СТИХИ
Максим Амелин. «Простая премудрость»
Майский номер открывается стихотворной подборкой Максима Амелина, воскрешающей в наш стремительный век неспешную «премудрость» никогда не выцветающей античности и Золотого века русской поэзии, отчего и самые современные образы окрашены особым очарованием: от вокзалов до прополки огорода, – а точнее, «возделывания своего сада».
Варю малину, не снимая пены, –
не пенится на медленном огне.
Все опыты земные переменны
и совершенных знаний нет вполне.
Есть у явлений общая основа,
но каждый выбирает способ свой.
Варенье на разлив почти готово:
отринь тщету и тщание утрой.
Вячеслав Куприянов. «Плачет слово любовь»
Точные и четкие верлибры, слагающие целые легенды о вечных явлениях, скрывающих в себе немало тайн – поэзии, истории, вселенной. Эти мини-притчи наполнены ироничными, духовными и фантастическими образами, оживляющими целый мир, – точно мы еще в самом начале времен и ничего о нем не знаем. Быть может, именно такими глазами и надо на него смотреть…
Завоеватели неба
Все выше к небесным сферам
К беззащитным границам вселенной
Плывут под эфирными парусами
Железные бриги новых пиратов
Стальные каравеллы новых колумбов
Ибо на земле давно уже все открыто
Открыто завоевано и разграблено
Плывут пираты с лазерными мушкетами
Против ломких стрел созвездия стрельца
Против тонкого пояса ориона
За алмазными россыпями угасших звезд
За серебром дикарей луны
За золотом дикарей солнца
Анна Золотарева. «И управляя, и не управляя»
«Но пока жива мне жить для радости» – вот, наверное, самое главное в этих стихах о подсмотренных радостях жизни: маленьких, но важных, если всматриваться-вслушиваться в мир и собственное человечье бытие – изнутри своей души, чувствуя свою телесность и малость. И одновременно – осознавая таинственную мощь своего «внутреннего двигателя сгорания» и дара заново воскресать.
Встану ли утром – серое небо.
Встану в другое – солнце в лазури.
Выйду – дорога лежит прямая.
Выйду и всюду болотные топи.
Кто милосердствует и долготерпит?
Боже, включи мне свой навигатор:
Вправо ли путь мой светлой поляной,
Влево ль долиною смертной тени,
Не оставляй же меня на погибель,
Рцы в вышине – маршрут перестроен.
<...>
Константин Шакарян. «Что осталось под пеплом»
Стихи о Времени, охватывающем все наше бытие: от постепенно тающей человеческой жизни до Истории, неразрывно связанной с мандельштамовским «чувством родины – чувством печали» и осознанием себя частью родной страны, на которую извечно-похоронно сыплется снег («…за слоем слой // Засыпая боль, войну и смуту, // Черноту любую – с плеч долой»).
Снег, идущий по диагонали,
Вертикального дождя взамен.
Наконец-то мы ее нагнали,
Зиму – в ожиданье перемен.
Все-то не морозец, а прохлада,
Все-то не снежок – одна вода.
Как душа его приветить рада –
Снег, перевалившийся сюда!
Было вместо сказки новогодней:
С кровью перемешанная быль,
Голоса земли и преисподней –
В эхе взрывов поднятая пыль.
Было – продолжается доныне.
Было – не кончается вовек.
Только где-то боли посредине
Выпал снег
как на голову снег!
<...>
Наталья Полякова. «На запах мяты»
«Мы сами – вещи, сложенные сложно». Мир вещей и быта в стихах Натальи Поляковой занимает не менее важное место, чем мир природы – и в том, и в другом душа находит свое отражение и выход боли и печали. Что родниться с растениями и цветами, что мыть посуду – все может стать молитвой и поводом жить и дышать: «трудом спасется тело и душа». Светлые, тонкие, тихие стихи, соединяющие драматизм взрослой жизни и чистое детство, – в котором присутствуют-виднеются ангелы, где чутко воспринимается каждая деталь этого огромного мира.
