«Ego sum qui sum» («Аз есмь сущий») был выпущен в конце 1924 года (на обложке 1925), «Ленинград. Издание автора». (В годы нэпа самиздат еще оставался делом вполне обыкновенным.) В сборнике двенадцать стихотворений, предисловие и послесловие.
Автор, судя по всему, рассчитывал на эту книгу, оказавшуюся для него последней. Стихотворения были отобраны яркие, смелые, скандальные. На одном из них хочется остановиться.
Цитирую повесть «Перед восходом солнца» (1935 — 1943) Михаила Зощенко:
«В этой книжечке имелось одно стихотворение под названием „Моление о пище”. <…> Это смердяковское вдохновенное стихотворение почти гениально. Вместе с тем история нашей литературы, должно быть, не знает сколько-нибудь равного цинизма, сколько-нибудь равного человеческого падения».
Приведу его полностью, с почти непременным у Тинякова эпиграфом.
СаадиУхо во всю жизнь может не слышать звуков тимпана, лютни и флейты; зрение обойдется и без созерцания садов; обоняние легко лишается запаха розы и базилика; если нет мягкой, полной подушки, все же хорошо можно заснуть, положивши в изголовье камень; если не найдется для сна подруги, можешь обнять руками себя самого — но вот бессовестное чрево, изогнутое кишками, не выдерживает и не может ни с чем примириться.
Пищи сладкой, пищи вкусной
Даруй мне, судьба моя, —
И любой поступок гнусный
Совершу за пищу я!
Я свернусь бараньим рогом
И на брюхе поползу,
Насмеюсь, как хам, над Богом,
Оскверню свою слезу.
В сердце чистое нагажу,
Крылья мыслям остригу,
Совершу грабеж и кражу,
Пятки вылижу врагу.
За кусок конины с хлебом
Иль за фунт гнилой трески
Я, — порвав все связи с небом, —
В ад полезу, в батраки.
Дайте мне ярмо на шею,
Но дозвольте мне поесть.
Сладко сытому лакею
И горька без пищи честь!
Зощенко прочитал его не ранее 1925 года. В сборнике «Ego sum qui sum» стоит авторская датировка «Ноябрь, 1921». Скорее всего, она точная, так как в предыдущей книге Тинякова «Треугольник», вышедшей в 1922 году, «Ego sum qui sum» уже анонсировался.
1925 год — это относительно сытое, благополучное время. По крайней мере не 1921-й. И вот что в августе того 1921 года писал в газете «Красный Балтийский флот» Тиняков (под псевдонимом Герасим Чудаков) в статье «Мудрая суровость»:
«Кондуктора и путевые сторожа на Мурманской ж. д. воровали продукты, продавали их и наживали миллионы. Им сладко елось и крепко спалось. Но на днях их судил революционный трибунал и двое главных грабителей приговорены к расстрелу (без права обжалования приговора), а остальные к лишению свободы на разные сроки. <…> Слепая жадность и обывательская любовь к одному лишь собственному брюху заглушили в них и голос совести, и голос рассудка. <…> Хищник, уносящий из порта 15 ф. муки или сахара, не только отнимает эти продукты у другого, быть может, нуждающегося более его, он делает вред решительно всем, в том числе и самому себе, потому что своими действиями ставит препоны развитию честного труда, задерживает наступление нормального гражданского порядка».
Почти в каждом номере газеты того периода — статьи о голоде в Поволжье.
И, может быть, не о себе все-таки в 1921 году писал в «Молении о пище» Тиняков, а о таких вот кондукторах, портовых рабочих? Может быть, примерил тогда очередную маску, и она затем приросла к нему, стала тем самым «хищным оскалом», что увидел Зощенко?..
В вышедшей там же, в Петрограде, в следующем году книжке Макса Жижмора «Шляпа. Куцопись» есть такие строки: «Весна. Цветы благоухают. / А воробьи клюют навоз. / Как просто птички разрешают / Экономический вопрос…», «Вчера я пел о булке белой, / Чтоб черный голод заглушить. / Душа на привязи у тела, / А тело хочет есть и пить. // Сегодня, пообедав плотно, / Пою о булке неземной, / И тело внемлет мне охотно / И отбивает такт ногой». Тон вроде бы игривый, но мысли такие вряд ли возникнут у человека, для которого трехразовое питание — норма.
А вот хорошо известный историкам литературы Серебряного века альбом Давида Левина, заведующего хозяйственно-техническим отделом издательства «Всемирная литература». Так называемый широкий читатель видит эхо этого альбома в виде эпиграфа к рассказу Михаила Зощенко «Дрова» (1925): «И не раз и не два вспоминаю святые слова — дрова. А. Блок».
