Кабинет
Данила Крылов

Свет, состоящий из




Льдина

 

И. Ф. Анненскому

 

Я не понял сперва: вдалеке

то ли лёд… то ли лебедь была.

По разбуженной чёрной реке

уплывала на запад, бела.

 

Провожая, я думал: «Скользи!

Твой печальный прекрасен полёт!»

Я не знал, я не видел вблизи

этот жёлтый мучительный лёд.

 

«Покидая наш сумрачный край —

не на год, а навек! — может быть,

в раскалённый сверкающий рай

ей не хочется, тающей, плыть?»

 

Потому не умею, о нет!

за презрение к малой беде

полюбить торжествующий свет,

захлебнувшийся в талой воде.

 

 


*  *  *

 

Свет, состоящий из

сгустка фотонов, мне

напоминает фриз

слившихся не вполне

всадников, лошадей,

скачущих к нам сквозь мрак

времени, где людей

не различают, как

не различают лиц,

сколь ты ни одинок, —

только толпа частиц,

слившаяся в поток.

 

Именно потому

свет — верховой, гонец,

опережает тьму.

Как золотой венец,

свет одевает храм,

верхнюю его треть,

чтобы прорваться к нам

прежде, чем умереть.

 


 

*  *  *

 

«…И не вступлю при плесках в Капитолий».

Так он и не вступил. Сошёл с ума.

Пытался застрелиться. Худшей доли

не выдумать. Прижизненная тьма.

 

А ты хотел бы как? От диабета?

От язвы, от инсульта и т.п.?

Всё выход для бессмертного поэта,

но только не к протоптанной тропе

 

и памятнику. Горькая планида!

Забвение отверзло злую пасть…

Но всё же без ку-ку и суицида

сегодня в Капитолий не попасть.

 


 

*  *  *

 

Ну как можно солнце назвать спесивым,

даже в басне, стараясь улучшить нравы?

И никто не скажет тоном учтивым:

мол, Иван Андреевич, вы не правы.

 

Но Ивану Андреевичу разве

нужно помнить о строгом научном взгляде?

Ничего не слышал, увы, о плазме

и о синтезе лёгких ядер.

 

Это ведь совсем недавно стало известно.

А про солнце можно сказать наверно,

что оно величественно, помпезно,

иногда, допустим, высокомерно,

 

но никак не спесиво. Напротив, мне бы

рассказать вам следовало об этом:

в прошлом веке солнце сходило с неба

и о чём-то беседовало с поэтом.

 




Вячеслав Иванов

 

                                  А. А. Пурину

 

Перемалывал тонны породы

архаической: гимны да оды.

Яркий смысл пытался извлечь.

Золотистая тайна блестела,

на зубах невозможно хрустела

эта крупнозернистая речь.

 

В нешлифованной, дикой для уха

только трудолюбивого духа

первозданная мощь без прикрас…

А казалось, что предан забвенью,

одинокой тоскующей тенью

навсегда заслонённый от нас.

 

 


Рельефы из Амарны

 

Ты, Атон, сверкающий звёздный сор

золотой ладонью с неба стряхнул,

широко объятия распростёр,

надо мной бессмертные распахнул!

 

Ты, Атон, разогнал непроглядный мрак,

разгораясь всё горячей,

всё страшней — и сердце моё никак

не укрыть от щедрых твоих лучей!

 

Но наступит ночь и потом опять

ослепительный грянет день

и тебе придётся, Атон, сиять,

мне — исчезнуть, сгореть, как тень.

 

И когда мне жаркую руку дашь,

я свою протяну в ответ,

потому что твой (и отныне — наш!)

беспощадный не страшен свет.

 

 


*  *  *

 

Хорошо, хорошо побродить одному

В зимнем парке, весь мир и себя позабыв.

Этот ворон на ветке — не скажешь ему

До чего же он, чёрный, красив!

 

Равнодушная сказка из снега и льда.

Потому, потому так любуюсь зимой,

Что горячая жизнь мне казалась всегда

Торопливой, настырной и злой.

 

Злое солнце растопит хрустальные сны,

Злые листья повсюду начнут зеленеть.

Я боюсь этой чёрной, как ворон, весны.

Я от жизни боюсь умереть.

 

Потому не люблю эту страсть, этот зной,

Что родная душа не бывает такой.

Только мысли укол, только ветер сквозной,

Только зимний прозрачный покой.


 


Читайте также
Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация