СТИХИ
Ирина Ермакова. «Перевал»
Стихи Ирины Александровны Ермаковой – это всегда про свет и любовь – пусть через смерть, войну и боль. Пронзительное – насквозь – противостояние огня души и колючего льда окружающего мира. По-детски искренний, проникновенный, живой, изнутри самой сердцевины «нежности и ужаса», разговор с Богом: «кто пожалеет кроме Тебя?», «улыбнись мне Господи на прощание».
Погоди. Потерпи. Еще немного.
Потемнеет гул. Зарастет тревога.
Как струна фальшивая лифт басит.
Снег идет на город. Никто не спит.
Телевизор мерцает. Не спит страна,
вспоминая: только бы не война.
Подо мной, над землей поют поезда.
Дом трясется. Ложка в чашке дрожит.
Надо мной, над крышей поет вертолет.
Леденеют руки. Душа горит.
А во мне красные реки бегут.
А по ним – прекрасные корабли.
Красные реки бегут во мне
до самого края моей земли.
Я не знаю края. Себя не знаю.
Наревусь. Закутаюсь. Засыпаю.
Владимир Салимон. «Пересменок»
Стихи Владимира Салимона легки и одновременно философичны, в них мудрость зрелого человека, все еще хранящего в своей душе «несовременные» вечные ценности. Кто знает, может быть, именно благодаря вере, время внутри жизни становится вечностью, в которой нет места прошлому и настоящему, но все оказывается в равной степени одушевлено и значительно, и каждый предмет, момент, явление может стать «дверкой в мир волшебный, щелкой узкою в стене», – несмотря на «лихо» нынешнего обезличенного века.
Смена стражи. Пересменок.
Под часов настенный бой
изменяет ночь оттенок
с синего на голубой.
Шум утих, и слышно только
отдаленные гудки
то ли с Курского вокзала,
то ли с Яузы-реки.
Полежать еще немного
можно, прежде чем начать
жить как раньше – жить без Бога,
мелко подличать, дичать.
Или заново родиться,
И, из темного угла
выбравшись на свет, трудиться.
Делать добрые дела.
Игорь Бобырев. «Постараемся же»
Четыре рефлексивных верлибра – о поэзии сквозь жизнь и о жизни сквозь поэзию, о всматривании в собственную душу и в мир, где «важно // смотреть по сторонам // отмечать разные детали // которые могут быть // не сразу заметны» – точно так же, как не сразу заметны бывают и животворные стихи, и само искусство, и живая душа в маленьком теле.
мне кажется важно
смотреть по сторонам
отмечать разные детали
которые могут быть
не сразу заметны
недавно я ехал в трамвае
это был старый
[очень старый] трамвай
[из конца 90-х]
в котором была
странная надпись
которая высвечивалась на табло
эта надпись
была написана
на другом языке
я сначала подумал
как это странно
десять лет прошло
а они не могли сменить
эту надпись
а потом понял
что это была
единственная надпись
которая высвечивалась
на табло
и мои вопросы исчезли <…>
Надя Делаланд. «фигуры и тропы»
Венок сонетов
Стихи, объемлющие жизнь и смерть; и – больше – выходящие за границы и жизни-смерти, вот, как они выходят за границы классического стихосложения: «я видела буквы большие в гробу // когда была мертвой спокойной покорной». Живые стихи пишутся словно бы по мертвому белому снегу, посреди зимней ночи, бесконечной тьмы и тишины; они соединяют все мыслимые эпохи в одну, все миры – сущие и придуманные – в единый. Вместе, рука об руку, «фигуры и тропы под снегом» оставляют вместе с поэтом – Метерлинк, Хлебников, Кузмин, Джон Донн, тени древних сказителей и все те, кому дано познать самую суть поэзии и жизни, любви и смерти.
не обижай стариков заходи
я тут уже обжилась облежалась
целая смерть у меня впереди
снежное поле огромная жалость
и на плече у тебя метерлинк
горлицей смотрит синеет сильнее
не отрываясь от синей земли
падает в самое синее небо
сколько меня не могу сосчитать
снегом спускаюсь и неисчислимо
в сердце мерцает его благодать
бабушкины пироги с черносливом
дай мне за руку тебя подержать
дай мне тобой на снегу полежать
Владимир Рецептер. «Каждый день на краю»
Поэтическая подборка в юбилейный для девяностолетнего автора год. А стихи тревожные, израненные, изболевшиеся – о войне, объявшей целый мир, и в первую очередь – души человеческие. …О неизбывных ценностях: забытых, растерзанных, живущих только в природе и уголках совести. О бескрайнем одиночестве. И главное – о том, что над всей этой болью, раздробленностью и тоской – «далекий, верхний, добрый Господен свет» - как единственный маяк на краешке ойкумены, с которой так легко сорваться в небытие.
