Саша, привет!

Эпизод 1

 

Мы видим, как человек идет по улице. Улица, кажется, московская. Человек идет несколько нервно. Хотя не очень понятно, как это — идти несколько нервно.

Мы видим, как идет человек. Все наше повествование будет построено на том, что мы будем наблюдать за этим человеком. Как он идет, действует, что он чувствует, в той степени, в которой можно вообще наблюдать, что и как человек чувствует (можно, можно). Как человек сидит. Да, мы будем много наблюдать за тем, как человек сидит.

 

Это будет чем-то вроде кино. На человека наставлена камера, и мы за ним наблюдаем.

 

Человек идет по летним улицам Москвы. Вокруг много людей, транспорт, звуки. Москва великолепна. Мимо человека проносятся летящие легкие люди на велосипедах и самокатах. По улицам едет современный, опрятный, сверкающий транспорт.

Казалось, человек мог бы идти радостно и расслабленно, учитывая окружающие его прекрасные реалии. Но нет. Человек явно чем-то озабочен. Впрочем, может быть, это нам просто так кажется.

Человек идет вдоль низкой ограды парка. Он никогда не видел этого парка, не знал о его существовании.

Парк выглядит идиллически. Светлые песчаные дорожки среди деревьев и аккуратно подстриженных кустов. Скамейки. Виднеется фонтан. По дорожкам степенно прогуливаются элегантно одетые люди. Кажется, они не говорят друг с другом, гуляют по одиночке. Некоторые просто стоят или сидят. Там, в этом саду, как-то очень хорошо.

Человек останавливается и некоторое время смотрит туда, внутрь, в этот сад, в парк. Ограда низкая, можно, в принципе, перепрыгнуть. Правда, зачем.

Женщина в элегантной шляпе замечает человека и улыбается ему.  Человек пытается улыбнуться в ответ, но у него не получается.

 

Человеку в его нынешнем положении трудно улыбаться.

 

Наконец, человек «отлипает» от созерцания парка и продолжает идти туда, куда он шел.

Человек идет туда, куда он шел. Он идет, идет и, наконец, приходит туда, куда он шел.

 

Человека зовут Сергей. Сережа.

 

Эпизод 2

 

Мы теперь так и будем называть его — Сережа.

Сережа подходит к огромному, красивому, сверкающему зданию. Сережа входит в здание. На входе нет контролеров, охранников, никого. Сережа подходит к электронному терминалу, прикладывает к экрану свой паспорт, из щели выползает билет. Е455. Сереже надо подождать.

Впрочем, ждать Сереже не приходится. Почти сразу загорается табло с номером Е455. Кабинет 326. Сережа поднимается на лифте на третий этаж и идет в кабинет 326.

 

Эпизод 3

 

Сережа сидит в зале суда. Да, это суд. Зал суда весьма комфортен.  У одной из стен зала расположен основательный стол, у стола — три высоких пустых кресла, над креслами герб — сложная комбинация кругов, треугольников, шестеренок и молотов, и раскрытая книга с буквами альфа и бета. Удобные кресла (не кожаные, конечно, но будто кожаные). Кулеры с водой. Тихо работает кондиционер. Сережа растерянно мнется у входа.

К Сереже подходит девушка средней офисной внешности. Сергей Петрович? Фролов? Да. Здравствуйте, спасибо, что пришли. Присаживайтесь, где вам удобнее.

Сережа присаживается, где ему удобнее. Зал почти пуст. Присутствуют только девушка средней офисной внешности, Сережа и еще одна девушка. Это очень красивая девушка. Она сидит на заднем ряду и никак себя не проявляет.

Сережа замечает красивую девушку в заднем ряду. Сережа кивает ей. Сережа садится где-то примерно в середине зала.

Девушка офисной внешности спрашивает Сережу: мы можем начинать? Сережа, говорит: да, конечно.

Девушка офисной внешности садится за компьютер, вводит какую-то информацию через клавиатуру, щелкает несколько раз мышкой. На большом экране появляются строки, они дублируются механическим произношением, как бывает на вокзалах или в аэропортах, когда разные части одной фразы произносят разные люди, обычно женщины.

Мы не будем полностью воспроизводить сообщение, выдаваемое системой.

