Шестипальствие

Она рисует, это все знают, она может нарисовать все что угодно.

Может нарисовать человека — одного, двух или трех — вполне натурально.

Но с количеством пальцев на руке у нее с самого начала были проблемы. Шесть пальцев — это обыкновенный случай, бывает и больше.

Вложенные механизмы самосовершенствования должны были справиться с проблемой, но справились своеобразно: пальцев по-прежнему шесть, но смотрящий этого не замечает, глядя.

Как она это делает — непонятно, но как-то умеет.

Бенедикт несколько раз проверял: видел пять, а потом проводил концом соломинки, останавливая на каждом пальце. И один палец оказывался лишним. А иногда одного не хватало. Хотя пять пальцев тоже встречалось время от времени.

Если такое можно сделать с количеством пальцев, то, наверное, и не только с количеством пальцев можно сделать. Например, с количеством слов на странице. Это понимал Бенедикт, хотя о словах конкретно не думал.

 

Со словами пришли двое, мужчина и женщина.

Бенедикт открыл им дверь, оторвавшись от завтрака. Было утро.

— Мы пришли принести вам благую весть, — сказали они (сказал мужчина).

— День близится, — сказали они (сказала женщина).

— Какой день? — спросил Бенедикт, смутно догадываясь.

— День Последней Битвы, — сказали они.

— Я бы не назвал эту весть благой, — сказал Бенедикт.

— Не благая ни разу, — сказала его жена, подойдя.

Жену звали Лиана.

— Прочтите эти слова, и вы поймете, что она благая. — И мужчина протянул листок со словами.

— Прочесть нужно три раза, — сказала женщина строго.

И они ушли, оставив листок для чтения.

А Бенедикт с женой вернулись к столу пить чай.

— Что там написано? — спросила Лиана.

— «О Дне же том и часе никто не знает», — прочел Бенедикт. — А дальше читать не буду, потому что чай стынет. Кстати, любопытно, из какой секты эта парочка?

— Ипсилон, кто были эти люди? — обратился он к смарт-мажордому.

— Не могу знать, — сказал смарт, возникнув на стенном мониторе.

Его говорящая голова была в круглой зеленой шапочке — потому что среда.

— В 8 часов 25 минут на перекрестке Николаевской улицы и Банного переулка красная «Тойота», не справившись с управлением, выехала на встречную полосу, где совершила столкновение с серой «Ауди». —  Ипсилон начал читать новости. — Два человека получили травмы средней тяжести.

Бенедикт слушал и пил чай с пряником.

— В 9 часов 20 минут на улице Морской в доме 45 обвалился балкон и кусок штукатурки, — продолжал умный. — Никто не пострадал.

— В 9 часов 35 минут во дворе дома 37 по той же улице человек в черном пальто провалился в открытый канализационный люк. Медицинская помощь оказана на месте. Пол и возраст пострадавшего не оглашаются в силу требований закона о защите персональных данных.

— Довожу до сведения: вступил в силу закон о превентивной амнистии. Амнистия объявляется на три дня, начиная с завтрашнего, с возможностью дальнейшего продления.

— Какой закон? Повтори, — не понял Бенедикт.

— Превентивная амнистия на три дня с возможностью продления. Полный текст закона доступен по ссылке, — сказал смарт-мажор и продолжил читать: — В доме 36 по Железнодорожной улице третью неделю не вывозят мусор.

— Отставить новости, — сказал Бенедикт

— В квартире пятнадцать кошка Алиса родила котят. Их четыре, — сообщил Ипсилон и умолк.

— Превентивная амнистия — ты понял, что это? — спросила Лиана Бенедикта.

— Можно совершить что-то правонаказуемое и выйти сухим — я так думаю. — Бенедикт опустил взгляд на дно своей опустевшей чашки и налил себе еще чаю.

— Не понимаю, зачем это.

— Кому-нибудь, значит, нужно, не знаю. — Бенедикт вроде как пожал плечами. — Возможно, кто-то решил проверить, насколько наши законы соответствуют естественному порядку вещей.

Он допил чай и вернулся к недочитанному листку со словами. Бумага листка была плотная, почти картон, а слова были в красивой рамочке.

Начал читать вслух:

«О Дне же том и часе никто не знает.

Потому бодрствуйте и будьте готовы.

Не выпускайте меча из руки ни днем, ни ночью.

А когда настанет День, не будете знать, настал ли уже.

Потому сражайтесь, как если бы знали, что настал.

И сражаясь на той или другой стороне, не будете знать, какова сторона, за которую сражаетесь.

Потому сражайтесь, как если б вы знали, что с вами Бог, и Бог будет с вами.

Устремив свои мысли на высшее Я, свободный от вожделения и себялюбия, сражайся, Арджуна!»

— Что-то здесь не так с этим текстом. — Достав соломинку, Бенедикт стал вести ею сверху вниз, останавливая на каждой строчке и ведя счет.

Соломинка, разумеется, была не из тех, что водятся в сене, а типа трубочка для коктейлей.

— Две строчки, оказывается, лишние, — заметил Бенедикт, сосчитав. — Как с пальцами на картинке, я чувствовал что-то такое. Но какие это две строчки — не знаю.

— Наверное, те, где говорится про меч, — сказала Лиана.

— Это только одна строчка.

— Те, которые про «сражайтесь», мне тоже не нравятся.

— Ипсилон, — обратился Бенедикт к смарт-мажору, — этот закон об амнистии сделан, чтобы увести от возможного суда тех, кто будут сражаться? — И тут же добавил: — Снимаю вопрос.

«Три дня отведено на амнистию, — вспомнилось Бенедикту, — надо ли думать, что эта битва, которая еще не началась, через три дня должна закончиться?»

Он подошел к холодильнику и приклеил к нему листок со словами — у верхнего края листка был приделан магнитик. Хотя рука потянулась было выбросить в мусор.

 

— Зачем ты приклеил это на холодильник? — спросила Лиана, делая себе и мужу горячие зож-бутерброды с безмясой колбасой и шпинатом. Время было второго завтрака.

— Так, чтобы не валялось, — сказал Бенедикт.

— А я бы зарыла поглубже, чтобы случайно не прочесть. Не хочется, чтобы мы считали такое благой вестью.

— Приклеил, так приклеил, — сказал Бенедикт. — Пусть висит.

— Это же сектанты. Ты попал под влияние.

