Жеваная куртка

Это было в середине девяностых. К нам в театральное училище пришел майор милиции. «Нужны двое, снимаем ролик». — «Кино?» — «Да, кино. Но для канала. Мотивационный ролик. Чтобы мужчины по вечерам встречали своих женщин».

Мы, студенты первого курса, выстроились перед ним. Отобрали меня и Женьку Ермолина.

— Почему нас? — спросил я майора.

— У вас рожи бандитские, — был его ответ.

Я посмотрел на Женьку: никогда бы не подумал, что он похож на бандита. У Ермолина отец доктор медицинских наук, профессор. Жека — утонченный, у него вытянутое лицо, длинные ресницы и задумчивый взгляд. Он знает наизусть «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Иосифа Бродского.

Про меня может быть. Нос — толстый, «картошкой», плюс дворовое воспитание. Мы с ним как два пса из мультфильма «Бобик в гостях у Барбоса».

— Отлично, ребята. Значит, сьемки завтра. Не опаздывать. Оденьтесь только как гопники.

Возвращался я на последнем ЛиАЗе номер 9. Осень. Вечером особенно холодно, а на площади у кремля за спиной Чкалова и подавно: ветер дует с Волги. У здания с колоннами, построенного, кажется, Леером в стиле классицизма, автобусная остановка. Сядешь сразу за водителем у печки, сидишь и греешься, и засыпаешь. А ехать больше часу. В автобусе все свои, многих знаю, как-никак каждое утро и каждый вечер езжу.

Про каждого я что-нибудь да знаю, а если не знаю, то придумываю. Началось это с театрального упражнения «наблюдение». Может быть и неправда то, что я фантазирую, но мне так покойно. Они за счет моих придумок становились не просто знакомыми, а как бы родными.

Этот вон недавно развелся. У него было кольцо, а потом его не стало и остался только белый, без загара, ободок на пальце. Или девушка с веснушками — учится в техническом, я слышал, как она однажды говорила с кем-то и назвала свой институт. А вон та старушка лет восьмидесяти всегда отказывается от места, когда ей предлагают, ездит к сыну, нянчиться с правнуком. А мужик, который держится за поручень за ее спиной, работает поваром, у него торчит разделочный нож из холщовой сумки.

Как только я приехал, сразу зашел к Хромому. Он живет на несколько этажей выше. Слава Хромой — местный авторитет, учился со мной в одной школе, старше меня.

— Слав, в чем бандиты ходят? Ну, которые грабят там или еще чего?

Слава впустил меня и сразу ушел.

— Зачем тебе? — спросил он из дальней комнаты.

— Да ролик будем снимать. — Я умолчал о том, что ролик для милиции. А то бы, зная его отношение, он выгнал меня.

— В костюме «Адидас» ходят. Саломы. Полуботинки фирмы «Саламандра» носят.

— А еще?

— Где съемки-то будут?

— На улице.

— В костюме будет холодно.

Я заметил на вешалке синюю куртку из «жеваной» ткани.

— А куртку эту можно?

— Бери. — Он вышел из комнаты, в руке его был пистолет. — Видел?

— Настоящий?

— Нет, блин, игрушечный. Только никому.

— Конечно.

— Я серьезно. Если кому ляпнешь, пришью.

— Дай подержать. — Я взял в руки «Макаров». Покрутил. — А зачем он тебе, Слав?

— На стрелку иду. Там Чебоксарские будут. Они безбашенные.

— Стрелять станешь?

— Не, просто в руках держать. Конечно! Они же тоже не пустые придут.

Я взял в руки увесистый пистолет и прицелился в Хромого.

— Чтобы больше так не делал! — Он дал мне затрещину и забрал пээм.

Перекинув куртку через руку, я спустился к себе.

Дома надел куртку и прошелся перед зеркалом, изображая гопника.

«Э, ты че! А ты че? В натуре!.. Все будет чики-пуки. Чи-чи-га-га холера фантики!» — Я произносил слова, которые когда-то слышал от ребят во дворе, репетировал походку и представлял себя настоящим вором. Ходил и так, и сяк. Руки заложил в карманы и оттягивал штаны вперед. Старался ступать мягко, как это делал Хромой. Вставил сигаретку, задымил и чертыхнулся.

Вошла старшая сестра Галя. Она была не одна, а с каким-то типом.

— Это Эдуард, очень хороший врач из нашей больницы, — сказала она, как бы оправдываясь за горбоносого доктора с неприятной улыбкой, и закрылась в своей комнате, чтобы переодеться.

