Осенние размышления

I. СРЕДИ НОЯБРЬСКИХ ДЕРЕВЬЕВ

 

1.

 

Лес облетевший, ветреный, пустой...

Вот был бы я ветвистым исполином

(его качает ветер надо мной),

дышал бы я необоримым, длинным —

 

за веком век — дыханьем за чертой

словесных мыслей, думал протяжённым

сознанием про то, что круговой

свой ход свершает время по вершинам 

 

качаемым (как у меня), одев

их в шелест листьев (ими и дышу я),

потом сорвав тот шелест и погнав

 

прочь по земле, как погребальный сев,

какому гнить в земле, тогда КАКУЮ

БЫ КЛЯЛ СУДЬБУ Я, ИСПОЛИНОМ СТАВ?

 

2.

 

Что мне, как человеку, не дано

жить — нет, не в этом круге повторений

(весной — дыханье, а зимой одно

в анабиозе что-то вроде тени 

 

существованья, сумерки и дно)?

Что с большей интенсивностью дыханий

и жизнь быстрей — как по весне в окно

выпархивает птицей — там, на сцене

 

театра большего, чем я бы смог

вообразить, за задник ускользает?

И вот — гигант — завидовал бы тем,

 

чей краток век. Но смотрит человек

в ноябрьский лес и сердцем понимает:

«Не надо бы завидовать. Совсем».

 

3.

 

В лесу таком у каждого своя

и доля и недоля. Круговое

движенье не выводит за края

того, что и движение прямое,

 

быстрей исполнив, не отменит. Я

как все в покой и сон из непокоя

паду — велик ли, мал — всебытия

порыв слои земного перегноя 

 

(в них все равны) использует, чтобы

на них взрастить таких, как мы, но юных.

Что передам я удивлённым им?

 

Быть может, ничего. Немы гробы

минувшего для юности, и в странных

порывах лес, в котором не молчим.

 

 

7 ноября 2023. В Лесопарке при Енотовом ручье,

у ручья, за час до заката

 

 

 

II. ЕЩЁ ДВЕНАДЦАТЬ СОНЕТОВ

 

 

«ЭНЕИДА», ПОСЛЕ ПЕСНИ XII-Й

 

1.

 

Ну вот теперь-то есть о чём писать!

Из пепла воскресающая Троя

сияет в новом образе. Печать

грядущего отметила героя.

 

Грядущее же, как сумел понять

Блаженный Августин, — не что иное,

как прошлое, какое, глядя вспять,

в сегодняшнем отвергли мы — иное 

 

сегодняшнее (приняв выбор, мы

приблизили его) — преображенье 

на новых основаниях, каких

 

не понимают слабые умы, 

чьё от пожара замутилось зренье.

Сегодняшнее звоном полнит стих.

 

2.

 

— «Мы миновали море без конца

и края, и теперь земля под нами.

Но отдых для усталого гребца

всем тем, кто строит, — вызов. И не сами  

 

ли мы, взвалив (как я взвалил отца

на спину) участь общую, сквозь пламя

и дым прошли? Как тут ни восклицай

про трудный путь — своими же руками

 

не мы ли корабельный лес срубить

спешили? На погибельной земле мы

не сами ли для плавания дом

 

построили, спеша скорее плыть 

прочь от огня, поднявшись на триремы?

Теперь — у цели мы. Чего ж мы ждём?» —

 

3.

 

Так говорил товарищам Эней,

повергший Турна (может, и напрасно

убив его). Жар солнечных лучей,

с востока возраставший ежечасно, —

 

жар, прогревавший протяжённость всей 

другой земли (которая для нас, но

и не для нас одних в пределах дней

отмеренных — возможность, не напрасно

 

живя, дыша, вполне осуществить

всё то, к чему мы призваны) — жар ровный,

жизнетворящий грел и рост стеблей,

 

и то, что выпадало воплотить:

грядущий мир, в какой беспрекословно

поверил, обращаясь к ним, Эней. 

 

 

ДЕРЕВО

 

К пятидесяти девяти годам

я выучился, что не надо сильно

мечтать и верить трепетным мечтам,

которые давно пора в утиль, но,

 

как ветер, пробежавший по ветвям,

как дождь неверный, влагой не обильный,

меня томят мечты, которых сам

я не хочу уже, меня насильно

 

собою обволакивают, и

не человек, а на дневном бульваре

октябрьский бук — в медяной с зеленцой 

 

листве — стою, и соки из земли

медяность в киноварь как при пожаре

пережигают силой нутряной.

 

 

САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

 

Поэзией одной дышу, живу.