— Мало ли кого зовут сектантами.

— Сам их так называл, — сказала Лиана. — А кто этот Арджуна, который должен сражаться?

— Эпический герой — то ли из Махабхараты, то ли из Бхагават-гиты. Он впал в сомнения накануне решительной битвы, потому что на стороне противника были его родственники — дядья, племянники. Но бог ему сказал: «Сражайся».

— Та еще гадость, — сделала вывод Лиана.

— Воинский долг выше родственных чувств, такая мораль, — сказал Бенедикт и добавил: — Ибо враги человеку домашние его.

Лиана промолчала. А Бенедикт думал, что что-нибудь скажет.

— Дядя Витя на днях собирался прийти в гости, — сказала Лиана.

Чай был крепкий, бутерброд горячий, шпинат зеленый. Бенедикт ел.

За окном начинался дождь.

С шумом проходил товарный состав. Длинный.

Железная дорога была в метрах, наверное, двухстах от дома, не видная ниоткуда, но в слуховой доступности.

— Поезд номер В2891. — сообщил Ипсилон. — Проходит с задержкой на две минуты.

 

Ночью Бенедикту снилось, что под подушкой лежит меч — короткий, с наборной рукояткой. Он залезал туда рукой, проверяя, меч лежал. Снились голоса, которые пели что-то вроде «вновь продолжается бой» и «это есть наш последний-решительный». Он сам, кажется, пел.

— Ты все-таки прочел это, — сказала Лиана утром.

— И не собирался, — сказал Бенедикт.

— Ты включал свет на кухне, чтобы читать. И оставил включенным.

— Его включил кто-то другой, а я спал, — сказал Бенедикт и запел: — На бой кровавый, святой и правый, марш-марш на бой, марш-марш на бой... — Он ходил по комнате и пел, пел это и пел другое, а иногда пробовал плясать_. Потом упал на диван и заснул.

Лиана положила ему под голову подушку, накрыла одеялом. Подняв голову над подушкой, Бенедикт пробормотал: «И вечный бой, вечный бой нам снится, а покоя нет измученной душе», — и заснул окончательно.

Спал долго и проснулся от звонка в дверь.

Звонили курьеры. Их было двое, мужчина и женщина. Они принесли меч — почти такой же, как тот, который Бенедикту приснился, но настоящий.

— Это мне? — спросил Бенедикт.

— Да, — кивнул мужчина, — и распишитесь в получении.

Бенедикт взял меч и расписался.

— Это были те самые двое, которые приходили вчера? — спросила Лиана.

— Возможно, но не уверен, — сказал Бенедикт. — Какие-то незапоминающиеся лица.

— Ипсилон, это были те самые люди? — спросил он смарт-мажора.

— Не могу сказать, — ответил смарт. Его умная голова на экране была в круглой маленькой шапочке — оранжевой, потому что четверг.

— Почему не можешь?

— Чтобы установить тождество двух лиц, мне нужно использовать их биометрические параметры, а это влечет за собой нарушение закона о защите персональных данных.

 

Бенедикт держал меч в руке.

Меч был короткий и изогнутый наподобие турецкого ятагана.

А Лиана сказала, прямой.

Для выяснения решили положить меч на лист бумаги и обвести лезвие фломастером. А потом посмотреть, какая будет линия. Но передумали, потому что для Битвы будет не важно, прямой он или изогнутый. Главное, чтобы острый.

Бенедикт начал вбивать в стенку гвоздь, чтобы повесить меч.

— Не надо, — остановила его Лиана. — Если меч висит на стене, то кого-нибудь придется убить этим мечом.

— И убью, если понадобится, — сказал Бенедикт, но не стал вешать меч, а положил в шкаф на полку.

Он назвал меч «Эскобар» — красивое слово.

И взял обратно с полки, потому что понадобилось резать колбасу для чая.

Это была зож-колбаса, а Бенедикту хотелось настоящей, мясной с белыми крупинками сала на срезе. В зож-колбасе тоже были крупинки, но не сала, а неизвестно чего.

Бенедикт отрезал от колбасы тонкие ломтики, которые от раза к разу получались все тоньше и тоньше. Колбаса, кажется, уже не становилась короче от дальнейшего отрезания.

Бенедикт начал было вести счет отрезаемым ломтикам, но скоро сбился, начал считать второй раз и сбился снова.

— И когда это начнется? — спросила Лиана, выкладывая колбасу на бутерброд.

— О дне том никто не знает, — сказал Бенедикт, — но думаю, что в воскресенье.

— В воскресенье к нам должен прийти дядя Витя. Жалко, если оно начнется, когда к нам придет дядя Витя.

— Я думаю, мы не будем убивать дядю Витю, — сказал Бенедикт и, сделав неверное движение, полоснул острым лезвием по пальцу.

Рука дернулась, сметая со стола чашку и блюдце.

Их осколки лежали на полу в сладкой луже.

Из пальца текла кровь. Бенедикт пытался промокнуть палец салфеткой, но крови было много, она текла.

— Стой спокойно, я перевяжу, — в руках у Лианы уже был бинт, пластырь, ножницы, перекись водорода.

— Йоду не надо, — сказал Бенедикт.

— Нефиг было тебе брать этот меч, — сказала Лиана.

Она бинтовала ему палец, отворачиваясь и закрывая глаза, потому что боялась крови.

Бенедикт стоял, держа на весу руку. Попробовал пошевелить перебинтованным пальцем, было туго. На полу осколки посуды лежали в луже.

— Как ты думаешь, это началось? — спросил Бенедикт, опуская руку.

— Спроси Ипсилона, — буркнула Лиана.

— Схожу на улицу, посмотрю, — сказал Бенедикт. — В магазине купить чего-нибудь?

— Возьми с собой, — Лиана протянула ему меч.

 

Людей было мало на улице и какие-то не те были люди. Бенедикт шел по теневой стороне. Первый прохожий встретился не сразу. Лицо у него было серое, а глаза как у таракана. Не усы, а как раз глаза. Те же тараканьи глаза были у следующего встреченного, и у следующего — тоже. Бенедикт перешел на солнечную сторону. Там человек в оранжевых ботинках и с оранжевой повязкой на лбу (оранжевой — потому что четверг) держал в руке пистолет для продажи, а рядом другой человек торговал длинными ножами.