— А ты, значит, на артиста учишься? — начал Эдуард и повесил свою кепку на крючок.

— Это вопрос, Эдя, или че? — Я прошелся перед ним, сунув руки в карманы.

Он засмеялся.

Галя заменила мне мать, когда наши родители умерли, и все ее парни потенциально считались в моих глазах врагами.

— Понятно. Еще учишься, значит. А сейчас что делаешь, репетируешь?

— Дрова рублю, два раза по рублю!

— Не понял?

— Тогда зачем спрашиваешь? Пытаешься контакт со мной наладить и через меня выйти на мою сестру?

— Да чего ты в самом деле! Мы с ней просто работаем. Я проводил ее. Она пригласила на чай.

— Ага, в пол-одиннадцатого. В такое время чай не пьют. Или ты на утренний?

Эдя опешил. А я решил добить его.

— У нее жених есть, — сказал я. — На зоне чалится. Попросил меня за ней приглядеть.

Он схватил кепку и выбежал. Я засмеялся. Из комнаты вышла Галя.

— Познакомились? А где он? Что ты ему сказал?!

— Ничего. Ты точно уверена, что хотела бы с ним пить чай?

Она села на диван и закрыла лицо руками.

— Что я тебе сделала плохого?

— Я же хотел, как лучше. Козел он.

— Почему ты так решил, и кто дал право тебе распоряжаться моей жизнью?! Ненавижу тебя!

Она ушла к себе и закрылась.

Мне было неприятно. Но я считал, что сделал правильно. Часто мы судим по лицам и ошибаемся. А Эдя напомнил мне одного, который в школе на всех стучал.

Я продолжил репетировать. Взяв в руки спичечный коробок и заложив его между мизинцем и указательным, начал подкидывать его, чтобы провернуть на триста шестьдесят градусов, коробок падал, но я упрямо повторял движения.

Галка вышла вместе с чемоданом.

— Я хочу быть счастливой! — начала она. — Счастье — это не только приходить домой, чистить зубы, ложиться спать и утром уходить на работу, чтобы потом вечером снова повторить все сначала. Счастье — это ошибки. Даже если бы у меня с ним ничего не получилось, я была бы счастлива, потому что попробовала.

— Галь!..

— Уйди!

Она сорвала с вешалки свою осеннюю шапку с помпоном, сунула ее в карман спортивной сумки, перекинутой через плечо, и, выщелкнув ручку чемодана, открыла входную дверь.

— Не забывай ставить будильник. И помни: у тебя больной желудок, ешь пельмени без кетчупа.

Я догнал сестру на улице.

— Галь, прости! Хочешь, я завтра извинюсь перед ним. Нет, завтра я не могу. Послезавтра. Куда ты? Ночь же!..

Она подняла руку, остановила такси и уехала.

На следующий день, надев «жеваную» куртку, я поехал в училище. Снова сел в знакомый ЛиАЗ. Все те же лица. Но я был в жеваной куртке, а не в привычном для всех полупальто, и на меня посмотрели так, словно бы не узнали. Мне было грустно, что я обидел сестру.

Жека ожидал меня у входа.

— Ты чего как вырядился? — сказал он.

— Так просили же, чтобы как гопник.

Жека живет на Верхневолжской набережной, куда Хромой со своей бандой ездит отнимать у богатеньких деньги и вещи. Примерно год назад, когда я еще учился в интернате, он привез сумку кроссовок, всяких кофт и олимпиек и бесплатно раздал нам.

— Носите, пацанва! — сказал он. — Только, чур, не драться! Всем достанется!

Мне достались белые кроссовки «Адидас» с вставками в подошве, между собой мы их еще называли «кроссари на колесах». Я разглядывал их как некую драгоценность и увидел на подошве красное пятно.

— Хромой, а это что? — показал я.

— Это у меня из носа пошла. — Он плюнул на бурую точку и стер ее. — Теперь чисто! Чего не берешь?

— Размер не подходит.

Так мы с ним и познакомились. Хотя я видел его и раньше, он жил на пару этажей выше.

В тот день мы репетировали водевиль Эжена Лабиша, а вечером съемочная группа на автобусе и в сопровождении милицейской «Волги» поджидала нас в училищном дворе. С нами поехала Зоя — актриса четвертого курса драмы.

Стемнело быстро. Сели в ПАЗик и направились к тому месту, где предполагалось киношное ограбление. Это место было недалеко от Сенной и через дорогу от трамплина.

