Толпящиеся души потомков

Сергей Стратановский. Оживление бубна. Книга стихов и прозы.

CПб., «Jaromír Hladík press», 2024. 96 стр.

 

Совсем недавно вышедшая в новой редакции книга стихов и прозы Сергея Стратановского «Оживление бубна» — история перемещения малых народов России, по ходу которого мифы хотя бы частично теряются. Задача поэта — не вспоминать мифы, не восстанавливать, но достроить оставшуюся часть до целого. Остаться может многое, потому что миф выживает и в жестах, и в настроениях, и в бытовых предрассудках, — но без поэтического вмешательства это многое еще не есть все.

Стратановский видит в перемещении малых народов, которое всегда превышает срок жизни одного поколения, след Великого переселения народов. Поэтому чебоксарский бухгалтер может заявлять себя потомком Аттилы, Один и Тор сбегают от побед христианства в Биармию (Пермскую землю), а чувашский бог Тангар плывет по Идилю-Волге, во все века впадающей в Каспийское море. Это не столько историческое Великое переселение, сколько многообразная память о нем, которая меняет и восприятие стержневого для повествований книги события — принятия народами христианства с уничтожением старых культов.

 

В церковь пошел он, к попу,

                              рассказал про бесовское дерево.

Разъярился наш поп

                          и велел изрубить топором

Эту нечисть лесную.

 

Криком кричала она,

                            и до сих пор этот крик

Ночью слышен бывает.

 

(Человекодеревья. Марийский миф)

 

Срубание священного дерева миссионером, памятное знатокам русского средневековья по житию Стефана Пермского, здесь преломляется во что-то вроде флоберовского «Искушения святого Антония», но не это главное. На священное дерево доносит парень-христианин, в которого это дерево-девушка влюбилась. Она готова была пойти за ним, разделять кочевую жизнь, но парень раньше обратился к священнику за помощью. Кочевничество, переселение действует во всех героях истории, и сначала человек может возненавидеть свое кочевничество больше самого себя.

След этих испытаний — в позднейшей жизни народов, в тех сказаниях, которые были обработаны писателями. Например, чукотское предание «Потомок кита», как люди дошли до того, что стали есть мясо своего же тотема, взято из повести Ю. С. Рытхэу «Когда киты уходят» (1975). За отчуждением от отчизны предков следует отчуждение от собственного тела, самоистязание, в конце концов, расставание со всем своим — даже с умением кочевать, которое столь же жизненно для героев этой поэзии, как умение дышать:

 

«Нет, — сказал я шаманке —

                              не хочу я в кричащую рану

Превращать ее сердце…

                           Боль не вернет ее мне.

Пусть уйдет она с русским,

                           пусть отдаст ему то, что недавно

Мне, любя, отдавала.

                           Пусть сделает это, а я

На край жизни отправлюсь,

                           туда, где земля к небу ближе

И залезу на небо,

                      покинув навек землю злую».

 

(Кымылькут и Елeнны)

 

Герой отказался вернуть любимую жестоким колдовством: он сам хочет ее заклинать и проклинать, чтобы ненароком не проклясть себя. Таков главный вывод из книги Стратановского — кочевые судьбы как тени кочующих слов и заклинаний требуют только личной мести, а не универсальных техник возмездия.

Об этом зле техники, о механичности технического возмездия (scandit fatalis machina muros, забирается роковая машина на стены, Вергилий о Троянском коне) — две прозаические новеллы книги. «Гора Сары-Тау» — экономическая история колонизации, сначала монастырской, а после и военной. Монаху из туземцев, достигшему и каких-то высот умной молитвы, предстоит быть мобилизованным и сражаться против собственных родственников. Он еще может умом как-то понять, что братья ему теперь христиане, а не люди одной крови, но не может понять, как монастырь делается военным станом. Для него это технизация бытия, в противовес тому вниманию, с которым он прежде относился к себе и к другим. Он внимал себе, смотрел широко открытыми глазами, постигал небывалое, обретал особые способности знания умопостигаемого света и преломлял все сказанное миссионерами в миролюбивую социальную философию. Но вдруг техника заявляет, что́ надлежит делать.

Трагикомическая бытовая сказка «Эква-Пырищ и русский богатырь» — другой вариант сюжета о человеке и технике: герой отказывается от магического предмета, чтобы не получилось волшебной сказки (напомним, что первую курсовую С. А. Стратановский писал у В. Я. Проппа), и одолевает русского воителя своими силами. Но оказывается, что он как раз разрушил доверие вещей: отсек голову воителю, но в Нижний мир не позволительно спускаться без головы. Здесь сам Нижний мир диктует технические решения, а магического предмета у героя уже нет.

