Гугломобили во дворы не заезжают

Водный мир

 

1

Все шло хорошо, пока у нас не кончилась вода. Нет, мы не страдали от жажды. Вода была ценным ресурсом, но мы жили не в пустыне. Вода была разрывным патроном, арбалетной стрелой, поражающим элементом. Водой мы заряжали брызгалки.

 

2

Брызгалки изготавливались из больших флаконов из-под шампуня. Нагретым на огне гвоздем в колпачке проделывалась дырка, в нее вставлялась длинная часть от шариковой ручки — получался ствол. Оставалось заправить флакон водой, и оружие было готово к бою. Резко нажал — заряд вылетел и поразил цель.

 

3

Кроме флаконов из-под шампуней были масленки — белые, круглые, малюсенькие. Струя из масленки била дальше и прицельнее, хотя и не так мощно. Урон наносился за счет точности, например, с расстояния пяти шагов можно было попасть противнику в глаз. В бою на дальней дистанции масленка была незаменима. Ты успевал выскочить из-за угла дома или из кустов и сделать несколько прицельных выстрелов — пока противник со своей бронебойной брызгалкой подберется на нужную дистанцию, тебя уже и след простыл. Единственный минус — масленка требовала частой перезарядки.

 

4

Жаркий летний день, каникулы, полная свобода — делай что хочешь. Я успел сбегать в магазин за молоком и кефиром — они продавались в стеклянных бутылках, на молочной была серебристая крышечка из фольги, а на кефирной зеленая. У меня, восьмилетнего пацана, тогда уже хватало сил донести до дома целых шесть бутылок. В полупрозрачной капроновой сумке с белыми пластмассовыми ручками, на согнутой в локте руке, — на предплечье оставались следы от ручек. Обычный летний день, но он сулил большое приключение — у нас с ребятами после обеда было запланировано сражение. Не доев капусту из бабушкиного борща, я сбежал по лестнице со своего второго этажа, выскочил во двор, а там уже меня ждали Андрей Барашкин, Вася Артамонов и другие ребята. Каждый был со своей брызгалкой.

 

5

У Андрея был старший брат Саня. Они были ребята веселые и все время придумывали друг против друга какие-нибудь подколки. Помню, как однажды зашел к ним в гости и сразу заметил на столе в кухне арбуз — он был на треть съеден и прикрыт сверху тарелкой. Мы с Андрюхой о чем-то болтали, когда на кухню вошел Саня и со словами «а поем-ка арбуза» снял с него тарелку. Тут же его лицо, как говорится, исказила гримаса боли, как будто ему ударили под коленку, он даже забыл положить нож на стол и так потом и бегал с этим ножом за Андреем, а тот дико визжал и смеялся, но в итоге Саня махнул рукой, и все как-то само собой успокоилось. А дело было в том, что Андрей, как уже догадался читатель, выел арбуз изнутри ложкой, да так и оставил, для виду прикрыв его тарелкой. Не знаю, как ему удалось до самого конца сохранить невозмутимый вид, но шутка, надо признать, удалась.

 

6

Место сражения было неизменным — пятачок между двумя двухэтажными домами, в одном из которых жила наша семья. Сейчас, с высоты своих лет, я думаю, что это был небольшой пятачок, но тогда-то это было ого-го какое широкое место, которое практически целиком занимали разросшиеся кусты. Тут и там торчали кривые чахлые деревца породы ясенелистный клен — по сути, такое же агрессивное и бесполезное растение, как борщевик, разве что не ядовитое. В кустах были ходы и норы, и можно было, свернув с одной тропинки на другую, внезапно нарваться на противника. Это была основная площадка, но по ходу боя территория расширялась и бои переходили на прилегающие улицы: Ленина и Мира.