Задача наша была такой. Зоя должна была изображать девушку, которая припозднилась и зашла после работы купить продукты. У прилавка она раскрывала кошелек, в который заранее помещались денежные купюры, а мы как бы из-за спины «срисовывали» их и уходили, поджидали ее уже на улице. Потом она должны была выйти из магазина, а мы напасть на нее.

Так все и было. Она вышла на улицу, камера выхватила наши суровые лица, мы бросились на нее и потащили в закуток между домами. Она истошно орала: «Помогите! Помогите!» Никто из прохожих даже не дернулся. Тем временем мы бежали. Я держал в руках женскую сумочку, которую выхватил у Зои.

Жека сиганул за угол и отстал. Я свернул в дома, проскочил мимо медвытрезвителя, оглянулся, не преследует ли меня кто? Никого не было.

Я решил вернуться, а так как верхнюю часть города знал плохо, то заблудился. Мобильных в то время не было и раций, чтобы слушать команды режиссера, тоже. Я вроде бы повернул обратно, но очутился рядом с церковью Всемилостивейшего Спаса, вышел к девятиэтажкам, парку Свердлова, эти места я знал, недалеко отсюда на Варварке наше театральное училище.  Я сунул в широченный карман куртки сумочку и уже хотел было сесть на автобус, чтобы доехать до трамплина, как меня остановил милиционер, сержант.

Он взял меня под руку так, как только умеют делать милиционеры, вроде бы незаметно и в тоже время крепко.

— Что-то курточка мне твоя знакома, — сказал он. — Не рыпайся!

Он завел меня в опорник. Там сидел лейтенант, чуть старше меня, и ел из стеклянной банки борщ.

— Кочубеев, кого привел?

Сержант начал обыскивать меня.

— Руки поднял!

— Да я артист… Ролик снимаем для тэвэ!

Сержант извлек из кармана моей куртки женскую сумочку и положил на стол. Лейтенант раскрыл ее. Внутри — помада, деньги и документы.

— Сумочка твоя?

— Да я вам говорю!.. Слушайте, давайте я вам все объясню.

— Чего объяснять, приехал ты, парень! Суши сухари! Это сто сорок пятая! Грабеж!

— Медаль тебе, Кочубеев, за бдительность, — сказал лейтенант. — Давай, колись, кого бомбанул?

— Да никого!.. Я в театралке учусь. Приехали из УВДэ ваши...

— Фамилия?

Я назвал.

— Имя, отчество, год рождения! Где живешь? Адрес, живо!

Я понял, что приплыл. Куртка была Хромого, в ней он грабил народ. Но сдать его я тоже не мог, мне еще жить в нашем доме, да и не в моих правилах это было. Вдруг ошибка, курток таких много.

— Говорю же, я актер. То есть учусь еще.

— Я не волшебник, только учусь. Складно бормочет.

— Ты себя в зеркало видел? Артист нашелся! У меня сосед в театре работает, так это сразу видно, актер, умный человек. А с твоей харей только собак в подворотне пугать! Вызывай, Кочубеев, машину, поедем в отделение.

— Слушайте, — не сдавался я и продолжал, — произошла чудовищная ошибка…

Я осекся, вспомнив, что подобные слова слышал в каком-то фильме.

— Кочубеев, вот ты скажи мне, почему все грабители говорят одно и то же? Какая-то есть в этом сентиментальность. «Чудовищная ошибка» — это из лексикона тридцатых, как думаешь?

— Я не думаю, я задерживаю. Чуйка у меня!

Я понял, что мне не отвертеться, и поэтому решил схитрить.

— Ладно, ваша взяла, — сказал я. — Идемте, покажу, где я ее ограбил.

— О, закукарекал.

— Сейчас машина приедет, и покажешь. Я думаю, за ним дел много. А, Кочубеев?

— Как хотите! Только если она умрет, ее смерть будет на вашей совести.

— Не понял?!

— Я же ограбил. Ударил ее по голове, она в кустах лежит, еще живая вроде была.

— Нет, ты посмотри, Кочубеев, он так рассказывает об этом спокойно, как будто ест пирог.

Лейтенант дал мне сильную затрещину, от которой я ударился лицом об стол и у меня носом пошла кровь. Он швырнул мне тряпку в бурых пятнах, чтобы я утерся. Я отказался. Вынул платок, вытерся и запрокинул голову.

— Если она умрет, я тебя самолично урою! — сказал лейтенант.