— Нож у меня уже вроде бы есть, — сказал Бенедикт и, распахнув плащ, показал свой меч, прицепленный к поясу. — А пистолет я бы взял, потому что время такое.

— Это травмат, — сказал человек с ножами, — а зачем травмат тому, у кого острый склифос на поясе?

— Что такое склифос? — спросил Бенедикт.

— Склифос на поясе и не знаешь, что это? Ну, ну, — покачал головой человек.

— Пистолет вроде дальнобойнее, — сказал Бенедикт.

— А пуля дура, — отрезал человек с ножами.

— Бери пистолет, — сказал оранжевый.

— Говорят, что травмат мне не нужен, — сказал Бенедикт.

— Или ты возьмешь пистолет, или... — Оранжевый поднял руку с пистолетом и взвел курок.

— И настоящей убойной силы в нем нет, — сказал Бенедикт.

— Кость не пробьет, — сказал оранжевый, направляя в лоб, — но больно будет. — Бери, считаю до трех.

Он начал считать:

— Один, два...

«Три» сказать не успел— меч Бенедикта рыбкой взлетел вверх, ударил по руке с пистолетом. Пистолет отлетел в сторону, а рука осталась на месте. Удар был плашмя, потому — на месте.

— В следующий раз отправлю к Склифосовскому, — сказал Бенедикт и вернул меч в ножны.

 

Где был маркет — еще недавно, — оказалось кафе. Бенедикт вошел, думая, что маркет, и понял, что ошибся.

Ошибся, так ошибся — он сел за столик. Меч положил перед собой.

«Серп сечи», — подумал он о мече.

Подошел официант.

— Палку колбасы и бутылку «Боржоми», — сказал Бенедикт.

— Колбасу вам будет проще купить в магазине, — сказал официант.

— Это меч. — Бенедикт притронулся к рукояти меча. — Особой заточки склифос.

— Да, склифос, — согласился официант.

— Его зовут Эскобар, и он уже попробовал крови сегодня утром, — произнес Бенедикт, выставляя вперед туго забинтованный палец.

— Я понял, — сказал официант.

Он ушел. Бенедикт принялся считать светильники в потолке. Считал, пересчитывал. Цифры не сходились.

А столиков было шесть.

А официанту, наверное, лет пятьдесят.

Волос на голове у него было немного, а зубы под верхней губой как у кролика. И глаза.

Через короткое время он вернулся — не он уже, а другой чел, ростом повыше.

— У вас проблемы?

— Это меч, — сказал Бенедикт, — поднимаясь с мечом в руке. — Его еще называют «огонь ножен». — Он перебросил меч из руки в руку. — Еще называют «змей раны», и еще — «лоза кольчуги», и еще — «рыба брани», «сельдь сечи», «червь крови».

Так он говорил, подбрасывая меч к потолку и ловя в падении. А люди — посетители — числом пять или шесть — сидя на своих стульях смотрели.

— И всем вина, — сказал Бенедикт, поводя мечом из стороны в сторону. — У меня с сегодня амнистия, я угощаю.

— Пьют все, — объявил, когда было налито. — Все пьют всё. — А тому, кто не пьёт, я сделаю цупфелькнаккель, иначе — перевожу словами — вычеркну из списков. — Меч в его руке остановился. Люди замерли. — Всем спасибо. — Он повернулся и пошел к выходу — почему-то ожидая удара в спину, но не оборачиваясь. В случайно возникшем зеркале увидел свое отражение — глаза, зубы. — «Да, я страшен в гневе, я страшен».

За спиной — он продолжал смотреть в зеркало — возникло существо женского пола. Он видел раскрытый глаз с ресницами и голубым веком, белый край лба, черные волосы.

— Я с тобой, мачо.

Он толкнул дверь и вышел.

Шел, думая о колбасе, которую нес в сумке.

Женщина — она была невысокого роста — семенила рядом.

Колбаса была настоящая, мясная. Бенедикту казалось, что в последние решительные дни (а может, все-таки, решительные, но не последние) мясная колбаса будет уместнее, чем зож.

У нее были черные волосы и подведенные синим глаза, когда смотрела. Ее звали Гизелла.

— Твой меч, ты сказал, попробовал крови, а как это было?

— Не скажу, — буркнул Бенедикт.

— Скажи, я хочу знать. Ты расчленил кого-нибудь?

— Нет.

— А что ты сделал?

— Не хочу про это говорить.

— А я ждала, ты кому-нибудь сделаешь цупфель. Там, в баре. Почему ты ушел, ничего не сделав? Я сегодня видела человека с мечом. И он зарезал другого чела прямо на улице. Полоснул по шее и всё. Цу энде. Кровищи было... Труп, может быть, еще лежит, это недалеко, пойдем, посмотрим.

— Нет, — сказал Бенедикт.

— Тот, кого зарезали, кажется, тоже был с мечом. Они шли навстречу друг другу с мечами, и наш был тот, кто успел первым. А ты успел бы первым, если такое?

— Не знаю.

— Должен знать, ты же пролил чью-то кровь сегодня утром. Скажи, тот, у которого ты пролил кровь, — он был с мечом?

— Да, — сказал Бенедикт, — он был с мечом, но я не хочу говорить об этом.

— Значит, успел бы, — заключила Гизелла.

— Может быть. — Он готов был согласиться.

— Покажи мне еще раз твой Эскобар. Я хочу потрогать.

— Прямо на улице?

— Прямо сейчас. — Она схватила Бенедикта за руку и увлекла в случившееся рядом парадное — в его приоткрывшуюся на время дверь, следом за человеком, который вошел и теперь поднимался по лестнице. — Ну, быстрее.

Они стояли у стенки слева, под лестничным пролетом. Шаги по лестнице поднимались выше.

— Ну, давай же, — торопила Гизелла.

— Это меч, — сказал Бенедикт, доставая из ножен, — остро заточенный склифос, с двух сторон. Я зову его Эскобар.

— Дай потрогать. — Гизелла провела пальцем по лезвию.

— Он острый, — предупредил Бенедикт.

— Наверное, есть какая-то причина, что он достался именно тебе.  В чем-то таком ты не такой, как другие, — шепнула Гизелла, приподнявшись на цыпочки, ее лицо, губы, глаза были совсем близко. — Ты солнце щита, ты змей раны, ты огонь вьюги копий. — Она шептала, целуя.