У Блока этих строк нет, но есть такие, вписанные в альбом Левина:
Давид Самуилыч! Едва
Альбом завели, — голова
Пойдет у Вас кругом: не раз и не два —
Здесь будут писаться слова:
«Дрова».
Осенью 1919 — зимой 1920 годов в замерзающем Петрограде дрова были без преувеличения на вес золота. От Давида Левина зависело, кому и сколько вязанок выделить. Он завел альбом, где появились вроде бы опять же шутливые по форме, но драматичные по содержанию строки Гумилева, Блока, Сологуба, Чуковского, Оцупа, Кузмина, пушкиниста Лернера…
В альбоме были не только стихи о дровяных пайках, но и о продовольственных. Вот из пушкиниста Николая Лернера:
Желаю Вам еще сто лет
Командовать конторой нашей,
Есть каждый день мясной обед
И поскорее стать папашей.
Пусть Вас всегда спасает рок
От всякой клеветы злодейской
И полный вам пошлет паёк
Красноармейский.
Вот из Гумилева:
...и пишу строфой Ронсара,
Но у бледных губ моих
Стынет стих
Серебристой струйкой пара.
Ах, надежда всё жива
На дрова…
А Корней Чуковский посвятил стихотворение буфетчице «Всемирной литературы» Розалии Руре (которая вскоре завела свой альбом):
О, милые поэты!
Ужель не стыдно вам
Фабриковать куплеты,
И оды, и сонеты
Березовым дровам?
А я, презревши прозу, —
Подобно соловью —
Не жалкую березу,
Но сладостную Розу
Влюбленно воспою.
Царица благовоний,
О, Роза, без шипов!
К тебе и Блок, и Кони,
И Браун, и Гидони,
И я, и Гумилев,
И Горький, и Волынский,
И пламенный Оцуп,
И Гржебин, и Лозинский,
И даже Сологуб —
Мы все к тебе толпою
Летим, как мотыльки,
Открывши пред тобою
Сердца и кошельки.
Твое благоуханье
Кого не приманит?
И кто из заседанья
К тебе не прибежит?
О, этот дивный запах
Его забуду ль я?
В его нежнейших лапах
Досель душа моя.
То запах керосина
И мыла, и колбас,
В том запахе свинина
С селедкою слилась!
То запах шоколада,
Грибов и папирос —
Вот нынешнего сада
Сладчайшая из роз!
Позже Чуковский это свое стихотворение про буфетчицу и ее сокровища старался не вспоминать; в статье «Александр Блок» он приводит другое, «исполненное наигранного гражданского пафоса». (Приводить не буду, его легко отыскать.)
Писались стихи подобного рода не только в альбомы Левину, Розалии Руре, но и на заседаниях «Всемирной литературы», в домашних писательских кабинетах. В «Эпизодах моей жизни» Николая Александровича Энгельгардта (оставившего последний словесный портрет Тинякова) немало о том, какие в разные годы были пайки, сколько стоили те или иные продукты… Тема еды возникает почти у каждого, кто жил в то время. Тиняков просто довел ее до предела…
Через полгода с небольшим после выхода «Ego sum qui sum» в «Отрывках из моей биографии» он отметил: сборник «также был глупо облаян мелкотравчатыми газетными борзописцами. На самом деле эта маленькая книжечка — одно из самых замечательных явлений в области нашей новейшей поэзии».
Ни глупого облаивания, ни каких-либо других откликов на книгу я в тогдашней прессе не отыскал. Кажется, она прошла совершенно незамеченной.
Мне попался один отзыв, да и тот появился почти через три года после ее выхода. В сатирическом журнале «Смехач» (1927, № 31) под рубрикой «Тараканы в тесте» есть такой текстик:
«Поэт Александр Тиняков издал свою третью книгу стихов под названием „Аз есмь сущий”.
Приводим из этой книги следующее четверостишие:
Все мило для мудрого в мире,
Все свято для чистого в нем:
Сидеть ли, наевшись, в сортире,
Упиться ль до хмеля вином.
До сих пор подобное творчество не выносилось за пределы уборных; Александр Тиняков пришел к убеждению, что теперь самая пора приступить к полному собранию его сочинений, разбросанных по стенкам стихохранилищ, на дверях которых имеется надпись: „Для мужчин”».
В конце марта 1926 года Тиняков сделался нищим.
Вернее, профессиональным нищим, как часто уточняли историки литературы еще в советское время по отношению именно к нему.
