Любовь под пальмами

Cреди студентов моей мастерской в CWS Ирина Виноградова сразу выделилась и редким чувством слова, и острой писательской наблюдательностью. Ирина великолепно слышит живую речь, у нее одна реплика персонажа — уже характер. Сюжеты, кажется, сами слетаются к ней и, как птицы, садятся на плечи. По профессии Ирина экскурсовод, автор многих путеводителей. Слои исторического прошлого, фольклор, дохристианский и буквально сегодняшний — все это материал, из которого Ирина Виноградова черпает краски.

Перед нами писатель начинающий, но, на мой взгляд, очень перспективный. Нам давно не хватало такого: с добрым юмором, со светлым мировосприятием, с любовью к людям и языку.

 

Ольга Славникова, писатель, лауреат премий «Русский Букер», «Ясная Поляна»

 

 

— Вот, — врач показал Наташе кулак, — если не оперировать, то скоро такого размера будет. Пережмет и — конец.

— Через сколько? — попыталась уточнить Наташа.

— Через месяц. Максимум. Если повезет.

Безжалостный, бессердечный человек!

— А если оперировать, то все наладится? И ходить будет?

— Речь не идет о том, что он сможет ходить, — продолжал ерничать врач, — речь идет о продлении жизни вашего мужа.

— Намного?

— На полгода, в лучшем случае на год, — издевался эскулап.

Это было уже самое настоящее гадство.

 

Как бы Наташа ни бранилась, как бы ни пилила Сему, но по-своему любила и после разговора не на шутку разволновалась. В новую, пенсионную жизнь никак не вписывалась ни болезнь, ни тем более смерть супруга. Надо было подправить крышу дома, почистить колодец, передвинуть собачью будку в другую часть двора и заменить наконец землю на грядках.

Когда, год назад, у мужа стали отказывать ноги, Наташа сначала ворчала, думая, что он валяет дурака, потом ругалась и шумно обижалась. Но после того, как Сема несколько раз упал, стало понятно — дело серьезное. Рассудив, что просто так, от лени, валиться на пол никто не будет, она повезла благоверного в районный центр и, не обращая внимания на его протестующие вопли, разорилась на платные анализы.

 

Наташа катила коляску с Семой по холодным больничным коридорам. Из болтающейся на плече сумки выглядывали проштампованные свидетельства скорбных изменений в мужниной голове.

— Ну чего ты? Дырочку маленькую сделают, вырежут в мозге лишнее и все… Хотя какой у тебя мозг? Они ж его не найдут, — хмуро бормотала она, разглядывая глянцевый, отражающий потолочные лампочки, затылок супруга.

— Ну и хрен с ними! — обнадежился Сема. — Поехали домой? Я уж лучше потихонечку поживу, сколько мне положено, а там будь что будет… А, Натаха?

Но жена презрительно фыркнула и только сильней вцепилась в пластиковые ручки коляски.

 

Четыре часа назад Галя не знала ни Наташу, ни Сему. Четыре часа назад она вошла в вагон с чемоданчиком, рюкзачком и желанием наконец-то прочитать роман «Любовь под пальмами». Оставив на соседку квартиру с котом и алоэ, Галя отправилась к сестре, решив одновременно убить выводок зайцев: проведать живых родных, сходить на могилку к умершим и сделать, наконец, зубы. Расположившись на нижней полке, она заказала чай и погрузилась в книгу.

В первой главе смуглый, кареглазый погонщик мулов Хосе увидел дочь хозяина Анжелу. Через три страницы он уже открыто поедал ее глазами, при этом тонкие чувственные ноздри раздувались от страсти, а в глазах горел огонь желания. У Анжелы, конечно, в ответ вздымалась грудь под легкой белой блузкой, черные, как оливки, глаза увлажнялись. «Оливки вроде зеленые», — подумалось лениво, но тут же забылось, ведь Анжела призывно приоткрыла губы, показав белые крупные жемчужины зубов. «Тоже себе такие сделаю», — утвердилась в своем решении Галина.

В романе замаячила обещанная автором любовь под пальмами, но поезд, колыхнув вагонами, замер перед станционной платформой. Интересно, кто в соседях окажется?

По узкому коридорчику шли люди, один раз даже заглянул какой-то симпатичный, интеллигентного вида мужчина. Поняв, что ошибся, он безразлично матернулся в купейное пространство и с грохотом задвинул дверь.

Минуты до отправления таяли, а новых попутчиков не было. Поезд дернулся, в коридоре послышался топот, и в проеме появилась распаренная, взбудораженная женщина. Двухколесный чемодан, которому никак не удавалось подстроиться под ритм ее шагов, налетел сзади, толкнул Галю.

— Ой, извиняюсь! Чуть не опоздала. Такси в пробке застряло, потом гнали, гнали…

— Ничего страшного…

Галя закрыла книгу. Любовная сцена помахала пальмовой веточкой и утонула в среднерусском хмуром дне.