 

7

Жму брызгалку изо всех сил двумя руками, но противник успевает отпрыгнуть, и струя обрушивается на ветки кустов, рассыпаясь на крупные и мелкие брызги. Листья уже потемнели и блестят от воды, мы успели расстрелять несколько ведер. Мне в спину бьет чья-то очередь, и я, не оглядываясь, ныряю в кусты. Тяжелые намокшие листья шлепают по лицу.  В кустах натыкаюсь на Игоря. Успеваю выстрелить в него остатками воды и сам грудью принимаю струю. От неожиданности мы оба издаем восторженные хрюкающие звуки и бежим пополнять боезапас. Во время больших баталий, как сейчас, когда собиралось шесть на шесть или больше, каждый приносил с собой по ведру воды и ведра ставили на открытое место рядом с кустами. И свой, и чужой мог подбежать к ведру и зарядить брызгалку. Иногда это происходило одновременно, и тут уж кто кого отгонит раньше, кто быстрее успеет наполнить флакон и открыть стрельбу.

 

8

В тот день вышло так, что наша команда в одном эпизоде боя оказалась отрезана от ведер с водой. Кто-то занял там хорошую позицию и не давал нам подойти. У противника к этому моменту был ощутимый перевес по водной мощи, он выдавил нас из кустов на улицу и стал отгонять по ней дальше. Мы убегали с пустыми брызгалками, надеясь добежать до колонки, покуда нас до конца не расстреляли. Водяная колонка была в соседнем квартале, и мы бежали туда. И вот — ура! — мы добежали до нее, но обнаружили, что… нет, вода в ней есть, но мы катастрофически не успеваем перезарядить наши брызгалки! Враг совсем близко, вот уже передовой отряд начинает рассредоточиваться, готовясь к показательной порке… И тут Вася Артамонов неожиданно спасает ситуацию и всех нас. Он кричит мне «качай!», а сам зажимает носик колонки рукой, я качаю, и вода из колонки начинает бить огромной, мощной, спасительной струей! Куда там до нее самым мощным брызгалкам врага!

 

10

Это был разгром. Соперник, уже предвкушавший победу и опьяненный близостью массовых расстрелов, оказался совершенно не готов к такому повороту. Наша колонка превратилась в пожарный брандспойт, а эта батальная сцена как будто пришла из репортажа о разгоне антивоенной демонстрации где-нибудь в Южной Америке. Наше ручное цунами порвало их в клочья. Те, кто уцелел, в панике разбежались по округе, кое-как закончили школу, поступили в профтехучилище, потом пошли работать на завод, женились, нарожали детей, и теперь, седые и страдающие водобоязнью, рассказывают своим внукам о том страшном побоище, когда явились воды подземные и в радиусе десятка километров погибло все живое. Малыши слушают затаив дыхание, а в самых страшных местах прикрывают ладонями глаза и просят дедушку рассказывать побыстрее, чтобы было не так страшно. Дедушка смотрит на внуков сурово, потом улыбается в усы: ладно, закончу историю завтра. Выходит из детской, тихо прикрыв за собой дверь.

 

11

В моей памяти немногое сохранилось, но эту сцену я помню. Сейчас я вижу ее как будто через камеру оператора Эммануэля Любецки, снявшего великий фильм «Древо жизни». Беспечные 70-е, жаркий летний день, растрескавшийся асфальт, запах зелени, струя из колонки, сверкающие брызги, переливающаяся радуга, счастливые лица, обескураженные лица… Дописав до этого места, открываю гугл-карты, чтобы посмотреть на наш старый двухэтажный дом, стоявший на перекрестке улиц Ленина и Мира в небольшом областном городке Ю., в восьмидесяти километрах от Челябинска. Странно, что ни разу не делал этого за те 42 года, что не живу там. Смотрю на спутниковую панораму, вот и наш дом в виде буквы «г», вот двор, гаражи, и среди них наш, тоже угловой, в котором мы хранили в погребе картошку и банки с соленьями, вот начальная школа, все на своих местах, ничего не поменялось. Если пойти по улице Ленина дальше, через несколько кварталов должна быть водонапорная башня — и вот она стоит, ее сразу видно по длинной тени на снимке. Это тоже элемент нашего детского водного мира, хотя уже в те годы она была заброшена, и мы любили залезать на ее крышу по внутренней железной лестнице. Оттуда город был виден от края до края, и я смотрел на него так же, как смотрю сейчас, правда, сейчас немного выше, но все равно. Вот тут мы с мамой заходили в книжный, и я выигрывал какую-нибудь книжку в мгновенную лотерею. Вот тут, в хлебном, мы покупали шанежки. А здесь был продуктовый, в котором я брал шесть бутылок молока и кефира, и ручки от сумки оставляли следы на предплечье. Папа покупал мне стакан томатного сока, который продавщица в белом халате, с высокой белой шапочкой на голове наливала из стеклянного конуса, я добавлял в него немного соли, размешивал аллюминиевой ложечкой и клал ее обратно в стакан с водой красноватого цвета.