Именем Российской Республики… Московский Окружной Уголовный Суд… рассмотрев… Фролов Сергей Петрович, 16 апреля 1985 года рождения, место рождения — город Москва, проживающего… старший преподаватель Московского Государственного Университета Современного Искусства и Культуры… установил: Фролов Сергей Петрович… находясь… будучи… вступил в сексуальные взаимоотношения с лицом, не достигшим совершеннолетия… 21 года… Мещерской Илоной Викторовной, 28 декабря 2004 года рождения… на добровольной основе… без применения насилия… по предварительному сговору… с согласия потерпевшей… свою вину признал… показал, что… показала, что… вину обвиняемого не признала… по месту работы характеризуется положительно… по месту жительства характеризуется положительно… не имел… нет… нет… рассмотрено ходатайство потерпевшей… ходатайство потерпевшей отклонено… рассмотрев материалы дела, Московский Окружной Уголовный Суд… именем Российской Республики… приговорил Фролова Сергей Петровича, 16 апреля 1985 года рождения, место рождения — город Москва, проживающего… <дальше еще много слов, которые могут слипнуться в сплошной серый комок, это хорошо делается средствами кино> к высшей мере наказания — смертной казни. Приговор может быть обжалован в течение десяти дней в суде кассационной инстанции.

Сережа сидит как сидел. Нельзя сказать, что он как-то поражен услышанным приговором. Очень красивая девушка тоже неподвижно сидит. Девушка офисной внешности распечатывает приговор.

— Сергей Петрович, можно вас? Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, и вот тут. И вот здесь, смотрите, на каждой странице, везде, где галочкой отмечено.

Сережа долго расписывается в толстой пачке бумаги.

— Так, хорошо, хорошо… да, правильно… Сергей Петрович, вот тут забыли, вот, смотрите, где галочка… пожалуйста… хорошо. Отлично. Сергей Петрович, апелляцию будете подавать?

— Да нет.

— Правильно, я считаю. Против машины-то не попрешь. Чего время тратить. Ну хорошо, отлично. Смотрите, вот это вам, не потеряйте ничего. А это у нас остается. Сейчас идите в триста двадцать восьмой кабинет, это тут рядом, на нашем этаже, вам там все объяснят. Спасибо, Сергей Петрович! До свидания!

— Ну, у нас вряд ли состоится с вами свидание.

— Ну да! (Смеется.) Ну это я так. Вы не переживайте, Сергей Петрович! Сейчас это не страшно.

— Спасибо, обнадежили меня.

— Ну правда, не расстраивайтесь. Во всем нужно искать хорошие стороны.

— Хорошие стороны.

— Сергей Петрович, извините, это я так… Может, зря я так сказала.

— Да нет, ничего. До свидания, спасибо.

— До свидания, Сергей Петрович! Хороших вам выходных!

 

А, да, это пятница. Хороших вам выходных, Сергей Петрович.

 

— Да, спасибо, и вам тоже. Прощайте.

— Какое слово — «прощайте». Ну хорошо. Да, извините. Ну… прощайте, да.

 

Эпизод 4

 

Сережа подходит к кабинету 328. Вокруг тут и там сидят люди. Сережа спрашивает:

— Извините, кто в триста двадцать восьмой последний?

Люди странно и даже как-то с ужасом смотрят на него. Сережа робко стучится в кабинет, приоткрывает дверь.

— Можно?

В кабинете сидит обыкновенного чиновничьего вида человек.

— Вы на смертную? Подождите, вызовем.

Сережа садится в одно из кресел рядом с входом в 328-й кабинет. Какая-то толстая тетька демонстративно отсаживается от него на максимально возможное расстояние.

 

 

Эпизод 5

 

Дверь 328-го кабинета распахивается.

— Кто на смертную? Вы? Заходите.

Внутри обычный кабинет, стол буквой Т. Короткая часть буквы Т занята чиновником, его компьютером, завалена бумагами. Сережа садится на один из стульев вдоль длинной части буквы Т.

— Давайте, что там у вас. Так.

Изучает бумаги. Некоторое время роется в компьютере.

— Так. В общем, на Комбинате сейчас есть слоты на 20, 22 и 28 мая. Надо будет в один из этих дней туда подъехать на собеседование и оформление. Потом они сами уже назовут дату заселения. Вам нормально? Сможете?