Я в сад вошла, скатившийся к реке,
В тумане рыжем, в рыжей шелухе.
В нем яблоко – как брошенное слово.
Над ним – засохший зонт болиголова.
Прощает плод бессилье сонной ветки.
Впадают в спячку бурые медведки.
Свой лабиринт покинул короед.
А я молчу, во мне ни слова – нет.
Дитя земли – трава, чертополох.
И слово – выдох, и молчанье – Бог.
Дмитрий Песков. «Два стихотворения и поэма»
Все тексты настолько органичны по отношению друг к другу, что осязаемо возникает ощущение отдельной большой поэмы – а может, печального и прекрасного мюзикла (музыка здесь и правда постоянно звучит, сбиваясь с одного жанра на другой). Это полижанровое сочинение – о смерти и жизни в максимальном ее проявлении; о памяти детства и об утраченном прошлом; о любви и одиночестве. Наконец – о написанных и ненаписанных стихах. Коротко говоря, это и письма «в никуда» и – одновременно – послания конкретным адресатам. Нам с вами.
… Зима.
Начинаю с самых первых слов, которые приходят в голову:
слово «мама», например. Мама, мама, мама.
Влажные губы. Ты целоваться не умеешь, говорит.
Закрывает дверь. Я читаю в темноте книгу.
Говорит, не общайся с тетей Наташей,
перед отъездом она даже не пригласила
в свою квартиру, а наши фотографии
выбросила.
Говорит, когда приедешь,
не общайся с соседкой Варькой,
она заморочит тебе голову.
Затащит к себе в квартиру.
И ты уже не выйдешь.
<...>
Татьяна Пискарева. «Моя бегущая строка»
«Бегущие строки» Татьяны Пискаревой – вдохновенный «сад чудес», где все существующее предстает неистребимо живым, дышащим, чувствующим, обладающим собственной неповторимой сутью, – будь то кокетливый ветер или стайка насекомых; какие-нибудь растения или проснувшийся весенний ручей. Найти ключ от этого сада – прямо как в кэрролловской «Алисе» – и есть задача поэта. …А может быть – и каждого человека.
Мы заместим собою всех, кто отлучился –
или навеки убыл,
что, конечно, горько.
Жаль, что амфибрахий
нам не заменит остывающих пространств.
Не потому ли двери приоткрыты,
бездействуют замок, крючок, задвижка –
все разом –
это сочетание навряд ли гарантирует покой.
<...>
ПРОЗА
Олег Ермаков. «Шел дядя Гриша»
Документальный рассказ
«И светлая тень в небе самолета деда Гриши». Встреча поколений сквозь время – почти столетие – через дневник деда-летчика, прошедшего Великую Отечественную войну. Прочувствовавшего войну – и те места, где он был, и, подобно Экзюпери, свой самолет… И вся жизнь его для внука осталась одной большой, красивой и одновременно страшной легендой – так часто случается в войну, когда бы она ни случилась, каких бы масштабов ни была.
…Не долетел до точки, садился вынужденно на озеро и потом по железке дошел до Охвата и с Охвата ощупью пришел домой. Плохо, очень плохо летать в такую погоду.
То есть летчик Григорий Боровченко вот на это самое озеро и вынужден был приземлиться… приводниться? Нет, приледниться, лед же был на озере. Может, именно где-то здесь он и сел, думаю я, размахивая веслом, прорывая дюралевыми лопастями синюю воду с облаками.
А в плавании по озеру или реке есть что-то от горизонтального летания. Иногда и чувствуешь себя летающей рыбой с серебрящимися крыльями лопастей.
Роман Сенчин. «На большой площадке»
Рассказ
«Семейность», привязанность к дому и детям – только ли женская это черта? Насколько естественна «одомашненность» для мужчины – издревле воина, добытчика, покорителя неизведанных мест, борца с трудностями? Отец/дед по призванию – каково это? Автобиографический рассказ об отцовской безусловной любви «изнутри» самого отцовства – и живая и страшная зарисовка чужой боли и безумия, которые остаются с человеком, потерявшим своего ребенка навсегда.