По сути, вся книга об этом — не о победе христианства или государства западного типа, но о том, что у входа в Нижний мир все равны. Толпится очередь, и все должны что-то предъявить. Христианская тема наготы перед Страшным судом оборачивается и разворачивается во всей книге Стратановского другой темой: что нужно предъявить на входе в мир иной, если после бесчисленных изгнаний и кочевой жизни у тебя ничего не осталось? Только свою решимость больше не трогать ничего в мире, оставить его как есть.

Т. В. Зверева, проницательно анализируя устройство этой книги, отметила ее смысл: «Жизнь людей и жизнь Богов подчинена единым законам, один из которых — умение смириться перед неотвратимостью нового хода вещей и вовремя уйти в Нижний мир»^[1]. Но вероятно, речь должна идти не об умении, а о парадоксальной решимости, которую нельзя объяснять ни характером, ни обстоятельствами.

Первое издание книги вышло в 2009 году и с тех пор не раз пополнялось. Стихотворение «Медной горы хозяйка» было опубликовано в «Новом мире» (2012, № 9):

 

Девка вогульская —

Медной горы богиня.

Ушёл её народ

от русских на восход,

На Рябо-Рыбо-Обь,

во глубь, во глушь природы.

И вот она одна

своей горы внутри,

В чреве таинственном, в саду каменнолиственном,

В раю без радости…

И хищные заводы

Урчат поблизости…

 

Заводы как будто не требуют работников: они уже стали предметом специфической уральской ностальгии — «урчания». По сути, перед нами тот же опыт отделения ритма от живых людей, который проделал в 1983 году на Урале Илья Кормильцев:

 

Человек за пультом, склонившись,

Ничего не видит вокруг:

Он отделяет голос твой от тела,

Словно хирург.

 

Работа звукорежиссера у Кормильцева, частное обстоятельство становления рок-культуры, у Стратановского превращается в общий закон невольной ностальгии как временного лекарства после многих переселений, после усиленного действия гнетущего закона странничества.

Стихотворение «Касимовское ханство», появившееся в книге поэта «Изборник» 2021 года, — рассказ о том, что и Орда тоже стала Китежем, потому что ты хотя и говоришь «наши предки» про защищавших Русь от Орды, но никто не помнит, на чьей стороне и когда воевал Касимов в Рязанских краях. Опять странничество, и опять ностальгия, структурно определяемая судьбами кочевых народов, а не личная капризная ностальгия.

Название книги понятно: сюжет одного из стихотворений состоит в том, что шаманское странствие по мирам искусственно стимулируется водкой.

 

Русской водки плесни,

                             напои кожу бубна, шаман,

Запоет захмелевшая,

                          вспоминая как гневной олeнихой

В дуло смерти глядела,

                             не зная, что будет жива

В звуках бубна безудержных,

                              в песне своей послесмертной.

 

Олениха не оживает, она просто встает в общую очередь умерших и умирающих, кому вход во врата смерти обещает конец мучений; а шаманская песня позволяет быстрее отстоять эту очередь. Жаргонное «дать в бубен» тоже может иметься в виду, если предположить, что боль от удара можно заглушить только водкой.

Аннотация книги горестно говорит о таком ускоренном проходе через коридор смертности: «Сборник трагедий из мира народов, окружающих и населяющих Русь. Последнее море, ледяная река, изрубленное дерево, жертвенный камень, книга в огне. Залезть на небо, плыть на коряге, следить за струей мочи... Подземные чудища, степная горечь, дыхание океана. Просьба, ярость, пропаганда. Отказ от бессмертия, отказ от насилия, отказ от любви. Лошадь, медведь, кит... Не прочитанная в Петербурге книга о родине, exegi monumentum Стратановского: всяк сущий в ней язык орет от боли и шепчет о надежде». При всем богатстве названных в аннотации образов внимания книга — не про архаические орнаменты и их значения, а про то, что Борис Рогинский в послесловии назвал грохочущими барабанами инициации. Не только человека, но и культуру заставляют совершить сальто через себя, до незаживающей раны, до искажения всех привычных чувств.