Всё остальное — мороки и тени

вовне и сон, что длится наяву:

в нём — логика обычных сновидений, 

 

где Бэ из А не следует. Молву

природных форм считаю тем бесценней,

что ей нетрудно тонкую плеву

такого сна пробить, тем вдохновенней,

 

что сам-то я давно — Природы часть,

сумевшая и в сверхприродной речи, 

какая оформляется стихом,

 

мир дословесного назвать, попасть

в смысл, что смущает всякий человечий

ум и не принимается умом.

 

 

ОСЕННЯЯ ПТИЦА

 

Европа? Настаёт её черёд,

пространство вдохновений и прозрений

рассыпалось: едва крылами бьёт

в тенётах слов изнеможённый гений.

 

Пустопорожних слов! Какой расход

напрасных звуков — тех, что ни тебе, ни

мне ни к чему! Мы запираем вход

в наш дом и чистим лестницы ступени 

 

от листьев, долетевших из лесов,

что по весне опять зелёным шумом

наполнятся. Сейчас пора гореть

 

листве осенним пламенем, а слов

весь внешний шорох, что не входит в ум, — им

словам шуршащим время умереть.

 

 

ДИАЛОГ

 

— Поэт, а против слов! Тогда зачем

слова выводишь в маршевый порядок

сонетов кратких, длительных поэм

и ручкой перьевой внутри тетрадок

 

ты чертишь слов столбцы, — не против схем,

в согласье с ними? Отчего так падок 

до разных изощрённостей? Совсем

уж дикий получается осадок,

 

что б о словах ни говорил ты, мол,

в речах одно, а практика — другое.

Тогда зачем и говорить? На кой?

 

— Отвечу: то слова, а есть Глагол,

который пустословие земное

сметает, как сметаем пыль рукой.

 

 

ГОЛОС

 

1.

 

Его я слышу. Говорит: Иди,

не трепещи — туда, куда не всякий

пойдёт. Благоприятный впереди

путь разные предвестия и знаки

 

пообещали. Чувствуешь? Не жди

знамений новых. В предрассветном мраке

встаю, иду и спотыкаюсь: ди=

вно как-то всё. Меж тем высокий,

 

когда споткнулся, надо мною гул

смыкается, как будто лес сосновый

ветвями при движенье стылых масс —

 

перед началом дня — затрепетал.

Но сам-то где я, в общем не готовый

к тому, что проясняется сейчас?

 

2.

 

А что вдруг прояснилось? Я внутри

какой-то речи, большей этой речи.

Я говорю себе: «Глаза протри.

Ты сам того желал. Расправь же плечи,

 

дыши свободней. Слабый свет зари

не очертил покрова, что совлечь и

забыть дано не всякому: смотри

вперёд и вверх на угасанье ночи,

 

которая, похоже, тот покров.

Лес, говоришь? Пусть будет так. Зелёный

в любое время года лес ума

 

сверхчеловеческого — он без слов

с тобой беседует, и за колонной

ствола любого полнота сама

 

 

3.

 

видна». — Ну да... — «А ты хотел чего?»

— Ну, может быть, в каком-нибудь обличье

какое-нибудь — как бы — существо, 

хотя бы птицу: оперенье птичье 

 

мне кажется чудеснее всего

на свете — вот тогда признал бы ночь я,

перетекающую в световой

день, чем-то вроде, скажем, многоточья

 

перед словами главными. — «Слова,

слова, опять слова, намёки, знаки...

Всё сказано. Всё явлено. Теперь

 

гляди, как разгорается едва

великолепье смысла на востоке,

в которое приотворили дверь!»

 

 

И СНОВА ДИАЛОГ, ПОЧТИ СПОР

 

 

1.

 

— Вот сказанул! И как теперь другим 

быть с планкой, выше поднятой, чем надо:

не все по благодати говорим

со сверхреальным. Для иных отрада

 

узнать, как сладковато пахнет дым

кадильниц, как неровная лампада

горит у образóв — мы все стоим

под куполом одним, в ограде сада,

 

который также храм, и в храме том

всяк молится как может, как умеет,

как попускает смертным Всеблагой

 

Отец, кто —  чаще прозой, чем стихом,

лишь ты — сонетом в рифму. Дух же веет,

где хочет, над притихшею толпой.

 

2.

 

«И я ведь тоже как могу молюсь

Тому, Кто из ничтожества и праха

меня воззвал, чьё имя не решусь

напрасно называть, Кто, как рубаха

 

меня облёк; давно уже не тщусь

я прочих превзойти в словах, в стихах и

в уже свершённом, если и боюсь

чего, то потерять почти монаха

 

настрой, сосредоточенность на том,

что главное: взгляд ясный на явленья,

лад размышлений, чувство глубины

 

и перспективы — что иной стихом

назвал бы; для меня ж его значенье

вне слов, его назвать мы не вольны».

 

 

13 — 15 октября 2023. Питтсбург