…играть без особой опаски мешала женщина, которая сидела на бортике и лепила так называемые куличики. И что-то лепетала.
В это время родители обычно держали малышей в стороне от песочницы.
Сразу было понятно: женщина не в себе, а попросту – ненормальная. Таких я научился различать. Но не буйная. Она улыбалась, нашептывала ласково и нежно:
– Вот так, вот так… Песочек сырой нужен, он здесь, надо покопать немножко… Насыпаем, и совочком постукать, чтоб плотно. И вот так… – резко переворачивала формочку на бортик. – Еще постукать – песочек отстанет, – поднимала формочку. – Во-от какой у нас куличик получился… А теперь давай эту возьмем, черепашку сделаем…
Женщине было лет пятьдесят, но одета не по возрасту – слишком короткое, домашнее, платье, не скрывающее ее сухие ноги и костистые колени, кофточка с вышитыми цветами, розовые заколки в волосах, сандалии, в прорезях которых виднелись кривоватые пальцы…
Дмитрий Брисенко. «Пустое место»
Рассказы
Миниатюрные «короткометражки» о двух сторонах: с одной – абсолютно будничные истории, которые могут случиться с каждым; с другой – эти крошечные даже по протяженности во времени ситуации доведены автором почти до абсурда, до притчевости: из каждой главный герой извлекает свою «мораль», даже если «морали никакой нет, просто поздний вечер, усталость, тупая пустота в голове, шлепанье ботинок по слякоти».
Алиса, говорю, что сейчас играет?.. Я начинаю напевать: там-та-там, та-ра-ра-ра-ра-ра-ра, та-та-там…
Алиса взяла паузу на пару секунд и потом говорит:
Мне кажется, сейчас НИЧЕГО НЕ ИГРАЕТ.
Вот как!
Ну ладно, не играет, и ладно.
Кстати, со мной такое не впервые, когда я говорю, а меня как будто не слышат. Как будто я пустое место. Или тот пустой мешок, которым убили лысого в подвале. Вот теперь и искусственный интеллект это прочухал. Ладно, по большому счету ничего нового для меня.
Алиса, включи там что-нибудь, что мне нравится, спасибо.
Павел Соколов. «Сын вернулся»
Рассказ из книги «Переводчик»
Послевоенная Япония. Советский журналист Мельников получает назначение в токийский корпункт и снимает квартиру у одинокой женщины, сын которой после войны оказался в ГУЛАГе. Квартира – настоящая «капсула времени», хранящая память о дорогих хозяйке людях: нетронутая комната сына, священный кабинет погибшего мужа… Но сын возвращается – полный надежд и лагерных баек – и так же поначалу полна надежд его, казалось бы, уже отчаявшаяся мать. Но война, плен и лагеря не отпускают человека обратно прежним – крошечная история одной бытовой личной трагедии разворачивается на глазах главного героя – и виноватых здесь найти сложно.
Было темно, со стороны могло показаться, будто у Мельникова в руках меч. Мужик, увидев гайдзина в советской форме, тут же снял свою ветхую кепку, вытянулся по стойке и произнес: «Гряздаа-ниннаа-шарник, бивсийзаакрюченний Судзуки прибир».
Мельников застыл на месте. Женщина, увидев в руке у постояльца трость, бросилась к нему с просьбой не бить сына. Разрядил обстановку смех Хаятэ. Уже через полчаса они сидели втроем, отмечая возвращение солдата сохранившейся с довоенных времен бутылкой дорогого сакэ.
…Хаятэ пил и рассказывал, заливаясь каким-то жутким красным смехом. Репатриант то и дело вставлял в свое повествование лагерные слова, прочно вошедшие в повседневный русский язык: братари, дохо-дяги, ур-ки… И самое страшное слово: норма. Оно произносилось четко и без акцента. Норма, норма, норма. Попробуй – не выполни! Сразу узнаешь, что такое урезанный паек.
Виталий Ковалев. «Когда я был Буратиной»
Воспоминания
«Я была как Буратино триста лет тому назад…» Перед читателем – живые воспоминания, переданные с той же непосредственностью, как и воспринималось в совсем детские и уже школьные годы (редкость, кстати, что даже детское мировосприятие помнится – не каждому дано).