Дама шумно плюхнулась на полку напротив.

— Ладненько. — Она покрутила головой, сканируя пространство, шумно вздохнула, опять вскочила. — Чемодан уберу, пока народу мало. Вы не знаете, будет еще кто или мы вдвоем поедем?

Галя пожала плечами.

— Меня, кстати, Наташа зовут. — Попутчица протянула лапку со слегка облезлым маникюром, похожим на раздавленные перезрелые ягоды земляники.

— Очень приятно. Меня Галина.

— Ну вот и славненько. Ехать долго, не в тишине же сидеть, да, Галюш?

Пока Галя думала, как реагировать на неожиданное панибратство, Наташа уже скинула дубленку, достала шлепки, спортивные штаны, затолкала чемодан под полку и теперь вытаскивала из рюкзачка, как из волшебной шляпы, призывно пахнущие свертки, коробочки и баночки. Апофеозом фокуса стало появление бутылки с бордовыми липкими подтеками на горлышке.

— Давай с чайком, а? Тут настоечка свойская, на клюковке. С усталости — милое дело.

Пришлось убирать роман под подушку.

Шумная соседка начинала нравиться. Тем более что четыре часа в поезде уже давали о себе знать, а желание взяться за ум и скинуть «килограммчиков хотя бы десять» казалось глупой прихотью, которая могла прийти только на сытый желудок.

Тем временем Наташа раскрывала, развязывала, распаковывала все новые и новые сокровища. Маленький столик нервно подрагивал под тяжестью жирных куриных ножек с майонезной корочкой, колесом колбасы, толстыми ломтями черного хлеба, округлыми яичными боками и всей той снедью, которую часто набирают с собой, страшась голодной смерти в дороге.

— Ща, только за чайком сгоняю, и засядем!

Она выскочила в коридор. Вернулась с двумя стаканами кипятка.

Плата за обильное угощение была самая обыкновенная — кивая, выслушать рассказ о тяжелой женской доле, поохать и поахать на самых трагичных пассажах. Переполненная словами Наташа щедро делилась с новой знакомой медицинскими терминами, подробностями диагноза и мытарствами по больницам в поисках специалистов.

— …Вот так вот, Галюш. Оформились мы, значит, сдали все анализы. Медсестра подошла. Здоровая такая, задастая. Взяла коляску у меня и покатила Семушку. Я вслед смотрю, все хочу его увидеть, а она фермой своей туда-сюда вихляет… Муж тогда уже худющий стал, и не видно его за этой коровой...

Она уставилась в окно и замолчала. В выпуклых зрачках отражались мелькающие придорожные столбы.

Галя сочувственно вздохнула и, подперев ладонью щеку, стала изучать свои коленки. Недовольно скривилась, заметив на штанах пару горошин из оливье, смела под стол. Ее интриговала неизвестность — что произошло с Семеном потом и как на это реагировать. Пауза затянулась и начала тяготить.

Не утерпев, она взяла инициативу в свои руки.

— И что, так и увезли?

Наташа кивнула, не оборачиваясь. В созерцательном молчании не было ни рисовки, ни натужности. Так проявляется женская сущность, имеющая в основе природное начало. Только что бушевала, била молниями, хлестала ливнями и вот уже стихла, успокоилась. Пара слезинок, как роса, дрожат еще на ресницах, да и те скоро высохнут.

За стеклом тянулись зимние пейзажи. Голые деревья кутались в пуховые белые шали. А внизу снежное полотно было грубое, толстое. Оно надежно укрывало кучи мусора, стройки, дома, огороды со сникшими фигурками пугал, вспыхивало по верхам сугробов голубыми, с серебристым отливом, искрами. На черных, будто прорисованных тонким перышком проводах, пенился снег.

Наташа подлила настойку в чай.

— Красиво зимой. Мы с Семой раньше только снег выпадет, так на лыжи и — вперед. Сема мой лыжи очень любил. Как хорошие стали появляться, сразу себе купил. Потом пластиковые, самые дорогие брал. Потом эти… карбоновые, что ли? И все елочкой, елочкой, вразбежку. Я сзади ковыляю, а он до озера добежит и обратно. Встанет рядом, высокий, красивый… сильный… И смеется. А зубы какие белые были! Галюш, представляешь, вот сколько жили, ни одной пломбы не поставил. Орехи разгрызал грецкие, во какие зубы!

— Дааа, хорошие зубы — дефицит, — согласилась Галя. Язык машинально облизал верхний мост, дырку слева и отколотый край нижней правой восьмерки. — Я вот как раз еду, хочу зубами заняться, а то у нас уж больно дорого. Лучше бы зубы так кусались, как цены.

Фраза ей понравилась, и она довольно улыбнулась. Вот я как могу! Ну а что вы хотите, высшее образование!..

— Он этими зубами не только орехи хрумкал, он ими девок лузгал, как семки. — Наташа хмуро покосилась на Галю. А как тебе такой финт ушами? Эффектно? Вот так-то!