…Оттого еще и Третья мировая,
что оружье у нее не то совсем,
что проверила победная Вторая:
бронеформа и невиданность систем.
Третья платит, вводит цены за подрывы:
столько – танк, а столько – сбитый самолет.
Заработайте на жизнь, пока вы живы,
а за смерть оплата родичам пойдет.
Есть ребята, что повыше этой льготы,
всей душой – на операции крутой;
круглосуточны кровавые заботы…
Третья, третья. И не путать со Второй.
Сергей Скуратовский. «Простуженное эхо»
Стихи-погружение в себя, точно в воронку, по некоей спирали – «как прорастает время // Сквозь фотографии родичей на стене»: от настоящего и дальше, сбрасывая по слою, до самого детства, – когда все ясно, когда есть ещё на свете бабушкин пирог, ее любящие руки, цоевские песни «про меня», и вообще – все живое, от дерева до камня, есть привычная школа и привычная мамина забота. Сквозь детство – в самую глубь собственной души («Я умею быть ничем»), где удается разглядеть самое «живое, похожее на кровь-любовь, вещество» – может быть, и самого Бога?
Я был внутри времени, видел, как черный нож
Режет ткань, похожую на сатин.
Коридор бесконечен, просто стоишь и ждешь,
Пока не скажут, в какой кабинет пройти.
Я был внутри времени, видел, когда и как
Появился сочащийся светом разрез луны,
И с тех пор не сходят ни шрам этот, ни синяк,
Оттуда, бывает, приходят такие сны,
Что плюхаются на кровать, наклоняются, щупальцем поднимают веки,
И с тех пор ты не помнишь, то ли ты человек,
То ли они человеки.
Человечье скудное зарево
Видеть в разрезанной ткани неба.
Вот чье-то тело место во времени заняло,
Гуляет, пакетом шуршит, крошки хлеба
Бросает на звездный мост,
Отраженный гладью озера.
Видимо, Бог невыносимо прост,
Сквозь что-то синее пробивается что-то розовое,
Сквозь космос трескучий лезет, заполняя собой прореху,
Его любви простуженное эхо.
Сергей Попов. «Роковая деталь»
Стихотворения Сергея Попова плотно напитаны образами, которые животворят рукотворный человеческий мир, собирая его в единое целое с одушевленной природой и самой Вселенной. На этом вечном фоне происходят, казалось бы, совершенно будничные события, но и они – частица поэтической ткани мира.
Лес неумолимый, безумный, кромешный до слез.
Тенями и снами насквозь разлинованный быт.
Зачем это счастье? Зачем этот глупый вопрос,
где без промедления прожитый день позабыт?
Растительность бедствует. Длительность ночи растет.
Тепла на природу не держит озябший жилец.
Зазимок печет, искушает холодный расчет,
в кленовом стволе застывает накрутка колец.
Все закономерно, и мерой не вымарать мрак.
И черные кроны – особенность здешних небес.
Но скажет любой, с воспаленной башкою дурак,
что первостепенное – это немыслимый лес.
Он смешанный, шалый, безбашенный, в доску смешной.
В нем гул нутряной и тройной по ветвям аромат.
И леший со страху обходит его стороной,
не распознавая, что делать и кто виноват.
<...>
ПРОЗА
Алексей Алёхин. «Желтый особняк»
Путеводитель
«Это не художественный текст. Это вроде путеводителя по моей памяти», – сразу предупреждает сам автор. Память затрагивает три периода, когда созидается основа человеческой личности, закладываются главные установки, убеждения: раннее детство, отрочество и юность – по всем канонам классических записок. Не столько фактические воспоминания, сколько личное восприятие: теплые, дышащие образы родителей, бабушек и деда, няни, «прогулка» по окружавшему детство мирку с чеховской неспешной атмосферой, друзья, события, впечатления – живо, кинематографично, очень по-русски.