Я долго не мог понять, что значит «профессиональный нищий», но по мере того, как открывались подробности его жизни после ухода из литературы, понимание появлялось и крепло.
В «Словаре русского языка» С. И. Ожегова у слова «нищий» есть два толкования. Первое: «очень бедный, неимущий» и второе: «человек, живущий подаянием, собирающий милостыню». Вот в этом, втором значении нищим и прожил Тиняков почти пять лет.
Мог бы, наверное, подобно своему собрату, поэту Константину Олимпову переквалифицироваться в управдомы, в разнорабочие, но выбрал стояние на панели с протянутой рукой.
Довольно долгое время преобладала одна точка зрения на этот тиняковский поступок: спился, потерял человеческий облик, опустился на самое дно. Историки литературы повторяли то, что написал о Тинякове Михаил Зощенко в «Перед восходом солнца».
Глеб Морев, кажется, первым из литературоведов открывший уголовное дело Тинякова и скопировавший часть содержащихся в нем дневниковых записей, в 2018 году опубликовал статью «„Нет литературы и никому она не нужна”. К истории писательского самоопределения в России: 1917 — 1926» («Гефтер», 21 февраля), в которой, на мой взгляд, убедительно доказывает, что причиной ухода Тинякова в нищие был не алкоголизм. Нищенство стало демонстрацией, формой протеста:
«Вариант писательской социализации, предложенный весной 1926 года Тиняковым, не имел ничего общего с бессознательным „падением” — это был его решительный и принципиальный выбор, все мотивации, общественно-политические смыслы и риски которого прекрасно им осознавались и тогда же вербализировались».
Но перед тем как сделать этот шаг, он все-таки пытался найти работу, продолжить сотрудничать с газетами и журналами.
В апреле 1925 года, которыми датированы «Отрывки из моей биографии», на Тинякова как на газетного работника (правда, уже, видимо, по-современному говоря, фрилансера) еще есть кое-какой спрос:
«Повторю в заключение, что описание моей жизни, как внешней, так в особенности внутренней, не вмещается в рамки краткой автобиографии.
Описать же все подробно сейчас не могу: нет времени и нет... средств. Каждый день я должен читать чепуху и писать о ней пустяки, чтобы не остаться без куска хлеба и без крова над головой».
Но положение нашего героя явно и стремительно ухудшалось: летом того года публикаций в периодике, авторство которых без сомнения принадлежит Тинякову, можно встретить буквально считанное число раз. На двух из них хочу остановиться.
В начале лета 1925 года Ленинградское общество библиофилов выпустило замечательную книгу «Образ Ахматовой. Антология». Уникальный факт — не каждый большой писатель и после смерти удостаивается такого томика, а здесь еще сравнительно молодая женщина, настоящая слава (а не популярность) к которой придет позже.
Составителем и автором большой вступительной статьи стал Эрих Голлербах, собравший под одной обложкой стихотворения, посвященные Анне Ахматовой. Среди них стихотворение Тинякова 1913 года.
Ты — изначально-утомленная,
Всегда бестрепетно-грустящая,
В себя безрадостно-влюбленная
И людям беспорывно-мстящая.
Но мне при встречах наших чудится,
Что не всегда ты будешь пленною,
Что сердце спящее пробудится
И хлынет в мир волною пенною.
Что принесет оно: твое страдание?
Иль радость — страшную и небывалую?
Но я, — предчувствуя твое восстание, —
Тебя приветствую еще-усталую!
Вот так он на закате своего писательского пути оказался в соседстве с Блоком, Гумилевым, Сологубом, Кузминым, Мандельштамом, Цветаевой, Садовским, Михаилом Лозинским, Городецким…
Тиняков написал на «Образ Ахматовой» маленькую (наверное, это было условие издания) рецензию, которую напечатали в театральном журнале (уже не газете, как в 1921 году) «Жизнь искусства».
«Кажется, ни об одном из русских писателей, за исключением Пушкина, не было написано столько стихов, как об Ахматовой. Но о Пушкине писали, главным образом, после его смерти, — Ахматова же воспета при жизни. Это вполне понятно, так как образ Ахматовой — единственный, и трудно указать человека, в котором личность и творчество были бы слиты столь тесно и гармонически, как они слиты в Ахматовой. Общество библиофилов превосходно поступило, собрав все наиболее значительные стихи, написанные об Ахматовой. Вступительная статья Голлербаха лишний раз показывает, что в его лице мы имеем не только чуткого и тонкого, но и умеющего глубоко мыслить критика. Жаль только, что книга — уже с самого ее появления в свет — становится библиографической редкостью: она издана всего в количестве п я т и д е с я т и экземпляров».