 

12

Возвращаюсь по гугл-карте к дому, открываю панораму (снимки от июля 2019 года) и вот он — такой же, каким я его помню, аккуратный, крашенный желтой краской по штукатурке, с двускатной крышей, крытой шифером, с белой лепниной на стенах. Кажется, что он выглядит даже лучше, чем был в моем детстве. Вот пятачок между ним и соседним домом, в котором когда-то были дикие заросли кустов, а сейчас там ничего нет. Немного жаль, что на этих снимках я не увижу своих друзей и не смогу войти во двор. Гугломобили во дворы не заезжают.

 

 

Цирюльник

 

День перед ночью выпускного, пришел в школу на репетицию родительского спектакля, на входе заминка, ждут списки на проход, пока суд да дело решаю пойти в ближайшую кофейню, она микроскопическая, да еще делит пространство с шаурмой, беру американо и рогалик с повидлом, персонал восточный, говорят без акцента, кофе обжигает рот, от вертела с шаурмой накатывают волны жара, заходит восточный человек, молодой парень, здоровается — «салям алейкум», на нем черная униформа барбера — парикмахерская с кофейней дверь в дверь, они начинают общаться, речь идет потоком, без пауз, и посреди этой непонятной барбариады вдруг звучит слово ЦИРЮЛЬНИК, очень четко, это говорит молодой барбер, и повторяет ЦИРЮЛЬНИК, и потом еще раз ЦИРЮЛЬНИК, отчетливо, как будто сдает языковой экзамен, потом опять поток восточной речи, кто-то с другой стороны прилавка хмыкает и повторяет ЦИРЮРЮЛЬНИК, с такой вопросительной интонацией, видимо, это уже пошел уровень комичного, как в мемах, им смешно, странное слово, мне тоже странно слышать ветхое книжное слово в этой забегаловке, очень странно, я думаю про себя, что надо бы это записать, но кто ж поверит, это какой-то сюрреализм, наверное, зашел к ним в барбершоп старый тертый москвич четвертого созыва, ну что смотришь, морда басурманская, что ты знаешь о моей стране, испоганили ее англосаксы, вот ты думаешь, что такое этот твой барбершоп — это парикмахерская, а кто ты сам есть таков — парикмахер, брадобрей, цирюльник, а не какой-то там барбер-шмарбер, знаешь хоть слово-то такое — ЦИРЮЛЬНИК, нет, не знаешь, ну вот запомни, а я в следующий раз приду, спрошу, ну что смотришь волком, подстриги мне бороду и с висков сними, молодой восточный барбер наконец получает свою шаурму, благодарит — «рахмат», уходит, я допиваю свой американо, от вертела с шаурмой идут волны жара, хотя тут и кондей, и вентилятор, кидаю стаканчик в мусорку, выхожу, солнце бьет в глаза, в чате пишут, что всех пустили, надо начинать репетицию, иду-иду, и уже приходит мандраж, а через несколько часов аншлаг и триумф, и все поздравляют и говорят, что это было очень круто, настоящий театр-док, а я ни разу не сбился и не переврал, хотя на всех репетициях лажал, и это невероятный, запоминающийся день, один из тех редких дней, что застревают в памяти на всю жизнь.

 

 

Улов

 

Под постом появляется надпись «друг печатает комментарий» в сопровождении трех бегущих точек, сейчас тут появится текст, друг выскажет свои мысли о прочитанном, но бегущие точки и надпись внезапно исчезают, как будто их и не было, друг перестал печатать комментарий, видимо, сочтя, что мысли недостаточно глубоки и оригинальны, чтобы выставлять их на всеобщее обозрение, или, может быть, наоборот, пост не настолько глубок и оригинален, чтобы его комментировать, и почему-то вспоминается тот далекий день на озере Энгуре, солнце в полнеба и полный штиль, и где-то возле уха гудит комар, и руки еще помнят бешено гнущийся туда-сюда спиннинг, но щука ушла, и теперь можно только с помощью вот этих самых рук показывать, какого размера улов не выгорел, кило на три там точно было, видел ее тень под лодкой: черная, огромная.