…Комната казалась большой и светлой. Только вся заполнена книгами в шкафах – не по стенам лишь, как у всех, а еще и в стоящих рядами поперек, ну, как в библиотеке. Тысячи книг. Еще там был диван, кажется, кожаный. Ну а главное – огромный письменный стол. Или он мне запомнился огромным?
На нем стояла трофейная пишмашинка «мерседес» с перепаянными на русский литерами, по-моему, незарегистрированная: тогда, да еще до середины 70-х, все машинки регистрировались известно где с приложением распечатки всех букв в обоих регистрах, наверное, чтобы прокламаций против власти не стряпали. Только потом уж это мало кто соблюдал, а то откуда б взялись бесчисленные самиздатские копии. На этой самой машинке, попадая пальцем в клавиши, я и осваивал великое таинство печатного сочинительства. И это не идет ни в какое сравнение с призрачными буковками, возникающими на компьютерном экране.
Бумага, обращенная к тебе вертикальной белизной. Быстрый, вслед за твоим пальцем, удар кривого рычажка с выпуклой литерой. Сдвиг дернувшейся каретки открывает новорожденную буковку, только что запечатленную черной краской. И звоночек в конце строки. Это чудо. Недаром и в сегодняшнюю компьютерную эру младшая внучка всякий раз с вожделением поглядывает на раритет, украшающий у меня подоконник кабинета.
Надежда Горлова. «Три странных случая»
Рассказы
Странные ли? Скорее просветы маленьких чудес в «замыленной» людской жизни – вот они и кажутся странными, эти глубоко человечные, теплые истории: о кошке Ведьме, которая на самом деле оказывается добрым ангелом-хранителем; о бесконечных детских мгновениях счастья рядом с девочкой, которая нравится; о пьяном покаянии матроса перед единственным другом всей его жизни – убитым им же псом. Эти проблески появляются и исчезают, как солнце сквозь листву, но самое важное в них просеивается сквозь душу и остается в ее глубине живым зерном, надеждой на то доброе, что еще теплится в мире.
А праздник был двойной: у водовоза под подбородком, выглядывая из-за пазухи, вертела головой Мурка с инеем на усах.
Ее неделю назад подобрала в «Искре» жена водовоза. Кошка пробежала несколько километров, успела выйти к жилью до снегопада.
– Вот ваша угорелая! Мурчит, как кинопроектор крутит!
И нам так понравилась шутка водовоза, что мы часто повторяли ее. Замурлыкала кошка – «сейчас Мурка кино покажет, садитесь смотреть!»
И темные ночные углы переставали быть страшными, а кривляющиеся на печке тени казались смешными.
Янис Грантс. «Два года»
Короткие рассказы
Что может поменяться за два года? Случается, что и целая жизнь. Или наоборот: тянется человек к чему-то или кому-то – и за целых два года так и не может дотянуться – или уже поздно. Но чаще всего через два года приходит полное осознание важного: потери, любви, благодарности, смерти – вдруг, точно откровение, которое стало отчетливо понятным только теперь, спустя «всего-то ничего – две весны, две осени, три незабываемых снегопада, четыре удушливые жары…» Два года между событиями в жизни – почти мистический временной промежуток, объединяющий «короткие рассказы» Яниса Грантса и хотя бы на чуть-чуть преображающий персонажей этих небольших историй и их такие узнаваемые жизни.
Мужчина нес лисенка, а сам остался в одной толстовке – не очень-то хорошо для почти нулевой температуры. «Ну и что, – подумал он, – я тоже бешеный. А третий признак бешенства – зараза к заразе не пристает. То есть какой-нибудь грипп я точно не подхвачу». Ему стало весело от этой мысли. И стало еще веселее, когда невдалеке замаячили дома Ленинского района, где он и жил. «Почему это я чуть не укатил в Копейск? Что я там забыл?» – подумал он. Ему стало грустно от этой мысли. И стало еще грустнее, когда в одном из окон он увидел мигающую гирлянду. Октябрь же! До нового года еще тьма времени, а эти наряжаются. Как не стыдно только и делать, что праздновать. «Зато у меня есть лисенок, – подумал он. – А это девочка или мальчик? И как я его назову? И чем буду кормить?»