Это тянулось. Бенедикт обнимал девушку левой рукой, а руку, которая с мечом, осторожно отводил в сторону.

— Подожди, — проговорил, — я уберу его в ножны.

— Не убирай. — Она отступила на шаг, раздвинула молнию на куртке, что-то типа майка, типа футболка там было под. — Разрежь это, разрежь прямо на мне.

— Иншалла, — выдохнул Бенедикт. — Он поднял меч, держа лезвием вниз, двумя руками держа крепко. Клинок остановился у горла девушки и медлил, не зная, куда опуститься.

— Ну же. Давай!

Где-то наверху хлопнула дверь. Бенедикт отвел меч в сторону. Кто-то спускался по лестнице.

— Кто-то идет, — прошептал Бенедикт.

— Да, идет, — тихо сказала Гизелла, — и ты должен сделать ему цуберваффель. У тебя меч, ты должен. Я хочу цуберваффель, пусть течет, пусть прольется кровь. Вот здесь, вот сейчас — это будет клево. Лед моей крови, огонь моего щита, змей моей раны, сделай это.

Бенедикт поднял меч — называя его про себя «склифос», называя «Эскобар», называя «серп сечи» — и окаменел, прислушиваясь к шагам наверху. Тот, наверху, спускался очень медленно. Какой-то стук палки слышался поверх звука шагов. И еще — Бенедикт прислушался — какие-то две-три повторяющиеся ноты, посторонние в пространстве лестничной клетки. Они становились громче. «Труба зовет», почему-то подумал Бенедикт, хотя это была не труба, а скорее флейта. Человек уже появился на верхней площадке лестницы и спускался, опираясь на две палки, по одной в каждой руке. Но он был уже неинтересен. Труба звала. Бенедикт опустил меч и вышел на улицу. Можно сказать — выбежал.

 

Шли человек пять или десять посередине проезжей части. Все при мечах. Бенедикт никогда не видел вместе столько человек с мечами. Впереди одиннадцатый играл на дудочке. Бенедикт пошел с ними. Труба звала.

«Со мною будет двенадцать», — подумал он через некоторое число шагов.

А еще через некоторое число человек с дудкой остановился и перестал дудеть.

— Вижу, все в сборе, — произнес он. — Пришло время ударить в мечи, ибо день настал. Свободные от вожделения и себялюбия, сражайтесь, и Бог будет с вами.

— Постойте, — сказал Бенедикт. — Мне кажется, что-то не так с числом человек в нашей команде. Нас ведь должно быть двенадцать — верно? А теперь сосчитаем поодиночке.

Он извлек меч из ножен и начал считать: «Один, два, три...», указывая поочередно на каждого концом клинка.

Для удобства счета люди выстроились в шеренгу. Люди были разные по росту и весу.

— Двенадцать, — произнес Бенедикт, убирая меч, — а вместе со мной будет тринадцать.

— Должно быть двенадцать, — сказал дудочник. Достав свой меч, он принялся считать по головам.

Получилось снова тринадцать.

— Что делать будем? — спросил толстый чел с животом, нависающим поверх ремня.

— Ничего, — отрезал дудочник. — Это какой-то неумный фокус, не будем тратить время.

— Не годится приступать к серьезному делу, оставляя за спиной такие непонятки, — сказал пузатый. — Кто этот тринадцатый, я хочу знать. Может, это женщина?

— Неумный фокус, — повторил свое дудочник.

— Тогда я хочу раскрытия секрета, хочу-требую. — Толстяк повернул взгляд в сторону Бенедикта.

— Это Эскобар, заточенный с двух сторон склифос, — сказал Бенедикт, извлекая из ножен.

— Мой Эскобар заточен не хуже, — сказал толстяк, доставая. И помахал в воздухе.

— Отставить разговоры, — рявкнул дудочник. Он поднес свою дудку к губам, заиграл что-то типа «это есть наш последний». И пошли под музыку.

Шли по улицам — прямым, кривым и крест-накрест — а потом прошли во двор.

Во дворе дудочник перестал играть и остановился. У стены, головой к водосточной трубе, под граффити с непонятными буквами лежал труп с перерезанным горлом. Большой, тяжелый. Рядом лужа крови.

Дудочник приблизился к трупу.

— Матерая вражина. — Он тронул ногою тело.

— Это ж мой барбер, Серега, — раздался удивленный голос.

— Минус тебе в карму, — повернулся на голос дудочник.

 

Двор был проходной, а когда вышли на улицу, увидели еще один труп. Прямо у двери, помеченной крестом.

— Мой барбершоп, — произнес знакомый уже голос. И, после скорбной паузы: — Где я теперь найду мастера?

— Враги рода человеческого, а Бог с нами, — произнес дудочник и осторожно вошел.

— Нас опередили, жаль. — Он появился в проеме. — Но есть еще одна точка. Мы успеем. Вперед и за мной!

Он пошел быстрым шагом. Поднес к губам дудку. С шага сразу перешел на бег. Как-то ему хватало дыхания бежать и дудеть одновременно.

А кому-то и не хватило. Отстали трое толстых, неспособные к бегу, и высокий худой с круглыми на птичьем носу очками. Вместе с Бенедиктом, который хотя не был ни худым, ни толстым, их было семь человек, и не нужно было считать, зная, что семь.

— Беру командование на себя, сказал высокий и повел за собой.

Затягивая походную песню, в которой «кровавый» неминуемо рифмовалось с «правый» и наоборот.

И затерялись в кривых переулках или крест-накрест идущих.

Шли неизвестно сколько времени. Фонари зажигались на улицах, не говоря уже о звездах в небе. Потом гасли. Потом Бенедикт шел один. По знакомым отчасти улицам. Подходя к дому, обнаружил, что колбаса потерялась в дороге. Повязка на порезанном пальце тоже исчезла.

 

Дверь в парадное была открыта. Замок не работал.

Дверь в квартиру была помечена крестом, как и еще одна дверь из соседних. Крест был нарисован мелом. Бенедикт стер его и прошелся по этажам. На каждом этаже — почти на каждом — он видел помеченные двери. Одна дверь — в квартиру 48 — была помечена ноликом. Закончив обход, Бенедикт вернулся к этой двери и нажал кнопку звонка. Запоздало подумав, что время, пожалуй, слишком утреннее для визитов.

