдена. И это означает, что истинная значимость цели для персонажа, возможно, сомнительна.
Многие желания являются наведенными обществом, составленными по стереотипным моделям, подражающими тому, что в этом месте и в это время принято желать. В советском мультфильме по «Сказке о рыбаке и рыбке» (режиссер Михаил Цехановский, 1950) старухе приходит в голову повысить свой социальный статус — стать дворянкой, а затем царицей — потому, что она видит в окно проезжающих дворян и царя. Тут уместно вспомнить выдвинутую Рене Жераром концепцию миметического желания, в соответствии с которой люди желают, подражая Другому, играющему роль модели, иногда желая чего-то лишь только потому, что этого же хочет другой, ценность желаемого возрастает из-за наличия соперника — как возрастает благодаря соперничеству ценность предмета на аукционе.
Девочка из сказки «Цветик-семицветик» отправляется на северный полюс, во-первых, потому что мальчишки во дворе играют в полярников и не берут ее в игру, и во-вторых, потому что в медиа царствует прославление героических полярников. Девочка выбирает путешествие, с одной стороны, под влиянием медийной моды и, с другой стороны, под влиянием опосредующего эту моду миметического (по Жерару) соперничества с играющими мальчишками. По выражению Михаила Горелика, героиня сказки Катаева, выбрав путешествие на северный полюс, оказалась жертвой социальной мифологии[8].
Но чужим желанием, возникшим из усиленных соперничеством общественных стереотипов, невозможно удовлетвориться. Модели чужих желаний заполняют внутреннюю пустоту желающего, но не контактируют с его подсознанием, не дают ему счастья. В рассказе Чехова «Сапожник и черт» бедный сапожник просит у черта сделать его богатым, но быстро обнаруживает, что жизнь богатого сопровождается множеством издержек — нельзя на улице петь песни и играть на гармошке, нельзя бить жену, и при этом теряешь сон из-за беспокойства о своем богатстве.
Аскеза для Аладдина
Герой, которому достался эффективный магический исполнитель желаний, встает перед необходимостью жесточайшей аскезы. Эта аскеза не требует отказа от секса и мясных блюд, но она требует подчинения строгому самоконтролю, чтобы не стать жертвой своих сорвавшихся с поводка страстей, своих растущих сверх здравого смысла аппетитов, своей мелочной раздражительности и мстительности, своих комплексов и слишком сомнительных пристрастий — короче говоря, всех желаний, которые с точки зрения спокойного стороннего наблюдателя были бы избыточными и которые, в конечном счете, были бы результатом неконтролируемого изменения личности, оказавшейся в режиме исполнения любого желания.
Кроме того, исполнение желаний требует тщательного продумывания и осторожности, чтобы своими действиями не вызвать катастрофы или непредсказуемых последствий, о которых придется жалеть, — Незнайка у Носова своей волшебной палочкой заселил Солнечный город хулиганами, а герой Уэллса остановил вращение Земли.
Наконец, исполнение желаний требует изобретательности и в то же время сдержанности и тщательно подобранного ритма — поскольку, кроме прочих опасностей, владельца джинна подстерегают скука и пресыщенность.
Все это свидетельствует о важной истине: к любому образу жизни надо уметь приспособиться и это приспособление требует и труда, и если не мудрости, то навыков.
Старуха из «Сказки о рыбаке и рыбки» не была исходно отрицательным персонажем, но она просто не смогла приспособиться к радикально новым для нее обстоятельствам жизни, она была жертвой этой радикальной смены обстоятельств, которая привела к трансформации ее личности — чего она сама не замечала, не зная, что существует проблема контроля этой трансформации.