Дома лисенок встал на ноги, стал обнюхивать предмет за предметом. Медленно шел по комнате, всего боялся, но уже не дрожал. И хвост задрал, как кошка. Или лисы тоже задирают? «Я назову тебя Хвостом», – сказал мужчина. Он нашел алюминиевую миску, набрал воды, нарезал колбасы. Сел на свой чахлый диван и сиял от счастья до самого сна.
Евгений Кремчуков. «Пережить Николая»
Письмо
Эпистолярная исповедь сосланного в Сибирь декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина, в которую умещается целая жизнь с ее неоднозначным пониманием счастья, любовью, долгом и честью, ссылкой в сибирскую глушь и возможностью обрести себя даже там, в невозможных, казалось бы, условиях. Но в первую очередь это путешествие по собственной памяти и собственной совести.
Признаюсь, любезный друг, я всегда недоумевал над однажды данной вами мне характеристикой: «счастливый горемыка». Да, уж горемычность моя вряд ли может быть кем-либо подвергнута сомнению, но – счастье? Ужели уместно именовать счастливцем того, кто по жребию властей небесных и по приговору властей земных был лишен дома, и разлучен с семьей, и заточен в крепость, и отправлен на каторгу, и заключен в своей бессрочной сибирской ссылке без малейшей надежды когда-нибудь вернуться?.. Сущий вздор, раздраженно думал я всегда, и звучит как насмешка! <…> теорией этой я поделился, обмолвившись в разговоре, с отцом Стефаном Знаменским, нашим протоиереем. А тот ответил доброжелательно и мягко, словно разъясняя ребенку очевидный для взрослого урок: «Это горько, но чутко подмечено, Иван Дмитриевич. Счастье живо не в обладании, а в ожидании. В предвкушении, а не в усвоении. Вам всегда было чего ждать. Вам есть во что верить».
Сергей Шаргунов. «Буква ”М”»
Рассказ
Ода метро во всем его величии, одновременной будничности и поэтичной загадочности и двойственности – с другой стороны метро оказывается вместилищем тьмы, страхов, оказывается зеркалом, отражающим души всех, кто в него попадает, засасывающим в свое Подземье болотом. Но самые сильные страхи побеждаются любовью, и смелее всех оказывается вовсе не взрослый, «жизнь проживший» человек, а маленькая, предельно честная и немного строгая девочка, впервые попавшая в нутро метрополитена.
С детства мне нравились эти залы, скамьи, медленные церемониальные подъемы, бег по ступенькам, свечение ламп, шум, ветер, гром, особый неизъяснимый запах, качка, полет тьмы за окнами, толстые нити туннеля, лица незнакомых людей, о каждом из которых увлекательно гадать, кто он и куда едет, и отражения этих лиц, и возможность коснуться запретного стекла с белыми буквами «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Постепенно я дорастал до этих букв и прижимался к ним затылком.
Нравилось держаться за поручни – теплые, черные, резиновые и прохладные, стальные, маслянистые от пожатий.
И всюду словно бы совершалось таинство.
Я чувствовал себя своим под сводами и светильниками, среди строгого народа, просто и непринужденно, по-домашнему, даже чуть игриво, может быть, потому что с детства был приучен к храму. Возможно, так же себя чувствует в церкви сын машиниста.
Даже в час пик было уютно передвигаться зажатым медленной толпой, как во время крестного хода.
Ирина Виноградова. «Любовь под пальмами»
Рассказ
По-доброму ироничная история с очень живыми персонажами, точно подсмотренными где-то в небольшом городе или документальном фильме. Галя – женщина средних лет, все еще мечтающая о возвышенной «мыльно-оперной» любви, как в романах (и никак ей не удается этот роман дочитать до конца). Наташа – женщина средних лет, которая наверняка мыслит категорией Надюхи из легендарного фильма: «Кака така любовь?», но при этом показывает пример подлинной жертвенной любви, отдающей себя… и не получающей в ответ ничего, кроме предательства. И как карикатурно на фоне живой жизни выглядит выдуманная плоская «любовь под пальмами» с горячими латиноамериканскими страстями, когда всего лишь в двух шагах происходит самое настоящее чудо.