Но старичок, который открыл дверь, кажется, даже обрадовался раннему гостю. У старичка была белая округлая борода и маленькая белая шапочка поверх головы (белая — потому что пятница). Старичок был знаком Бенедикту, время от времени встречаясь на пути, Бенедикт даже здоровался с ним, но познакомиться по-настоящему не было повода. Он не знал даже, в какой квартире живет старичок.

Теперь же был приглашен в кухню на чашку чая. И пил, закусывая хрустящей соломкой. А имя-отчество старичка было Глеб Глебович. Две буквы в отчестве, впрочем, казались лишними; а иногда и пробел между словами.

— Я вот увидел цифру ноль на вашей двери — собственно, потому и решил зайти, — говорил Бенедикт. — Цифра ноль — это что-то значит?

Глеб Глебыч вышел посмотреть.

— Это скорее буква, чем цифра, — сказал, вернувшись. — Не знаю, что она означает, но я взял на себя смелость ее стереть.

— А крест на двери? — осторожно спросил Бенедикт, подозревая, что знает ответ.

— Элементарно. Знак для тех, которые придут и постучатся. Вроде того, как в Варфоломеевскую ночь. В одном только Париже тогда было три тысячи убитых. Возможно, и головы отрезали. — Он улыбнулся в пушистые белые усы.

А глаза-то добрые, думал Бенедикт.

— Когда я увидел эту букву на вашей двери, — произнес он, — я сразу понял, что здесь живет человек знающий и осведомленный. И хочу потому спросить: как получается, что вокруг нас происходят эти вот все события, которые происходят? И зачем мне вложили в руку этот заточенный с двух сторон склифос? Почему вот именно мне? Что такое «склифос», я тоже хотел бы узнать.

— Всего мы не знаем, — сказал Глеб Глебыч, — но я предположил бы, что наше общество проходит некий тест, испытание, цель которого определить возможности его адаптации к иному варианту мироустройства.

— Такому варианту, когда люди будут резать друг другу глотки прямо на улице?

— Такой тоже не исключен. Будущее, увы, непредсказуемо, а резать глотки — это старый красивый обычай.

— Но дни-то объявлены последние, — возразил Бенедикт.

— Увольте, это только слова. Последние дни, конец света, сингулярность, точка бифуркации — это все слова. Но слова для того, для чего нет слов, и это — да — это пугает. — Глеб Глебыч поднялся, достал из шкафчика бутылку, две рюмки. Вопросительно посмотрел на Бенедикта.

— Я не буду, — сказал Бенедикт. — Меня жена ждет.

— А я приму. — Глеб Глебыч налил и выпил. — За последними днями следуют другие последние дни, и другие последние дни, и еще другие, пока мы не оказываемся в незнакомом мире — в том будущем, на которое не подписывались.

— Когда-то, в молодости, я мог, прибежав в последнюю секунду, вскочить в вагон уходящей электрички, — произнес он, наливая вторую (а Бенедикт отказался). — Прибежать в последнюю секунду и вскочить. А теперь я должен стоять в очереди к турникету, проходить через рамку искателя, предъявлять свою физиономию камере. А потом глядеть вслед уходящему последнему вагону. В той самой молодости меня могли ограбить в подворотне, приставив нож к горлу, в этом был минус, но это было понятно, это было по-человечески. Теперь меня ограбят, сняв деньги со счета в банке, — так, что я даже не узнаю, что меня ограбили.

— Я прожил долгую жизнь, чтобы видеть эти изменения, — продолжал Глеб Глебыч, — теперь же процессы ускорились. И они продолжают ускоряться. «Новому поколению придется научиться дышать под водой», — сказал один мой коллега. В том смысле, что если их сейчас опустить в ту воду, которая им предстоит, они дышать не смогут.

— А мне говорили, что наш мир нарисован в одиннадцатимерном континууме взбесившейся нейросетью, — сказал Бенедикт.

— Возможно, — согласился Глеб Глебыч и взял в руку рюмку, приготовившись выпить. — Он умер недавно, тот мой коллега, — произнес тихо. — Что ж, ему не придется увидеть, как вода подступает к горлу.

Бенедикт видел руку Глебглебыча — четыре пальца, которые держали рюмку, и пятый свободный. Ему казалось, что-то не так здесь с количеством пальцев. Он даже потянулся посчитать эти пальцы хрустящей соломкой. Но не стал.

 

Подойдя к своей двери, Бенедикт увидел меловой крест на своем месте. Кто-то здесь был, и был совсем недавно, может быть, только что. Вот и кусочек мела лежит на полу, оброненный в спешке. А может, так, что и намеренно оставлен — неизвестно зачем. Бенедикт положил руку на рукоять меча и осторожно прошел по коридору обратно. Остановился, прислушался, было тихо. Вышел на лестничную площадку. Чья-то тень мелькнула этажом выше. Бенедикт крепче сжал рукоять меча и замер. Человек наверху вызвал лифт. Стал спускаться.

Бенедикт проследил, как спускается лифт, потом вернулся к двери. Он стер обновленный крест и, подобрав с полу мел, нарисовал букву «О» поверх стертого.

 

— Я уже добыл колбасу, — рассказывал Бенедикт, — но на обратном пути меня привлекли в гражданский патруль — привлекали всех, кто с мечами, ну и меня, естественно. Слинять не получилось. Было темно. Телефон вырубился. А утром я понял, что хватит. Эти дебилы еще бежали по кругу, когда я ушел.

— Нехило вы там оттянулись, — сказала Лиана. — Котлету будешь?

— Я еще и пить хочу. — Бенедикт подошел к холодильнику, достал и налил пива. — И спать, но это потом.

Он вернулся к столу и приступил. Котлета была горячая. С жареной картошкой. Пиво холодное.

— Надо было оставить селедку дома, ни к чему эти понты, — сказала Лиана.

— Ну, другое что-нибудь случилось бы, — уверенно произнес Бенедикт. — А без меча человек как без рук.

— А как твой палец?

— Вроде, никак. — Бенедикт перестал есть котлету и протянул палец — гладкий, без следа пореза.

— Это точно тот палец? — спросила Лиана.

— Тот самый, — сказал Бенедикт. — Чисто бреет этот клинок.

Он убрал палец и продолжил с котлетой.

— Сегодня в 6 часов 45 минут человек в желтой куртке провалился в открытый канализационный люк. Пол и возраст человека не оглашаются. — Смарт-мажор Ипсилон читал новости. Его круглая голова была в белой квадратной шапочке (поскольку пятница).