Всю дорогу до дома я прыгал, скакал и любовался своим сверкающим сокровищем. А налюбовавшись, спросил – как узнавать по часикам время? И снова мама посмотрела на меня долгим взглядом и опять ничего не ответила.
А вопрос о том, как узнавать время по золотым часикам, мне больше не приходил в голову. Это было не так интересно, как возможность любоваться чудесным сверканием на своей руке. И то, что стрелки часов не движутся, тоже не удивляло, ведь я жил тогда в вечности и совсем не думал о времени.
Георгий Давыдов. «Лоция в море чернил»
Тетрадь пятая
Продолжение публикации заметок Георгия Давыдова о литературе, искусстве, подсмотренных чудесах жизни – тонкие наблюдения и цитаты, и искренние и глубокие впечатления, ценные как для литературоведов, так и для ценителей документального жанра.
Можно платонически любить, а можно платонически проглотить. Ненавидят тоже, как правило, платонически. Не убиваем же друг друга. Во всяком случае, не всякий раз, когда платонически чешутся руки.
Маяковский требовал: «Говорите о моих стихах все, что хотите, только не говорите,что предпоследнее лучше последнего».
Гений. Спеть мелодию, которую никто никогда не слышал, но при этом все скажут: конечно, это именно она!
Анатолий Ключников. «Из жизни тружеников тыла»
Воспоминания
Есть монахи в миру, а есть воины в миру. Труженики тыла – это и есть вот такие воины – не на фронте, в гражданской, трудовой жизни. Анатолий Викодьевич Ключников рассказывает о своих предках, совершавших тяжелый и бесценный трудовой подвиг в годы Великой Отечественной войны.
После отца осталась коробочка, наполненная всяческими винтиками и гаечками, которые так и остались неиспользованными, а сейчас в домашнем хозяйстве они уже не нужны. Остался паяльник и прибор для измерения напряжения/силы тока размером с кирпич, тогда как современные приборы умещаются в ладошке и имеют больше возможностей: они могут даже определить, где в стене прячется заштробленный кабель. Остался молоток, у которого рукоятка расшатывается раз в десять лет – не чаще. Этот молоток и сейчас иной раз помогает в домашнем хозяйстве. Крепок.
ЮБИЛЕЙ
Дмитрий Агафонов. «Журнал стал центром притяжения для наиболее талантливых и жизнеспособных сил нашей литературы…»
Вехи полувековой истории журнала «Новый мир»
Первая публикация в «Новом мире» историка Дмитрия Агафонова посвящена 100-летнему юбилею журнала.
В рамках данной статьи анализируются и публикуются избранные архивные документы из фондов Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ), отражающие значимые вехи истории журнала «Новый мир» (1920-е – 1930-е гг.; 1950-е – 1970 гг.) и объединенные общей темой взаимоотношений журнала и советской власти.
МИР НАУКИ
Анатолий Бучаченко. «Апостолы науки»
Записки академика
«Нормальные люди приобретают славу умом, талантом, знаниями, добрыми делами. Ведь цель человечества – создавать великих людей, тех, кто ведет человечество по дорогам цивилизации и создает ее блага». Именно о таких людях (Зельдович, Фортов, Легасов и др.) – с которыми вдобавок посчастливилось общаться и работать – рассказывает в своих записках Анатолий Леонидович Бучаченко, относясь к каждому из них не просто профессионально, но глубоко лично и любовно, рисуя целую галерею портретов, характеров, ситуаций из мира «легендарных и великих» людей российской науки.
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Андрей Ранчин. «Бродский и Некрасов»
Стихотворение «Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова»
Бродский не любил стихов Николая Некрасова, противопоставляя его поэтическую манеру пушкинской, дворянской – со «сдержанным и горделивым тоном человека, держащегося в обществе и литературе с достоинством». Тем не менее «северный» период биографии Иосифа Бродского сильно сблизил по мировоззрению двух столь непохожих поэтов, невольно заставив понять русский народ и почувствовать себя его частью. На фоне «классической» поэзии Бродского выделяется неожиданное стихотворение «Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова». О его истории, композиции, сюжете и образном строе, а также о соотношении Некрасова и Бродского как поэтов рассказывает Андрей Ранчин.