В первой главе смуглый, кареглазый погонщик мулов Хосе увидел дочь хозяина Анжелу. Через три страницы он уже открыто поедал ее глазами, при этом тонкие чувственные ноздри раздувались от страсти, а в глазах горел огонь желания. У Анжелы, конечно, в ответ вздымалась грудь под легкой белой блузкой, черные, как оливки, глаза увлажнялись. «Оливки вроде зеленые», – подумалось лениво, но тут же забылось, ведь Анжела призывно приоткрыла губы, показав белые крупные жемчужины зубов. «Тоже себе такие сделаю», – утвердилась в своем решении Галина.
В романе замаячила обещанная автором любовь под пальмами, но поезд, колыхнув вагонами, замер перед станционной платформой. Интересно, кто в соседях окажется?
<…>
Наташа кивнула, не оборачиваясь. В созерцательном молчании не было ни рисовки, ни натужности. Так проявляется женская сущность, имеющая в основе природное начало. Только что бушевала, била молниями, хлестала ливнями и вот уже стихла, успокоилась. Пара слезинок, как роса, дрожат еще на ресницах, да и те скоро высохнут.
Максим Симбирев. «Чемпион по постмодерну»
Рассказ
Исповедь современного человека, которому опостылела условность и цифровая искусственность постмодернизма, лишенного жизни и человечности. Он считает себя «борцом с постмодернизмом», одним против всех: «я один детерриториальный, не часть стада…» – но это всего лишь самообман, ибо он такая же частица ненавистного ему постмодернизма, как и люди, и здания, и мир вокруг – just another brick in the wall. Но и эта скорлупа вскрывается, разламывается, рассыпается вдребезги, обнажая то оставшееся сердечное, настоящее, что еще держит мир живым – и побеждает пресловутую постмодернистскую реальность – по крайней мере внутри нескольких человек – Христос, преображаясь в Свой собственный праздник и преображая души и мысли тех, кто еще не окончательно обратился в цифрового робота-потребителя.
…Пойду работать на нейросеть, чтобы мир быстрее закончился, а с ним закончится и постмодерн. Перед тем, как мир закончится, хочется еще про космос почитать, я же ничего про него не знаю. Да будто ученые знают больше меня, если шестьдесят шесть процентов общей массы Вселенной составляет темная энергия, остальные тридцать три приходятся на видимую и темную материи, никто ничего не знает про нашу Вселенную, одно позерство.
Не смотреть по сторонам. А если все-таки посмотреть, да вроде не так уж и плохо по сторонам, дома новые строят – издалека конструктор какой-то, а не реальность, постмодернистские приемы. Хрущевки сносят, прощание с Хрущевой. Люди пожить не успели, а уже сносят. Пиксель на пиксель – и дом готов, за ним и микрорайон. Доставки эти: желтые человечки, зеленые человечки, розовые человечки – ну прям-таки в девяностые такое было, конечно! Нужна еда – не выходи из дома, не совершай… Короче, только кажется, что будущее не наступило, еще как наступило. Маркетплейсы открываются. Дом только достроили, а уже весь первый этаж мигает. Всю страну исполосовали фуры с безделушками, уже до крайних деревень достают. Продуктовые двадцать четыре на семь, еда на любой вкус: газировки, шоколадки – больше сахара. Все это жрут, потому что вкусно, а я – потому что расширяю сознание…
Александр Демченко. «Пьяненькие»
Три рассказа
Как по-доброму и даже нежно – пьяненькие. Это те, которых среднестатистический обыватель старается обходить стороной. Те, на которых презрительно смотрят, показывают пальцами, называют алкашами и пропащими людьми – а многие и нелюдьми вовсе. Те, в которых все-таки, несмотря на несложившуюся жизнь, в самой сердцевине теплится тонкое, чуткое, прекрасное и человечное – образ Божий – вопреки всему саморазрушению и потерянности в мире «достойных» людей.