Галя совсем растерялась. Только-только она настроилась переживать за неизвестного белозубого Сему, который, судя по всему, уже давно хрумкает орехи на небесах, и вот необходимо срочно пересмотреть линию сочувствия и жалеть не гулену-мужа, а страдалицу Наташу.

— Ох… досталось тебе, — после долгих размышлений выдавила Галина.

Наташа повторила ее позу, подперев костлявой ладонью не в меру пухлую щеку.

— И не говори… Ты куда едешь-то?

— К сестре. Давно не виделись.

— А я домой. У дочки гостила. Тоже сто лет не видались. Она мне все: «Мама, приезжай! Хватит одной куковать, сколько можно!» А я как-то привыкла. Мне одной-то и удобней. Вроде и хорошо у них дома, квартира большая, зять вежливый, внучка-лапушка, а поди ж ты, домой тянет.

Галя отхлебнула чай, щедро сдобренный клюквенной настойкой.

— Наташ, а с Семеном давно все случилось? — поинтересовалась осторожно.

Соседка завела глаза, медленно загнула два пальца.

— Два… нет, — подумав, загнула еще один, — три года летом было. Господи, как вчера. Если б я знала, Галь. Если б я только знала, чем это обернется… Как дура таскала его по этим врачам, по анализам. Сколько денег извела, сколько нервов! Похудела на пятнадцать кило, даже сиськи пропали! А сейчас думаю, ну и сидел бы тихонечко дома. Я бы ему каталку купила, вывозила бы на воздух, разговаривала бы с ним.

Наташа высморкалась. Опять посыпались слова, горькие, острые. Они растворялись в спертом воздухе купе, наполняя его чуть слышным запахом настойки.

— Ну и вот… Вырезали ему эту чертову опухоль, а Сема взял и в кому впал. Через неделю рана воспалилась. Врач звонит, говорит, нужна повторная операция. Опять, значит, резать будут. После этого на поправку, вроде, пошел. Ему стали трубочки менять, дренаж какой-то ставить. Он опять в кому. Звоню, как, мол, Семен мой? А они мне в ответ: «Состояние тяжелое, но стабильное». Как будто мне от этого легче. Три недели так лежал. Потом дочка в больницу пошла. С кем она говорила, что делала, не знаю. Только меня в реанимацию к Семе пустили. Ох, Галяяяя… — Наташа покачала головой. — Лежит, плечо дрыгается, глаза вглубь себя смотрят.  И до операции-то худым уже был, а после вообще скелетом стал. Ну, вышла оттуда, иду по улице, слезы градом. Чуть под машину не попала.

— Ой, бедненький. Досталось ему. Ну, Наташ, это он грехи свои так загладил. Это, значит, так нужно было, для очищения.

— Ага, так очистился, что аж засверкал. Чтоб ему провалиться, кобелю.

Галя, только что откусившая от куриного бедра, перестала жевать. Капля жира потекла по подбородку, застыла на мгновенье и пятном расплылась на футболке.

— Не поняла.

— А что тут непонятного. Повалялся он, повалялся, да и встал. Я обрадовалась, домой привезла, прыгаю вокруг него, Семочка то, Семочка се. Все соседи его жалеют, героем считают. Он им заливает, как по туннелю летал, свет в конце видел. Дальше — больше. Сам себе поверил. Ходит по поселку, чуть не грехи отпускает. Мученик, блин. Прям вознесся, три сантиметра над землей. А нам, бабам, что, много надо? Мы ведь жалостливые. И на пальчик подуем, если порежется, и с температурой тридцать семь и ноль в постельку уложим. Вот Маринка и уложила. Сначала все в гости приходила: «Ах, Семен, ах ты герой, победил болезнь! Ах, тебя теперь на руках носить надо!» Так и унесла, дрянь такая. Сема мой хвостом вильнул и к ней сбежал. Ненадолго, правда. Через месяц обратно приполз. Сопли распустил, плачет, тебя одну, говорит, люблю.

— А ты чего? — Галя расслабилась и теперь плыла по течению чужой жизни свободно, как по роману.

— А мне, знаешь, Галюнь, так все фиолетово стало. Выгнала я его, кобеля. Пусть теперь с ним Маринка мучается. Ко мне ж, это… строитель один ходить стал. Городской. Город у нас в десяти километрах. Ой, такой рукастый, и это… как мужик еще крепкий... Ну, ты понимаешь. Так, вроде, и крышу уже подлатал, и будку собачью перенес. Думаю, весной съедемся и колодец почистим.

Наташа подняла стакан с чаем.

— Ну что, Галюнь, выпьем?

— За что?

— А давай за здоровье!

Глухо брякнула казенная посуда. За окном темнело. Поезд привычно дернул вагонами на станции. Через несколько минут в купе вошли мама с дочкой лет двенадцати. Наташа убрала со стола съедобные остатки разговора, Галя достала книгу. Через пять минут у Хосе с Анжелой под пальмами все-таки случилась любовь.