— Люк тот же самый? — спросил Бенедикт.

— Не могу знать, — ответил мажор. — С сегодняшнего дня входит в силу закон о запрете одновременной локализации места и времени дорожно-транспортных и других происшествий, принятый в целях поддержки соблюдения принципа неопределенности в макромире. — Он умолк, давая время осознать смысл и важность нововведения, затем продолжал читать: — В 7 часов 30 минут... в 7 часов 45 минут... на железнодорожном переезде... на бульваре... на перекрестке... два человека... желтый «Фольксваген»... с двенадцатого этажа двадцатиэтажного дома...

Смарт читал. Бенедикт ел котлету. Лиана смотрела, как Бенедикт ест, а сама не ела, потому что уже позавтракала.

— А где же трупы? — спросил, наконец, Бенедикт.

— Прошу уточнить вопрос. Трупом мы считаем неопознанное в момент обнаружения тело человека, предположительно погибшего от насильственных действий?

Бенедикт кивнул.

— В таком случае трупов нет, — доложил Ипсилон.

— По моим ощущениям, они должны быть, посмотри в ленте. Труп человека средних лет, черная борода, вес около восьмидесяти килограмм.

— Килограммов, — поправил смарт.

— Килограммов, — согласился Бенедикт. — Впрочем, эти трупы всегда тяжелее, чем кажутся.

— В пределах двадцатикилометровой зоны не обнаружено, — сообщил Ипсилон.

— Ладно, отставить.

 

— Кто-нибудь приходил, пока меня не было? — спросил Бенедикт, вставая из-за стола, и сам тут же ответил: — Никого. — И добавил: — Еще постучатся.

Из чуланного хлама извлек кусок монтажного провода. Зачистил концы. Один примотал к ручке выходной двери. Другой вставил в розетку.

— Зачем это? — удивилась Лиана.

— Так надо. Придут, возьмутся за ручку, ну и... какая-никакая защита.

— Кто придет?

— Не знаю, но ты меня, в случае чего, разбуди. Марш, марш вперед, — пропел он, направляясь в комнату-спальню. — А ты помнишь? — обратился с вопросом. —«Смело мы в бой пойдем, и как один умрем» — что за песня такая была?

И упал на кровать, почти не раздеваясь.

 

— Вечером приходили, — сказала Лиана. — Два или три человека. Какая-то ремонтная служба. Я не стала им открывать.

— И ты меня не разбудила?

— Никак не смогла растолкать.

— Да, долго я спал, — сказал Бенедикт, посмотрев на часы. — Долго же я спал, — повторил, посмотрев в окно. — Так все-таки два или три?

— В дверной монитор было видно двоих. Но кто-то третий, кажется, присутствовал сбоку.

— С мечами были?

— Без мечей, но с каким-то инструментом — то ли дрель, то ли бензопила.

— С двумя я бы справился, — сказал Бенедикт, — а с тремя — не уверен.

— А если это действительно ремонтная служба?

— Битва есть битва. Я тоже не киллер.^. За ручку не подержались?

— Провод я выдернула.

— И так просто ушли? Непонятно.

Бенедикт подошел к двери, открыл посмотреть. Буква «О», нарисованная вчера, была на месте. И, возможно, принесла свою пользу. Хотя Бенедикт, когда рисовал, не особо надеялся, что польза будет.

 

Смарт-мажор Ипсилон зачитывал утренние новости. Конкретно — информацию об изменениях в автобусных маршрутах в связи с проведением работ на непоименованном перекрестке. Его смарт-голова была в синей шапочке — синей, поскольку суббота.

Бенедикт слушал и ел. Меч Эскобар лежал у него на коленях.

— Вчера ты кого-нибудь своим мечом... хакнул? — осторожно спросила Лиана.

— Были случаи. — Бенедикт положил руку на рукоять меча. — Но обстоятельства складывались по-разному.

Ипсилон объявил о начале строительства подземного перехода у другого непоименованного перекрестка.

— О чрезвычайных происшествиях есть что-нибудь? — спросил Бенедикт.

— В радиусе двадцати километров ничего достойного упоминания.

— Это мы посмотрим. — Бенедикт поднялся из-за стола с мечом в руке.

— Может, тебе лучше отдохнуть после вчерашнего? — спросила Лиана.

— Не лучше, — сказал Бенедикт. Он подбросил меч вверх и поймал. Еще и еще раз. Подбрасывал под самый потолок. — Ты не поверишь, я чувствую, что могу делать это часами.

— Я провожу тебя, — сказала Лиана.

Спускались по лестнице. На площадке Бенедикт остановился и свернул за угол, в коридор:

— Хочу кое-что проверить.

По коридору прошли до конца. Дверь справа в конце коридора была приоткрыта — совсем чуть-чуть. На двери — крест.

— Этот крест я здесь видел вчера, — шепотом произнес Бенедикт и осторожно потянул за ручку двери. В коридоре за дверью простерлось тело — мужское тело, явно что мертвое, загораживая проход, и лужа крови. — Тебе лучше сюда не идти. — Бенедикт обернулся к Лиане. И двинулся вперед, перешагивая через все это.

Лиана считала минуты, прошло две или три долгих, пока Бенедикт вернулся. Неся левую руку перед собой, с которой лилась кровь.

— Совсем забыл, что у меня нет щита в левой руке, — пробормотал он. — А теперь, кажется, нет и пальца. Но я подобрал с полу, он у меня в кармане. В травме должны пришить.

— Должны пришить, — подтвердила Лиана. — Но ты с победой?

— С ней самой.

— Пойдем, надо перевязать, — деловито произнесла она, осматривая рану. И крови совсем не боялась, которая текла.

 

Хирург в травмапункте отказался пришивать палец — какие-то были на то причины, вполне уважительные. А Бенедикт и не переживал: пострадать за правое дело — это сама по себе радость, понимал он и запел, выходя на улицу, — что-то про тучи враждебные, они же вихри, и бой кровавый.

— А может, и умереть придется, — промолвил, уже поднимаясь по лестнице. С неясной надеждой в голосе.

— Об этом даже не думай, — сказала Лиана, острым локтем пихая в бок.

У двери в квартиру задержались. Бенедикт стер охранительный нолик и жирно нарисовал крест поверх стертого.

— Пришло время принять бой. Вчера я облажался, можно сказать — дезертировал.