Стихи при первом чтении кажутся ровным и меланхоличным изложением судеб народов и богов. Боги могут за себя постоять, потому что для них странничество людей может быть лишь эпизодом, боги не жалуются лирическому повествователю, но уже пришли к кому-то и рассказали о своих бедах. Такой прием невольного рассказа о чужих обычаях и отчета «варваров» о своих перемещениях, где принимающий отчет автор смотрит глазами в том числе «варварских богов», может быть обязан отцу поэта, переводчику Г. А. Стратановскому. Стратановский-старший создал русские версии «Истории» Геродота, «Истории» Фукидида, «Характеров» Феофраста и «Географии» Страбона, то есть по преимуществу тех авторов, которые описывают обычаи разных народов. Во всех этих трудах характерология отчасти ареталогия, рассказ о доблестях, в том числе — «варварских». Человек таков не по воле богов, а из-за умения как-то сообщать о себе при всех своих перипетиях и перемещениях.

Так, например, Страбон решает вопрос о достоверном у Гомера: Гомер любит рассказывать сказки, которые приходят на ум, и поэтому связывает те факты, которые в реальности не связаны, например, придумывает родство людей, которые родственниками не были. Гомер для Страбона — увлекающийся сказаниями географ, который не может распределить все рассказанное по сегментам. «Кроме того, на основании реальных сведений о том, что киммерийцы жили у Киммерийского Боспора, в мрачной северной области, Гомер соответственно перенес их в какую-то мрачную область по соседству с Аидом, подходящую местность для мифических рассказов о странствованиях Одиссея»^[2]. Мифы кочуют вместе с планами писателя, и эти тени от планов падают на судьбы действительно существовавших людей.

Страбон был рационалистом и задолго до Вольтера считал, что мифы создавали властители для того, чтобы держать людей в подчинении. А Стратановский видит, что и властителям приходилось кочевать, и писатель вовсе не может все написать, что хочет. Даже если он все напишет в какой-то вселенской книге, то с ней, как со священной книгой удмуртов, произойдет катастрофа:

 

Ну, а потом в наши села

Из Москвы пришли люди с ружьями.

Люди жадные, злые

К нам пришли и сказали: «Несите

Шкурки беличьи, заячьи

                              соболей и куниц нам несите.

И отдайте нам книгу,

                          великую книгу удмуртов

Берестяную, лесную,

                          животворными буквами полную.

Мы ее увезем к царю нашему

В его дом многобашенный, дом до неба».

 

Спрятали мы эту книгу.

                              В весях древних, в Кашкаре и Тырье

 

 

Семь годов укрывали,

                           а потом всем народом решили

Сжечь дотла, чтоб царям не досталась.

 

И вот тогда жрец верховный

                              бросил в костер эту книгу.

Застонала она,

                              а потом заорала от боли.

С дымом ввысь устремились

                              ее буквы звериные, птичьи

 

С той поры и навечно

                              только горсть ее букв жива где-то.

С той поры и навечно

                              отвернулись от нас боги наши.

 

Разрушен был не только мир удмуртов, но и общий мир. Поэты уже не могут быть жрецами. Здесь важна другая работа Г. А. Стратановского: предисловие к «Характерам» Феофраста. Изучая наследие самого славного ученика Аристотеля, Стратановский заметил, что в этике Аристотеля высшее счастье — быть философом, то есть вести во всем достойную жизнь. Но кто не может стать философом, пусть будет хотя бы учителем, то есть как раз связывает сказаниями разрозненные исторические сведения. Иначе ты превратишься в один из сатирических «характеров» обывателя, а так ты будешь созерцать и воспитывать всех вокруг^[3].

Стратановский-старший, в молодости арестованный вместе с Н. С. Гумилевым по Таганцевскому делу и, к счастью, выпущенный, был учеником проф. С. А. Жебелёва, который чуть ли не первым в отечественной классической филологии стал изучать историю эклектичных религиозных представлений в труде «Религиозное врачевание в Древней Греции» (1897). В конце концов, и книга Сергея Стратановского говорит о таком врачевании: шаман не способен после прихода христиан-завоевателей исцелить всех, слишком много ран вокруг, но может в Нижнем мире показать, что сам остался целителем. Тень всего мира падает в Нижний мир, и книга пишется там, где на смену целителям приходят другие культурные герои, например, осторожная Дева Луны из марийского мифа — умученная мачехой, она была вознесена Луной:

 

И вот теперь на луне

                    я — с ведром полным звезд

                              и на нити небесные вешаю

Эти звезды ночные,

                    но могут сорваться иные

Вниз упасть, если туча заденет.

 

И умрет на земле

                              в этот миг человек неповинный.

Я заплачу о нем.

                    Будет горько и тягостно мне

Словно я это сделала.