Милицейский «бобик» приехал быстро. Мы сели в машину. Меня сунули в «собачник» — заднее зарешеченное отделение.

Пазик с омоновским «крокодилом» и милицейской «Волгой» стояли там же, где мы снимали сцену с ограблением.

— О! Уже все наши здесь. Только чего-то скорой не видно. Молись, парень, чтобы все нормально было! — повернулся ко мне лейтенант.

Сержант пристегнул меня к себе наручником и вывел на улицу. Лейтенант, довольный предстоящим поощрением или, может, тем, что поймал опасного преступника, подвел меня к майору.

— Разрешите, товарищ майор! Вот, задержали.

— Очень хорошо.

— Прошу заметить, оказывал сопротивление при аресте.

Майор глянул на меня и заметил застывшую кровь.

— Вы что себе позволяете, лейтенант!

— Так с поличным взяли! — Он показал сумку Зои. — Как она там, жива?

— Кто?

— Кого он чуть не убил.

— А он разве должен был убить?

— Так он признался сам. Сказал, что ударил ее по голове и она еле дышит.

— Товарищ майор, — начал я, — да я им говорю, артист, а они свое, кого грабанул и все тут. Пришлось соврать.

Майор, кажется, понял и начал хохотать. Подошли омоновцы, режиссерская группа, Жека, Зоя и, узнав, в чем дело, тоже принялись смеяться. Один лейтенант оставался зол и хмур. Он сердился не на то, что обознался с задержанием и вышел такой казус, а на то, что я его обвел вокруг пальца и сделал посмешищем.

— Так чего, это, отстегиваем его?.. — виновато уставился на лейтенанта сержант Кочубеев.

— Нет, блин, на память подари! А потом будешь за них сам отвечать как за потерю материальной ценности!

Сержант снял с меня наручники.

— Не обижайтесь на меня, лейтенант. Бывает.

— А куртка?! — вдруг спохватился лейтенант.

— Что куртка? — ответил майор.

— Такая проходит по ориентировке.

Майор задумался.

— Точно?

Лейтенант засомневался.

— Так сержант сказал! — перевел он на него стрелки.

— А вы сами не проверяли?

Лейтенант, понурив голову, молчал.

— На рынок сходите, лейтенант. Там каждая вторая — жеваная куртка. Что, прикажете теперь всех хватать?

Лейтенант с сержантом уехали.

Наше с Жекой задержание не сняли. Я снова встал на исходную. Зоя легла и запричитала: «Помогите-помогите!» Заработала громко и мощно в темноте милицейская люстра с сиреной. Мы ломанулись.

Но не успели мы сделать и несколько шагов, как нас перехватили  омоновцы и, заломив руки за спину, повели в сторону съемочной группы.

Режиссер победоносно орал: «Снимай! Снимай!» Оператор навел на меня и Жеку объектив и снял нас крупно. У меня снова шла кровь из носа. Жека был испачкан. В общем, выглядели мы достойно грабителей.

— Стоп! Снято! Молодцы! Бомба!

Мне дали ватный тампон. Я заложил им ноздрю и, закинув голову, опустился на скамейку.

Режиссер пожал нам руки, майор извинился за лейтенанта, а помреж отсчитала деньги. Еще через полчаса мы купили водки, взяли сардин в масле и хлеб и, разложившись на склоне, начали праздновать свою первую киносъемку.

Река темнела под нами. Я выпил изрядно. Мне было хорошо. Белые всполохи слабых волн разрезали ночные буксиры, которые толкали впередиидущую баржу. Я вспомнил слова своего отца. Он работал таксистом и часто брал меня с собой. Однажды мы купили с ним молоко в треугольных пакетиках, мягкую булку, сели вот так же на берегу, и он сказал мне:

— Все буксиры похожи друг на друга. Они никогда не тянут баржу за собой. А знаешь, почему так?

Я мотнул головой — откуда мне было знать.

— Потому что, рассекая воду, буксир создает помеху идущему за ним кораблю.

Я тогда ничего не понял, но почему-то запомнил его слова.

В порту работало несколько речных кранов, и на их фермах горели фонари. Желтел, потонувший в черном мраке ночи, храм Александра Невского.

— Куртка у тебя примечательная, — сказал Жека. — В прошлом году меня ограбили: сняли кроссовки «Адидас», голову пробили. Грабитель был в такой же. Как будто ее собака жевала и выплюнула.

Он налил еще, и мы выпили за красоту и творчество.