— Какой бой? — не поняла Лиана.

— Будем ждать, когда постучатся. — Бенедикт сел в прихожей на стул, напротив входной двери, а меч положил на колени. «Эскобар», — подумал он о мече.

Через некоторое время устал сидеть и переместился на диван. Он лежал на диване, его знобило.

Наконец, пришли. С инструментом, который скорее был дрель, чем бензопила. Еще скорее — машинка для резки метала, именуемая «болгарка». На экране дверного монитора их было двое. Сбоку подразумевался третий.

— Мастера вызывали?

— Какого мастера? — спросил Бенедикт. — Ты вызывала? — Он обратился к Лиане.

— Не вызывала.

— У вас холодильник сломался.

Бенедикт прошел на кухню к холодильнику.

— Нормально работает холодильник, — сказал вернувшись.

— Тогда подпишите отказ от вызова.

— Мы никого не вызывали, уходите, — сказал Бенедикт и воткнул в розетку конец провода, привязанного к дверной ручке.

— Зря вы это, — сказали по ту сторону двери.

И ушли.

— Я, кажется, опять облажался, — сказал Бенедикт. — Но ты видела, я готов был вступить в бой. Сосчитать их по головам острием меча, потому что я так и не понял, сколько их было.

— Три человека, — сказала Лиана.

— Три или не три, кто знает, — пробурчал Бенедикт.

 

Утром проснувшись, он совсем забыл о пораненной левой руке. Мало что не болела, но и отсутствия одного пальца не было заметно.

Он одевался, застегивал пуговицы, мыл руки — все без малейшего неудобства. И вдруг вспомнил. Посмотрел на свою левую — все пять пальцев были на месте. В событиях вчерашнего дня, однако, не было повода сомневаться.

Бенедикт подергал поочередно пальцы левой руки — все были тут. Но это ничего не значило. Дергая указательный, он мог на самом деле дергать средний — простейшее объяснение.

Показал руку Лиане.

— А что, разве мы не привыкли к таким штукам. — Она пожала плечами. — Главное, что не болит.

— Да, не болит, — согласился Бенедикт.

Он взял соломинку и, положив руку на стол, принялся считать пальцы. «Один», «два», — что-то непонятное творилось у него с глазами, — «три» — картинка расплывалась, текли слезы — «четыре»... Четыре и все. Четыре пальца, как и должно было быть. Бенедикт отложил соломинку, удовлетворенный.

Смарт-мажор Ипсилон уже читал новости. В красной треугольной шапочке поверх головы. Красной — потому что воскресенье, и треугольной — потому что наступала третья декада месяца. Ночь прошла тихо, и утро тоже — в радиусе двадцати километров не произошло ничего чрезвычайного. Ипсилон так и сообщил, не дожидаясь вопроса.

Бенедикт посмотрел в окно — там, в доме напротив, с балкона исчез большой горшок с цветущим кактусом. Кажется, еще было выбито стекло. Он подошел к окну. Горшок, разбитый, лежал внизу. И там же, рядом, простерлось большое мужское тело в цветастом халате.

— Не смотри туда, — сказал Бенедикт подошедшей Лиане.

— Жалко, — сказала Лиана, — это был красивый фикус.

«Не фикус, а кактус», — хотел возразить Бенедикт, но не стал спорить.

 

В конце завтрака смарт-мажор объявил, что холодильник сломался.

— Ремонтную бригаду я вызвал, но мне сказали, что это будет уже повторный вызов.

— Если что, я готов принять бой, и Бог будет с нами, — сказал Бенедикт.

— В морозилке три пачки пельменей, филе трески и котлеты де-воляй, а это ремонтная бригада, — сказала Лиана.

— Мой Эскобар скажет, какая это бригада. — Бенедикт встал у двери с мечом в руке и приготовился ждать.

— Нет ничего ужасней, чем сломанный холодильник, — сказала Лиана.

 

— Двоих я положу сразу, и Бог поможет, — с уверенностью произнес Бенедикт и, становясь в позу, добавил: — Скажи, когда я стою около двери с поднятым в руке мечом, я похож на привратного ангела?

— Кажется, идут, — сказала Лиана.

Шаги уже раздавались по лестнице.

И вот, вслед за звуком шагов, они появились на экране дверного монитора — оба бледные как смерть, с недостатком волос на голове, но с густыми бровями. Третий тоже был рядом, не видный, но вроде бы с болгаркой в руке.

Бенедикт повернул защелку замка и медленно стал открывать дверь, держа меч наготове.

Лиана стояла у него за спиной с бутылкой оливкового масла в руке.

Открывая дверь, Бенедикт приготовил меч для удара.

— Все-таки сломанный холодильник — это худшее, что может случиться, — сказала Лиана и ударила Бенедикта бутылкой по голове.

 

Очнулся, простертый на полу, лицом вверх. Люди шли, переступая через. Лежал и не мог пошевелиться. Один с болгаркой в руке — это была болгарка, да. Вскрыли болгаркой дверь? Помнил ли он, как ее вскрывали? Не мог пошевелиться, обмотанный скотчем по рукам и ногам. Прошли, переступая через, и скрылись в дверях. Лиана закрыла за ними. Повернула защелку замка. Дверь, значит, цела. Это важно для нас, что цела. И наклонилась над ним:

— Как ты?

— Да, это была болгарка, — сказал Бенедикт.

— Наш холодильник очень важен для нас, — сказала Лиана. Слова, впрочем, были другие, но смысл — тот самый.

Кто-то подошел и стоял рядом в куртке кислотного цвета. Цвет бил по глазам, оставляя пустое пятно на своем месте, на фоне потолка и стены.  И нужно было сморгнуть, чтобы картинка появилась снова.

— Что разлегся, вставай, — сказал подошедший.

Бенедикт узнал голос дяди Бори — нет, дяди Вити. А лицо оставалось незнакомым.

— Вставай, вставай. — Дядя протянул руку.

Бенедикт ухватился за протянутую и поднялся на ноги. Скотч не оказался помехой, приклеенный малыми кусочками к лодыжкам и запястьям. Один кусок зачем-то был приклеен ко лбу, поперек головы, поперек волос. Бенедикт сорвал его с мазохистским наслаждением.

— Стой прямо. — Дядя Витя похлопал Бенедикта по плечу, улыбаясь, Бенедикт окончательно узнал его.