Гитарный шансон поверх уличного твердого бита, а после и подхриповатый уверенный мужской голос. В куплете он тянул что-то, что с первого раза не запомнить, но в припеве четкое, простое:
– Тишины. Тишины хочу…
И чем больше голос тот хотел тишины, тем сильнее преображалась сдержанно танцующая одинокая фигура в центре зала: над каблуками была уже не ссутуленная женщина-лукошко «для своих», а осанистая пианистка из консерватории. И движения ее – плавно выходящая из берегов лубковая сельская речушка: смывала та речушка своей мутью-шепотом прибрежные пятна дерьма. И пролетала над тем спокойным потоком крохотная улыбчивая чайка в синем, скрывающим изъяны, платье. Летела та чайка, конечно же, в размашистую корону рассвета да в тургеневские луга. Туда, где свет божий, свежесть скошенной по росе травы да на голубом, в перистых – силуэты тонких женских рук…
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Эдуард Мёрике. «К старинной лампе»
Перевод с немецкого небольшого стихотворения Эдуарда Мёрике, выполненный Павлом Нерлером. Сам переводчик рассказывает подробную и живую историю своего знакомства с поэзией Мёрике и заинтересованности именно этим текстом. Особое место в небольшом вступлении отводится профессии переводчика и ее ответственности перед текстом, его автором и читателем: «…художественный перевод стихов – это не только перевод их по невидимому мосту – с берега одного языка на берег другого. Это еще и перевод с духовного уровня автора на уровень поэта-переводчика». Перевод случился во всех смыслах – и «благодать красоты» поэзии Мёрике может ощутить и сам читатель.
МИР НАУКИ
Евгений Обухов. «Поиск интертекстуальных связей с помощью LLM»
Новые возможности
LLM – это large language models, «большие языковые модели», или искусственные нейросети, в своей основе созданные на базе ChatGPT. Статья Евгения Обухова посвящена применению LLM в исследовании литературы: нейротехнологии позволяют обнаружить и установить неочевидные интертекстуальные связи различных произведений. Автор статьи (а точнее – опыта) представляет вниманию читателя результаты личного эксперимента с LLM в этой области, в основу которого положены 98 коротких литературных текстов. Статья предваряется вступлением Владимира Губайловского.
КОНТЕКСТ
Сергей Левочский, Елена Левочская. «Что, полная чаша куста, // Находишь на сем – месте пусте?»
Пространственные метафоры Цветаевских костров
Пространственные метафоры позволяют характеризовать прежде всего разные миры: это может быть точка зрения, перспектива, понятие своего места. Авторы статьи пытаются восстановить точку наблюдения участников Цветаевских костров – современных литературных собраний, посвященных Марине и Анастасии Цветаевым, которые проводятся в местах (пространствах), связанных с их биографиями. Интересно, что читательскую практику этих встреч в тексте называют «городскими ритуалами». «Костровитяне» в самом деле напоминают в большей степени некий круг «посвященных». В статье анализируется деятельность Цветаевских костров с точки зрения пространства и его наполнения с опорой на слова анонимных участников и литературоведческие источники.
ОПЫТЫ
Дмитрий Аникин. «Клюев. Мужицкие Веды»
Первая публикация автора в «Новом мире» посвящена личности (а точнее сказать, образу) и довольно оригинальному творческому пути Николая Клюева – то ли «истинного Христа», то ли «нового Хлестакова» или даже Тартюфа – эдакого трикстера в русской литературе.
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Виктор Есипов. «Песня “Как за церковью, за немецкою…”»
Своеобразное минирасследование, посвященное редкой «русской песне» «Как за церковью, за немецкою…» – именно ее в одной из своих писем Наталье Гончаровой процитировал Александр Сергеевич Пушкин. Что же это за песня – действительно плод русского устного народного творчества или же сочинение самого Пушкина? Полемика длится больше столетия.
Игорь Сухих. «Анекдоты о Пушкине: Веселые ребята contra Хармс»
Статья посвящена феномену образа Пушкина в веках – и особенно в жанре анекдота, самым выразительным примером которого можно считать парадоксальные и порой абсурдные «Анегдоты из жизни Пушкина» Даниила Хармса и появившиеся в начале 70-х годов ХХ века искрометно-ироничные «Веселые ребята» авторства художников Владимира Пятницкого и Натальи Доброхотовой-Майковой. В чем особенности «анегдотов» Хармса и иронических миниатюр Доброхотовой – Пятницкого, рассказывает Игорь Сухих.