Пример полезной аскезы и тщательного продумывания своих желаний мы видим во вставной истории, которую рассказывает героиня повести Антонии Байетт «Джинн в бутылке из стекла „соловьиный глаз”». Этот тоже сказка о рыбаке, только в ней рыбак ловит не волшебную рыбу, а волшебную обезьяну: «А надо сказать, что этот рыбак в свое время очень любил слушать сказки, кроме того, он вообще был не дурак и человек рассудительный, так что, подумав, понял, что главная опасность таких желаний — излишняя самонадеянность и торопливость. У него не возникло ни малейшего желания попасть, например, в такой мир, где все сделано из золота и совершенно несъедобно, и ему не без оснований казалось, что постоянное общество гурий, злоупотребление шербетом и искристым вином вскоре надоест и покажется утомительным. И он неторопливо пожелал себе того и сего понемножку: лавку, полную черепицы и изразцов на продажу, хорошего, честного и смышленого помощника, сад, полный кедров и журчащих фонтанов, небольшой домик с девушкой-служанкой для своей старой матери и, наконец, маленькую женушку для себя, как раз такую, что пришлась бы по вкусу его матери: не то чтобы прекрасную, как солнце и луна, но добрую, заботливую и любящую. И так он постепенно и очень спокойно создавал для себя некий мирок, весьма похожий на тот, что бывает в конце всех сказок, когда герои «потом жили долго и счастливо», и совсем не похожий на мир, созданный лихорадочно-поспешными желаниями, которые выполняла волшебная камбала в сказке братьев Гримм или даже Аладдинов джинн».
Однако и этот, чрезвычайно рассудительный пользователь волшебного слуги оказывается в затруднении, поскольку есть еще одна проблема, также встречающаяся в сюжетах про исполнение желаний, — проблема цены. За возможность получать желанные блага часто надо платить, в том числе и исчерпаемым ресурсом. В вышеприведенной новелле Байетт волшебная обезьяна с каждым исполненным желанием уменьшается в размерах — так же как уменьшается в размерах шагреневая кожа в романе Бальзака.
Есть, впрочем, два известных литературных текста, в которых герои не навлекают на себя своими приказаниями джиннам никаких неприятностей. Это повесть Ф. Энсти «Медный кувшин» и написанный отчасти в подражание этой повести «Старик Хоттабыч» Лагина. Секрет сюжетов двух этих произведений в том, что их герои не столько высказывают желания, сколько активно отказываются от тех услуг, которые навязывают им джинны.
В этих текстах человек оказывается не заказчиком, а цензором и фильтром по отношению к инициативам джина. Причина же заключается в том, что герои этих произведений обладают твердыми убеждениями, касающимися того, что им нужно и какой образ жизни они намерены вести: герой Энсти — идеализированный викторианский джентльмен, герой Лагина — еще более идеализированный советский пионер; и соблазны джиннов не колеблют эти убеждения. Когда джинн предлагает Горацию, главному герою «Медного кувшина», огромные сокровища, тот говорит сам себе: «Мне вовсе не хочется переворачивать мир вверх дном, ворочать денежным рынком. Хочу ли я, чтобы самые важные лица в Лондоне низкопоклонничали передо мной, стараясь от меня чего-нибудь добиться? Так как я бы превосходно знал, что все почести воздаются мне не за мои личные заслуги, то я едва ли мог бы считать себя польщенным. И зачем мне созидать царства? Единственное, что я умею и люблю, это — созидать дома. Потом, можно ли думать, что я лучше сумел бы властвовать над миром, чем все те, кто уже пробовал? Сомневаюсь».
[1] Амфитеатров А. В. Дьявол в быте, легенде и литературе Средних веков. М., «Ломоносов», 2022, стр. 260.
[2] Коэн Д. Неработа: Почему мы говорим «стоп». М., «Ад Маргинем Пресс», 2023, стр. 31.
[3] Протопопова И. А. Философ и тирания желания: маркиз де Сад в зеркале Платона. М., «Новое литературное обозрение», 2011, № 6, стр. 81 — 82
[4] Крафт Х. Табу и желание. Харьков, «Гуманитарный центр», 2019, стр. 185 — 203.
[5] Лем С. Сумма технологии. М., «АСТ», СПб., «Terra Fantastica», 2004, стр. 150.
[6] Флоренский П. А. Собрание сочинений в 4-х томах. М., «Мысль», 1994 — 2000. Т. 4, стр. 143.
[7] Мурейко Л. В. Об исполнении желаний. — Философия желания. Сборник статей. СПб., Издательство СПбГУ, 2005, стр. 48.
[8] Горелик М. Детское чтение. — «Новый мир», 2006, № 2.