Добавлю, что в том же году последовало второе издание книжки, но опять же микроскопическим тиражом…
А в номере «Жизни искусства» еще две короткие рецензии Тинякова. На книги Стефана Цвейга «Жгучие ожидания» и Якоба Вассермана «Человек с гусями».
Недели через две после выхода журнала Тиняков встретил на Литейном проспекте Ахматову и поведал, «что автор рецензии в „Жизни искусства” — он и еще что-то в этом роде». Об этом Анна Андреевна посчитала нужным сообщить в письме Николаю Пунину, с которым у нее были (выражусь осторожно) почти супружеские отношения.
Но двинемся дальше вслед за уходящим в профессиональные нищие Александром Ивановичем Тиняковым.
В сентябре 1925 года он отправляется в Москву. Подробностей поездки, сведений о ее цели почти нет, но она угадывается — Тиняков попробовал там устроиться.
Остановился, скорее всего, у земляка, поэта Евгения Сокола, хорошего знакомого Сергея Есенина. Подтверждениями поездки в Москву служат выдержка из тиняковского дневника, приведенная мной в главке об Иване Рукавишникове (который после смерти Брюсова и упразднения Брюсовского института наверняка сам был без места — по крайней мере, о последних пяти годах жизни Рукавишникова мне ничего внятного найти не удалось) и хранящееся в РГАЛИ стихотворение Тинякова, вписанное в альбом Сокола с датировкой «8 сентября 1925 года Москва». Оно было публиковано в «Живом журнале» в 2011 году загадочным, но знаменитым в Сети историком литературы с ником lucas_v_leyden (позже автор рассекретился, выпустив двухтомник «Летейская библиотека. Очерки и материалы по истории русской литературы ХХ века», и оказался литературоведом Александром Львовичем Соболевым).
По форме и содержанию стихотворение близко к тем, что вошли в сборник «Ego sum qui sum», поэтому приведу только первую строфу:
Не нужны ни солнце, ни птицы,
Ни правда, ни совесть, ни честь,
Ни прелесть весны и столицы, —
А только б дорваться — поесть…
В столице у Тинякова, судя по всему, ничего не получилось. Он вернулся в город на Неве и через полгода стал нищим.
Справедливо утверждает Глеб Морев: Тиняков подготовился к этому шагу. В марте 1926 года подал заявление о выходе из Всероссийского Союза писателей (в который вступил с большим трудом пять лет назад), изготовил табличку с надписью «Подайте на хлеб писателю, впавшему в нужду», запасся экземплярами своих книг для продажи. В конце марта тридцатидевятилетний поэт-декадент Одинокий / черносотенный журналист Куликовский / революционный публицист Герасим Чудаков встал под стеной здания, в котором располагалось кооперативное книгоиздательское товарищество «Колос» (в следующем году оно будет ликвидировано).
Кажется, первый портрет Тинякова периода нищенствования дает в своем дневнике Корней Чуковский:
«24 апреля. Суббота. Был у меня Тиняков. Принес свою книжку и попросил купить за р у б л ь. — Что вы теперь пишете? — спрашиваю его. — Ничего не пишу. П о б и р а ю с ь. — То есть как? — А так, прошу милостыни. Сижу на Литейном. Рубля 2 с полтиной в день вырабатываю. Только ногам холодно. У меня и плакат есть „ПИСАТЕЛЬ”. Если целый день сидеть, то рублей пять можно выработать. Это куда лучше литературы. Вот я для журнала „Целина” написал три статьи — „о Некрасове”, „о Есенине” и (еще о чем-то), а они ни гроша мне не заплатили. А здесь — на панели — и сыт и п ь я н. — И действительно, он даже пополнел».
Раз десять за жизнь я читал эту запись, но ни разу не возникало любопытства, что это за «Целина». Работа над книгой любопытство возбудила.
Я раздобыл в Российской национальной библиотеке две тоненькие подшивки «Целины». Наверное, той, какую имел в виду Тиняков, — «Литературно-художественный Крестьянский Сборник. Издание Ленинградского Губернского Отдела Всероссийского Союза Крестьянских Писателей имени В. И. Ленина».
В одной подшивке два номера сборника: № 1 (месяц не указан, год 1925) и № 2-3 (август). В другой — два номера «Крестьянского двухнедельника»: № 1 (декабрь 1925) и № 2 (январь 1926).