«Подражание Некрасову» – попытка изживания психологической травмы через имитацию чуждой Бродскому некрасовской поэтики. Но это имитация особенного рода, когда некоторые черты некрасовской поэтики решительным образом гиперболизируются.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Андрей Тесля. «Генеалогия буржуазной эпопеи»
Заметки на полях «Жизни романа» Тома Павела
Вместе с литературоведом Томом Павелом Андрей Тесля размышляет о романе и его особенностях, формировавшихся на протяжении столетий. Вершиной жанра Том Павел считает XIX век и классические романы этого периода, в которых наилучшим образом раскрывается поведение героев и их моральные ценности на фоне мира, «который иногда был враждебен, иногда приветлив».
Позволим себе небольшое отступление – согласно Павелу, роман как мы его знаем возникает в позднем эллинистическом мире, поскольку там складывается возможность этого принципиального разграничения: мира и идеала. То есть не каких-то конкретных обстоятельств, мест действия и тому подобного, а «мира» как целого (в том числе данного и как зримый образ единого Римского мира) и представлений о едином верховном божестве, управляющим этим миром (не важно, в стоическом или неоплатоническом, христианском или не-христианском изводе). До этого, в реальности множественных пространств и множества божеств (скорее классифицируемых, чем сколько-нибудь последовательно соединяемых в единый порядок, что произойдет уже как отголосок представлений о едином божестве, его следствием), фундаментальный конфликт романного не может возникнуть.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Сергей Лебедев. «Конь в Вольто»
Рецензия на роман Евгения Кремчукова «Фаюм»
Роман Евгения Кремчукова «Фаюм» ряд критиков тут же причислил к «магическому реализму». Вместе с этим роман злободневен, и на повестке дня стоит так называемый кризис идентичности внутри человека, неважно, какое положение в обществе он занимает. Не случайно главный герой книги Илья Орлов на заказ составляет фаюмы – «поэтизированные квазибиографии» «состоятельных, но не состоявшихся» людей, которые публикуются в литературных журналах. При этом и сам Орлов неоднозначен: не зря он становится в прямом смысле двуглавым и вынужденным принять свою вторую голову и вторую личность.
А на то, что все это, возможно, сон, к тому же отягощенный большим количеством алкоголя, наводит еще ряд деталей. Так, уже упомянутое синее и красное вино отсылает и к таблеткам из «Матрицы» Вачовски, где красная позволяет проснуться, а синяя – далее пребывать в мире иллюзий, и наш герой предпочитает синее, и к сновиденью князя Святослава в «Слове о полку Игореве», где ему во сне «черпают синее вино, с горем смешанное, и нежат его». Но снится ему, что в данном случае важно, собственная смерть. А загадочный подземный круиз Орлова без конца и края – ни дать ни взять, путешествие Гильгамеша за тайной смерти, которую тот банально проспал.
Анна Аликевич. «Знакомые все лица»
Рецензия на монографию Валерия Вьюгина «“Поболтаем и разойдемся”. Краткая история Второго Всесоюзного съезда советских писателей»
Книга Валерия Вьюгина – «для внутреннего использования» – иными словами, для заинтересованных специалистов. В центре монографии – Второй съезд советских писателей 1954 года, не такой памятный, как Первый съезд 1934 года, но заслуживающий внимания и изучения.