 

 

Аристократ

 

Прихожу на физиотерапию, ложусь на кушетку, пожилая медсестра пристраивает к моему боку магниты. Я прочитала, что вы боксировали? — спрашивает. Да, говорю, было дело. Как-то вы не очень похожи на боксера, — улыбается. Да разные боксеры бывают, говорю. Вы, она говорит, больше похожи на фехтовальщика (а я вспоминаю устоявшуюся фразу комментаторов, когда они рассказывают о быстрых бойцах с хорошим джебом — «он фехтует»). У вас аристократический скелет, завершает она свою мысль.

Уходит, задергивает ширму. Я лежу на спине, на ребрах лежат магниты, и я почему-то думаю, что на моей могиле могут быть высечены, к примеру, такие слова: под этой плитой покоится скелет, чей владелец в былые годы слыл большим аристократом.

Да, как-то так.

 

Жених пионеров

 

Пришла смска: «Завтра, 19:00, стадион Пионер, Динамо». Отлично! — отвечаю, — только он называется «Юных пионеров». А пишу я на латинице, по старой привычке, чтобы символов больше влезало. И получаю в ответ: «Жених»? Со смайликом. Через секунду: «А, юных».

Между этой старой записью и сегодняшним днем — девять лет. Уже и стадиона того нет, снесли и засыпали солью (зачеркнуто) застроили элитным жильем. И кеды, в которых гонял в те годы, давно гниют на мусорном полигоне. И многие из тогдашних игроков уже далече. И старой той кнопочной нокии след простыл. Но. Электроны напомнили, и вот сижу и, как тогда, думаю, что это было бы крутое и прикольное название — стадион «Жених пионеров». Со смайликом. Или без.

 

 

Автобус

 

Этот старый дряхлый «Икарус» долго стоял в запасе; по бортам его успели разрисовать граффитчики. Теперь он опять понадобился. Рисунки закрасили поверху красной краской, осталась только физиономия простодушного Зуса — он пялится на пешеходов со стекла. По соседству с Цехом, где танцовщицы в мокрых от пота майках практикуют контемпори дэнс, переделывают в лофты бывшую конфетную фабрику «Большевик». Сюда-то и привез «Икарус» работяг. Конфетами здесь давно не пахнет, но сладковатый запах ощущается — он исходит от сизых дымов, клубящихся вокруг автобуса. Двигатель работает на холостых, и выхлоп у него плотный и едкий, как будто проник сюда прямиком через портал из 80-х, когда выхлопные газы такого сорта были в порядке вещей. Как будто в автобус залит не дизель, а сама сырая нефть, добытая из скважин где-нибудь на Апшероне.

 

 

«Мозги оторвал» и другие истории

 

 

Жена Лота

 

— Я же говорила не смотреть, а ты посмотрел! — говорит Муся строгим голосом.

— И превратился в соляной столб, — говорю я. — Мне масло нужно, а ты его забрала.

Муся сконструировала из подручных материалов очередного робота, использовав для этого давилку для чеснока, пачку масла, палочку корицы и бруски от деревянного конструктора.

— А как это, в соляной столб?

Я говорю, что был такой персонаж Лот, у него была жена, бла-бла-бла, и вот жена Лота нарушила запрет и оглянулась...

— А что это — «женалота»? — говорит Муся.

Я смеюсь.

— Женалота — это жена Лота.

— А, понятно! — говорит Муся и тоже смеется. — А кто тогда может жениться на лодке?

Я опять смеюсь, и Муся вместе со мной за компанию. Меж тем вопрос ставит меня в тупик, я начинаю вспоминать похожие случаи, но вспоминается только мужик, который вступил в брак с секс-куклой, о чем разнесли по всему интернету, да еще рассказ Радова, в котором герой связал себя супружескими узами с моржихой. Полагаю, что в истории человечества было много подобных марьяжей, из них наверняка можно составить толстенную книгу учета.