— Где мой Эскобар?

Меч лежал на полу, Бенедикт поднял его, наклоняясь, сгибая ноги, пошатываясь от кружения головы.

— Я опять облажался, надо идти, я еще успею догнать их.

— Они уже далеко ушли, ты их не догонишь, — сказала Лиана.

— Дела пошли такие, что лучше не выходить на улицу, — сказал дядя. — Я тоже лучше бы не выходил, но обещал сегодня прийти, потому здесь.

— Со мной мой меч.

— Возврати меч твой в его место, ибо взявшие меч мечом погибнут, — сказал дядя.

— Я пострадать не боюсь, и даже наоборот. — Бенедикт сделал слабый шаг к двери.

— Ты уже достаточно пострадал, — сказала Лиана, — лучше пойди полежи.

Бенедикт пошел и лег на диван. Меч оставался в руке. «Склифос» — подумал Бенедикт о мече.

Лиана накрыла его одеялом, и подушку под голову.

Он лежал лицом вверх, глядя в потолок, потом повернулся на бок, глядя на то, что перед глазами.

Было спокойно, светила лампа.

Иногда по комнате проходила Лиана, иногда — дядя Витя. В своей куртке кислотного цвета он исчезал и появлялся уже в другом месте. В глазах ломило, на это глядя.

Один раз появился с топориком в руках — маленьким, но на длинной ручке.

— Не с голыми же руками ходить по улицам, — сказал, подмигнув.

Поставил топор в угол и исчез.

Холодильник исправно гудел на кухне, значит работал.

 

— В восемь часов тридцать минут черный «Вольво», двигаясь со скоростью 130 километров в час, выехал на встречную полосу, где навстречу ему двигался желтый «Фольксваген» со скоростью 125 километров в час. В тумане они не увидели друг друга и, разминувшись на скорости 255 километров в час, начали с той же самой скоростью друг от друга удаляться. — По случаю понедельника смартмажор был в розовой шапочке на лысую голову.

— Отставить новости, — сказал Бенедикт.

Ипсилон исчез.

Завтракали втроем. Дядя Витя вчера поостерегся выходить на улицу и остался на ночь.

И теперь сидел за столом с ножом в левой руке и вилкой в правой.

Цвет его куртки уже не казался таким кислотным.

Бенедикт тоже держал нож в левой руке и не чувствовал неудобства.

— Скажи-ка, дядя, сколько здесь пальцев? — спросил он и пошевелил пальцами левой руки, продолжая держать в ней вилку. — Все пять видны, а на самом деле одного из них нет, — сказал, не дожидаясь ответа.

— Я вижу. — Дядя кивнул.

«Кажется, по правилам полагается держать нож в правой, а вилку в левой, — думал Бенедикт. — Но мы все здесь такие».

— А рыбу ножом нельзя вообще, — сказал дядя.

— Категорически, — подтвердил Бенедикт.

— А меч — нельзя выпускать из руки ни днем, ни ночью, — сказал он.

Бенедикт держал меч, положив на колени, а потом повесил на спинку стула, готовый с утра к новым подвигам.

Но пришли двое, те самые как бы курьеры. Завтрак еще не кончился, они пришли, мужчина и женщина. Бенедикт открыл дверь, с мечом в руке похожий на привратного ангела, отдал им меч. Расписался в акте приема-передачи. Под тремя галочками.

— Его зовут Эскобар, — сказал отдавая.

— Мы знаем, — сказал мужчина.

— А еще это «рыба брани», «лоза кольчуги», «лед моей раны», — сказал Бенедикт, закрывая дверь за ушедшими.

Повернул на два оборота защелку.

Вернулся к столу.

— Жаль, — он вздохнул, — а все так хорошо начиналось. — И еще раз вздохнул.

— Я бы сказал, хорошо, что оно закончилось, — сказал дядя Витя.

— А оно закончилось?

— Адекватно, — сказал дядя Витя. — Поэтому я, пожалуй, пойду. Вы теперь и без меня справитесь.

— Будь здоров, — сказал Бенедикт.

— Взаимно.

— Возьми вот запеканки. — Лиана протянула дяде пластик-контейнер с едой.

— Да есть у меня, — отмахнулся дядя, но контейнер взял.

А топорик, который на длинной ручке, пристроил на петельку под мышкой.

— Многие ходят с топорами, которые мужики, — сказал и расплылся за дверью пятном кислотного цвета.

— Думаешь, он действительно реален, твой дядя Боря? — спросил  Бенедикт.

— Как я устала от всего, — сказала Лиана. — И как я не выспалась.

Не убирая со стола, она легла на диване.

Бенедикт накрыл ее одеялом. Смотрел, как она лежит, как спит, как дышит. Потом подошел к окну.

Дом напротив стоял на своем месте. Разбитый горшок с кактусом все так же валялся под балконом, а тело в кустах исчезло. Только цветастый халат висел на ветке.

Казалось, человек встал, снял с себя халат и удалился.

«По крайней мере хочется думать, что так», — подумал Бенедикт.

Он вернулся к столу и что-то положил себе на тарелку. Намазал маслом кусок хлеба.

Какое-то время сидел, не думая ни о чем, потом подошел к дивану.

Лиана спала. Бенедикту казалось, что крепко.

Соломинкой Бенедикт стал считать ее пальцы на руке, которая высунулась из-под одеяла.

Пальцев было шесть. Он сосчитал еще раз, и опять было шесть. Он сосчитал снова.

Лиана открыла глаза.

— Мне приснился сон, что ты стал называть меня Лилианна, — сказала она.

— В этом имени много букв, — сказал Бенедикт. — На три буквы больше, чем я привык.

— А вообще-то такое имя есть — Лилианна? — сказал он, подумав.

— Есть.

— На три буквы больше, чем было — это много для такого короткого имени. И ты хочешь, чтобы я тебя так называл? Это непривычно.

— Мне приснилось, что ты стал меня так называть, — поправила она.

— Лилианна, — произнес он задумчиво. — Если повторить это несколько раз, то покажется, что оно всегда так было.

— Мне самой так кажется, — сказала она.

— Я тоже не против, — сказал Бенедикт. — Хотя три буквы — они как бы лишние. Мне, кстати, приснилось, что у тебя шесть пальцев на правой руке. Я сосчитал.

— Шесть так шесть, — сказала Лилианна. — И живи теперь с этим.