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Дмитрий Афонин. «Апология даера»
Роман Пола Боулза «Пусть льет»: опыт медленного чтения
Речь в статье пойдет об «аутсайдере американской литературы» Поле Боулзе, его краткой творческой и жизненной биографии и главное – о его втором романе – «Пусть льет». Дмитрий Афонин считает «Пусть льет» «настоящей жемчужиной прозы» и дальнейший свой рассказ о романе строит на трех его достоинствах: сказочной атмосфере Танжера, отражении внутреннего развития главного героя и выразительных второстепенных персонажах.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Александр Марков, Оксана Штайн. «Толпящиеся души потомков»
Рецензия на книгу стихов и прозы Сергея Стратановского «Оживление бубна»
Сборник Сергея Стратановского – попытка поэтически достроить миф об истории перемещения малых народов России, немалые фрагменты которой забыты или утеряны. Это событие – след Великого переселения народов, а поэтому поистине монументально и вневременно: может быть, именно поэтому один из персонажей Стратановского – чебоксарский бухгалтер – имеет право заявить о себе как о потомке самого Аттилы, а скандинавские божества после установления христианства сбегают в земли, на которых ныне расположен Пермский край. Хорошие слова приведены в аннотации к книге: «Сборник трагедий из мира народов, окружающих и населяющих Русь. Последнее море, ледяная река, изрубленное дерево, жертвенный камень, книга в огне… Отказ от бессмертия, отказ от насилия, отказ от любви».
Кирилл Ямщиков. «Тень дерева, или Еще Одно»
Рецензия на книгу рассказов Александра Соболева «Сонет с неправильной рифмовкой»
Творчество Александра Соболева относят к филологической прозе, полной языковой и стилистической игры. Взять хотя бы новый сборник, полностью оправдывающий свое название: перед читателем четырнадцать (по числу строк в сонете) рассказов, которые по-своему рифмуются – персонажами, заголовками, сюжетами. Рассказы серьезны и одновременно полны иронии в прорисовке человеческих взаимоотношений: перед нами «книга об иллюзиях и чаяниях, обо всем, что делает человека человеком».
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Совесть человечества
В февральском выпуске Ирина Светлова рассказывает о двух киноадаптациях фантастической трилогии Лю Цысиня «Воспоминания о прошлом Земли», более известной под заглавием «Задача трех тел». В 2023 году вышел китайский сериал, ставший подробной экранизацией романа. Годом позже появился первый сезон американской версии «Задачи трех тел», в котором оригинал сильно изменился с учетом мировосприятия и вкусов западного зрителя. Тем не менее главную мысль трилогии его создатели постарались раскрыть и развить.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
Книги
Андрей Василевский отмечает наиболее интересные литературоведческие издания, вышедшие в прошлом году: работу Вячеслава Курицына «Главная русская книга. О “Войне и мире” Л. Н. Толстого» ( это «попытка отнестись к ”Войне и миру“ как к литературному аттракциону», как написано в аннотации); объемную коллективную монографию «Литературное наследие Михаила Пришвина: контекст отечественной и мировой культуры» и книгу из серии «ЖЗЛ» Сергея Соловьева «Томас С. Элиот. Поэт Чистилища».
Периодика
В январском номере журнала составитель отмечает актуальными и интересные публикации в печатных и онлайн-СМИ, таких, как «Нева», «Артикуляция», «Звезда», «Урал», «Знамя», «Москва», «Два века русской классики», «Вопросы литературы», «Литературный факт», «Достоевский и мировая культура», «Формаслов», «Нож», «Studia Litterarum» и др.
Например:
Валерий Белоножко. Франц Кафка: usque ad mala. Заключительные главы из книги «Ab ovo». – «Урал», Екатеринбург, 2024, № 12.
«То, что некоторые рукописи Кафки еще при его жизни оказались в руках Брода, а после смерти – и все остальное литературное и эпистолярное наследие, и то, что всю свою оставшуюся жизнь Брод выезжал на этом наследии, – факт, который требует особой интерпретации».
«Прежде всего – по какому праву? Неужели все члены семейства оказались равнодушны к тому, что осталось после смерти любимого сына и брата? Я еще могу как-то понять позицию Германа Кафки в этом вопросе. Но любимая-то сестра Оттла? Чем-то должна была быть мотивирована эта ситуация. Но о мотивах Брод – ни слова. Множество рассуждений о таланте друга, о своих колебаниях по поводу исполнения завещания друга, которое на самом деле формально таковым не было и содержало лишь просьбу. Нет завещания – нет и душеприказчика, а литературный процесс – с подачи того же Брода – называет его другом и душеприказчиком Кафки. Ладно, я по своей советской наивности повторил эту характеристику, но матерые критики-то и литературоведы куда смотрели? В конце концов, нельзя Макса Брода считать душеприказчиком уже хотя бы потому, что он не исполнил завещания, будь оно неладно!»