— А это у него плечи? — Я меняю тему разговора.

— Ну какие плечи, это бомбы! Чтобы пуляться. Я же говорю, пришел из другого мира пришелец, захотел завоевать эту планету, чтобы быть главным, чтобы ему все подчинялись, и построил робота. Это злодей, не просто так же у него злые брови!

Брови, которые я сперва принял за антенны, и правда изогнуты недоброй дугой. Надеюсь, Муся найдет способ совладать с ним и он не успеет нанести шороху на нашей планете.

 

 

Человеческое тело пою

 

— Ненавижу человеческое тело, — говорит Петька.

Мы стоим на остановке и ждем автобус номер 223. Или 188. Это как повезет.

— Почему же? — спрашиваю я.

— Потому что начинает у меня мерзнуть голова, я надену шапку.

Петька и правда достает из кармана шапку и надевает ее на голову. Шапка желтая, с вышитой на ней мордой собаки Джейка из «Времени приключений». Петька очень любит Джейка и не выносит шапки, потому что под ними чешется.

— Голова перестает, зато начинают ноги, — продолжает Петька. —  Я, это... как там... утеплюсь. Штаны поддену.

— Понятно, — говорю.

— Ноги перестают, начинают вот эти. — Петька резким движением выбрасывает из длинных рукавов куртки укрытые там кисти рук.

Я смотрю на бледные замерзшие Петькины руки, на кожу, которая, кажется, немного даже светится в густеющих январских сумерках. У меня, впрочем, то же самое, только еще и цыпки, из-за которых кожа краснеет и в запущенном случае может цепляться за внутреннюю отделку рукавов при продевании рук.

— Понятно, — говорю.

Первым подходит 188, и мы бежим к нему, потому что остановка расположена на другом островке. 233 стоит на холостых, и можно остаться тут и никуда не бежать, но ненавистное человеческое тело, озябнув в некоторых своих фрагментах, велит бежать, и мы бежим. Приказы здесь не обсуждаются.

 

Мозги оторвал

 

— Мозги оторвал! — радостно вопит Муся.

Мы едем в сад, в телефоне поет Дженезис Пи-Орридж, и «мозги» — это my skin из песни «Higher and higher».

— А о чем он поет? — спрашивает Муся.

— Май скин, — говорю, — это по-английски «моя кожа». А higher and higher — это, наверное, про хипанов, хайр там…

— Мне нравится! — говорит Муся. — Похоже на Исидиси!

— Нууу, — говорю, — отдаленно чем-то напоминает, — и думаю, что в этом смысле мы, наверное, далеки от вальдорфских ценностей сада, куда мы сейчас едем. Пи-Орридж, Исидиси, мозги оторвал.

— Пап, — говорит Муся, — а поставь Битлыз!

Мы уже у сада, я выключаю Яндекс-музыку, помогаю Мусе выбраться из автокресла, закрываю машину, мы идем с ней в группу, там хорошо, в саду, и всегда хочется задержаться подольше, и иногда вдруг накатывает ощущение, что ты оказался дома, привет, Вика, привет, Елисей, здравствуйте, тетя Таня, а что сегодня на завтрак, манная каша, класс. Можно немного перекусить вместе с Мусей, а потом пойти обратно в большой сложный мир, под пылающие в голове строчки из песни все того же Пи-Орриджа.

 

life has no meaning. life is a message

kiss me kiss me

kiss me

kiss me

 

 

Поющий хот-дог

 

— Папа, сосиска не может петь! — Лиза смеется.

Мы едем в машине, окна открыты, слышно плохо.

— Сосиска не может петь? — Я переспрашиваю. — Ты о чем?

До этого Лиза минут десять напевала «Песню о встречном», которую выучила на флейте. А потом спрашивает: «Папа, а что такое хот-дог?»

— Хот-дог? — Мы лавируем на забитом машинами перекрестке, перестраиваемся из левого в правый ряд. — Ну, это, грубо говоря, сосиска в булке. Кетчуп туда еще добавляют, горчицу, лук жареный... — Я наконец завершаю маневр. — Но погоди... а ты разве не знаешь, что такое хот-дог?