Тиняковских публикаций я не обнаружил, ни один из материалов не близок его слогу. Во втором номере двухнедельника помещен некролог на смерть Есенина. Его наверняка писал не Тиняков, но процитирую слова, которые теперь воспринимаются, так сказать, неоднозначно:
«Нет никакого сомнения, что если бы Есенину суждено было прожить дольше, он создал бы первоклассные художественные произведения и — в частности — поведал бы миру великую правду о нашем крестьянстве, о его затаеннейших чувствах и переживаниях. К сожалению, у поэта не хватило сил для борьбы со всеми противоречиями и соблазнами жизни, и он покончил с собой на 31 году жизни».
Есть большая для такого издания — полоса с лишним — статья «Уроки недавнего прошлого», где много критики в адрес «любимых» Тиняковым персонажей — Гиппиус, Мережковского, Сологуба, Бальмонта. Но слог проще и топорнее, чем у Тинякова.
В выходных данных читаем: «Заведывающий Редакцией Усас-Водкин, Ответственный Редактор Н. Маторин». Первый, видимо, Усас-Водкин (настоящее имя Усас Станислав (Серафим) Матвеевич, 1882 — 193?) — писатель, журналист; редактор сатирического журнала «Свобода» (1905), «Мужицкой газеты» (Ленинград, 1926). А второй, скорее всего, Николай Михайлович Маторин, в будущем один из первых советских этнографов, расстрелянный в 1936 году тридцати восьми лет от роду.
Такое вот знакомство с мелькнувшим на поле советской периодики середины двадцатых изданием «Целина». Тиняков в нем, судя по всему, не отметился.
Встречал я его фамилию в дневнике Чуковского еще раз — в связи с выпуском номеров «Русского современника», который уже тогда, в 1924 году, называли последним небольшевистским журналом. Вышло четыре номера, после чего он был запрещен. Вот три записи, показывающие, в каких условиях шла работа редакции:
«23/IX 24. <…> С „Современником” неприятности. Дней пять назад в Лито меня долго заставили ждать. Я прошел без спросу и поговорил с Быстровой. Потом сидящий у входа Петров крикнул мне: „Кто вам позволил войти?” — „Я сам себе п о з в о л и л”. — „Да ведь сказано же вам, что у Быстровой з а с е д а н и е”. — „Нет, у нее заседания не было. Это мне сообщили неверно!” — „А! хорошо же! Больше я вас никогда к ней не п у щ у”. — „Пустите!” (И сдуру я крикнул ему, что вас, чиновников, много, а нас, писателей, мало; наше время дороже, чем ваше!) Это вывело его из себя. А теперь как нарочно звонят из Лито, чтобы я явился и дал список всех сотрудников „Современника” — хотят их со службы прогонять. И адресоваться мне нужно к тому же Петрову: нет, не интересно мне жить.
29 сент. <…> В ц[ензу]ре дело серьезно. Юноша Петров, очень красивый молодой человек, но несомненно беззаботный по части словесности, долго допрашивал меня, кто наши ближайшие сотрудники. Я ответил, что это видно из книжек журнала, кто больше пишет, тот и ближайший. Тогда он вынул какую-то бумажку с забавными каракулями:
Тиняков
Эйхенбаум
Парнок Сопха
Зуев
Магарам.
И стал допрашивать меня, кто эти писатели. Я ответил ему, что вряд ли Парнок зовут Сопха, но он отнесся ко мне с недоверием. О Зуеве я объяснил, что это вроде Козьмы Пруткова, но он не понял. Тинякова у нас нет, есть Тынянов, но для них это все равно. Тынянову я рассказал об этом списке. Он воскликнул:
— Единственный раз, когда я не обижаюсь, что меня смешивают с Тиняковым.
Самая неграмотность этой бумажонки показывает, что она списана с какого-то письма, написанного неразборчивым почерком. Удивительная неосведомленность всех прикосновенных к Главлиту.
4 или 5 октября. <…> С ц[ензу]рой опять нелады. Прибегает Василий (в субботу) — „К. И., не пускают ‘Современник‘ в продажу!” — „Почему?” — „Да потому, что вы вписали туда одну строчку”. Оказывается, что, исправляя Финка, я после цензуры вставил строчку о суздальском красном мужичке, которого теперь живописуют как икону. Контроль задержал книгу. Бегу на Казанскую, торгуюсь, умоляю — и наконец разрешают. Но на меня смотрят зловеще, как на оглашенного: „Редактор ‘Современника‘”…»
Ну вот в таком положении оказалась отечественная литература в 1924 году. Места Тинякову в ней явно не предусматривалось…
Опубликовано в Журнале №1