Примерно так все и происходит: кто-то уже указывает, что новый роман Симонова «проходной», однако он награжден «по другому принципу». Овечкин негодует, что писатели забыли, как выглядит провинция, живя в Лаврушинском на икре и сале, и потому их книги просто не интересны народу, который они видят как примитивных амеб, вместо того чтобы ему служить. Вообще-то коммунизм строился именно для этого, а не для того, чтобы Сурков и ему подобные жили в апартаментах. Померанцев указывает, что не в банке с икрой дело и что, мол, «деревенщикам» ее недодали, а в том, что в принципе литература стала машинкой по изготовлению приемлемых шаблонов для аппарата, а простой человек, как он есть и чем он живет, давно забыт! Шолохов кричит, что злободневность военной темы приводит к работе писателей «наспех», что негативно сказывается на качестве книг, и в итоге авторитетные литераторы производят «заведомую макулатуру».
Татьяна Пискарева. «Взрыв в посудной лавке»
Рецензия на книгу Якова Клоца «Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны»
История «приключений русской литературы», а именно нонконформистских писателей, единственным шансом которых зачастую было публиковаться в «тамиздате», за рубежом. В книге Якова Клоца можно прочитать о трудных судьбах книг Варлама Шаламова, Лидии Чуковской, Бориса Пастернака с его «Доктором Живаго», Анны Ахматовой и, конечно, Александра Солженицына.
То, что тамиздатовская литература формировалась усложненно и не прямолинейно, Яков Клоц рассказывает в обширном введении к своей книге, где, в частности, говорит о политической повестке старой эмиграции, которая поначалу значительно влияла на «библиотеку» тамиздата, – однако изменившуюся с прибытием эмигрантов третьей волны. «На самом деле тамиздат оформился только благодаря совместным усилиям русской эмиграции и западных организаций, включая секретные службы», – пишет Клоц.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
Составитель рассказывает о недавно вышедших изданиях, каждое из которых заслуживает внимания читателя: это книга об истории русской школы Алексея Любжина «Революция разума. 300 лет борьбы за ум», научный сборник исследований о Михаиле Кузмине из серии «Русские поэты ХХ века: материалы и исследования», сборник статей «В. М. Шукшин: pro et contra».
ПЕРИОДИКА
В майском номере составитель отмечает интересные материалы из печатных и интернет-медиа, таких, как «Формаслов», «Знамя», «Вестник РХГА», «Сноб», «Звезда», «Studia Litterarum», «Литературная газета», «Достоевский и мировая культура», «Нева», «Фома», «Prosōdia» и др.
Например:
Константин Шакарян. «Орудие дальнего действия». Поэтика Ильи Сельвинского и поэты-шестидесятники. – «Гостиная», выпуск 125 (Весна 2025).
«При этом принято считать, что на фронтовом поколении поэтов влияние Сельвинского чуть ли не оборвалось, а пришедшие за фронтовиками шестидесятники питались уже из других поэтических источников, имея перед собой иных кумиров и авторитетов. Внешние причины для такого мнения в самом деле были: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина и др., щедрые на перечисление своих учителей и друзей-поэтов, в том числе – среди старших товарищей (Антокольский, Светлов, Мартынов), не говоря уже о тех, кто был для них „маяком и пристанью” – о Маяковском и Пастернаке, не нашли места в многочисленных своих стихах, портретных статьях и воспоминаниях для Ильи Сельвинского. Но значит ли это, что молодые поэты 1950 – 1960-х гг. прошли мимо опыта Сельвинского в поэзии?»
«Когда через 20 лет Евтушенко „по долгу службы”, предваряя подборку в антологии „Строфы века”, писал о творчестве Сельвинского, то здесь он напирал на „эпическую гигантоманию”, на „трагическую нехватку вкуса в собственной поэзии”, вспомнил даже злую шутку о Сельвинском М. Светлова. Можно сказать, что Сельвинский был одним из немногих „нелюбимых” поэтов Евтушенко – поэта-антологиста, в чьей широте вкуса и искренней любви к самым разным поэтам сомневаться не приходится. Но есть ли все это признак того, что Сельвинский и Евтушенко – не пересекающиеся друг с другом творческие прямые?»
«Мы говорим об общности рифм Сельвинского и Евтушенко – поскольку работа первого легла в основу того фундамента, на котором установил свои важнейшие (сразу ставшие заметными) надстройки второй. Выпишем примеры разных лет „шестидесятнической” рифмовки у Сельвинского...»