После моего вопроса Лиза немного думает и произносит ту фразу («Папа, сосиска не может петь!»).

Окна открыты, слышно плохо, кто-то рядом сигналит, а в песне о встречном просто есть такие строчки: «Нас утро встречает прохладой / Нас ветром встречает река / Кудрявая, что ж ты не рада / Веселому пенью гудка», и вот этот гудок и стал незаметно для нас петь как сосиска в булке («Папа, а что такое гудок?» — «Хот-дог? Ну, это, грубо говоря...»); оттого-то, видно, и не рада кудрявая.

 

 

Жабейка

 

Я сварил пельмени, сидим с Петькой на кухне, едим.

Он заправил сметаной и кетчупом, я — сметаной, соевым соусом и французской горчицей.

Петька смотрит на желтые и коричневые шарики горчицы, прилипшие к пельменям, и спрашивает:

— Пап, а что это такое?

Я, не переставая жевать, отвечаю:

— Это, Петь, жабья икра.

Петька смотрит на меня с недоверием.

Я стараюсь спрятать улыбку.

— Ну правда, — говорит Петька.

— Честное слово!

— Ма-а-ам! — Петька выходит из-за стола и идет в гостиную. — А что такое жабейка?

— Стой! — я кричу Петьке, — какая жабейка? Ты не так услышал!

Петька возвращается.

— Жабья икра, — говорю отчетливо.

— А, понятно, — говорит Петька с видом «так бы сразу и сказал». —  А почему ты улыбаешься?

— Да настроение хорошее! — говорю. — А как думаешь, жабья икра — это вкусно?

— Не знаю, — говорит Петька. — Ну ты же ешь.

— Да, — говорю, — люди, знаешь, вообще много чего едят.

Петька доедает последний пельмень. Я беру в руку банку с горчицей.

— А знаешь, где ее делают?

— Ну... — говорит Петька, — в Индии? В Африке?

— Не, во Франции. — Показываю банку с горчицей и говорю фразой Губки Боба из 19-й серии первого сезона, которую тот постоянно повторяет во время нашего разговора (Муся смотрит мульт с уже выключенным роутером и отматывает на одно и то же место). — С первым апреля!

Петька читает надпись «горчица».

Улыбается и говорит:

— Ну ты гад.

Совершенно беззлобно.

 

 

Шапку надень

 

Иду вечером забирать Мусю из гостей. Вышел на «Фонвизинской», перешел дорогу под монорельсом, углубился во дворы кирпичных пятиэтажек. Подхожу к нужному дому, и тут возле мусорных баков меня окликает старушка. Она что-то говорит мне, а у меня на голове наушники, я вижу только, как шевелятся губы. Снимаю наушники, говорю: «А?» И слышу в ответ: «Бабушка-от вышла погулять, так ты меня, молодой человек, не расстраивай, НАДЕНЬ ШАПКУ!» На последних словах она почти что рявкнула. Я не сразу нашелся с ответом, прошел пару шагов к подъезду, потом обернулся и говорю: «Бабуль, не хочу тебя расстраивать, но я старенький дядя, мне за пятьдесят уже». И пошел к двери с домофоном, а она тоже пошла на свой моцион, и что-то еще сказала, но я уже не слышал. Знала бы, что я иду за Мусей, так точно бы подкараулила нас у подъезда.

Когда мы шли к каршеру, Муся, распарившаяся от активных детских игр, и говорит: ой как жарко, прямо как летом. Да, говорю, в принципе можно даже в шортах... и вдруг рявкаю: «Да ты шапку-то НАДЕНЬ!»

 

 

Аборт

 

Сижу за компом, что-то читаю. Краем уха слышу, как Петька рядом что-то говорит, бу-бу, говорит, бу-бу-бу, потом — аборт. Аборт, говорит. Что это такое?

— Так, — я выныриваю из темных вод интернета, с трудом глотаю воздух, — значит, аборт... это… ну, аборт, значит. Даа... это такая штука... Постой, — говорю, — а откуда ты вообще…

— Ну, папа! — перебивает меня Петька. — Скейтборд! Знаешь? Ну, скейт! А борд? Что такое борд?