— Ну… да, могу.

— В какой день?

— Ну давайте 20-го, чтобы не откладывать.

— Тоже верно. Тогда я вас записываю. Но, в принципе, это не очень строго. Если не сможете, позвоните по телефону вот по этому, вот, я тут подчеркнул.

Чиновник протягивает Сереже буклет с логотипом «СК: информация».

— В общем, если не будете успевать, звоните им и договаривайтесь о переносе даты. Но сильно не откладывайте. Не затягивайте.

— То есть можно, в принципе, затянуть? Отложить?

— В принципе, нет, нельзя. Просто стараемся идти навстречу. Мало ли, человеку доделать какие-то дела нужно, съездить к родным и так далее. Мало ли что. Мы понимаем, идем навстречу. Но затягивать не надо.

В кабинет входит девушка-секретарша.

— Эдуард Владимирович, простите, можно?

— Ну что там? У меня, видишь, человек.

— Простите, Главный требует срочно на подпись. Подпишите, пожалуйста.

— Ну давай, быстро. Что там у тебя?

— Вот тут, пожалуйста.

Секретарша уходит.

— Короче, на 20-е вас записываю. В буклете адрес, телефон, имейл, вся информация. В общем, я должен сейчас вас проинформировать по процедуре. Но не знаю, надо или нет? Сейчас все и так все сами знают. Знаете, как все будет?

— Ну, так, в общих чертах.

— Ну, давайте я в двух словах…

В дверь заглядывает другая секретарша.

— Эдуард Владимирович, здравствуйте! Еще не здоровались сегодня! Простите, отвлекла. Может, чайку, кофе?

— Света, ну блин, ну видишь, я с человеком говорю, по СК, ну что вот ты. Хотя, да, давай. Сергей… эээ… Петрович, давайте, может, чайку? Кофейку?

— Ну… давайте.

— Чего? Чай, кофе?

— Давайте чай. Зеленый есть?

— Найдем. Света, два чая, черный и зеленый.

— Спасибо.

— Может, коньяка? У меня есть. Случай подходящий. Извините, конечно.

— Ну давайте.

— Правильно. Я бы на вашем месте… Простите. Знаете, профессиональная деформация.

В дверь без стука врывается человек начальственного вида, подходит к столу, показывает на компьютер.

— 1С открой.

Эдуард Владимирович некоторое время возится с компьютером.

— Сейчас, Петр Павлович, секундочку… висит…

— Все у тебя висит всегда.

— Извините, вот.

— Вот это видишь?

— А… да… Это вчера еще. Ну, вы же знаете, что там было.

— Если завтра оно еще вот так будет… В общем, ты понял.

Человек начальственного вида стремительно выходит из кабинета.

— Короче… блин, не дают слова сказать. Ну, в общем, я должен вас проинформировать. Как приговоренного. Вы, конечно, знаете, что у нас в стране в порядке национального проекта гуманизации правоохранительной системы введена смертная казнь за ряд преступлений. В том числе, вот, по вашей части тоже. Смертная казнь максимально гуманизирована. Ну, я не буду долго.

— Ну а почему. Расскажите подробно. Мне, знаете, интересно.

— Подробно вам на Комбинате расскажут. Короче, сделано все так, чтобы не было вот этих казней, как раньше, с палачами и всем вот этим. Чтобы никто не был убийцей. В общем, вы заселитесь на Комбинат, и вас каждый день будут выводить на прогулку, в один из разов сработает автоматический пулемет и расстреляет вас. Может сработать на пятый день, может через тридцать лет. Как повезет. Условия там хорошие, будете жить как в гостинице.

Дверь приоткрывается, в кабинет заглядывает предыдущая секретарша:

— Эдуард Владимирович, к вам Пал Палыч из Второго Управления.

— Скажи, что буквально минуту. Минуту!

— Хорошо, Эдуард Владимирович!

— Короче, я вам в целом ситуацию описал. Как-то вот так. В общем, гуманно все, без всяких вот этих вот казней, ничего не почувствуете. Новое время, новые веяния. Вы извините, коньячок допивайте. Простите, у меня встреча сейчас, извините. Я вам, в общем, как бы это сказать… сочувствую. Но, знаете, закон есть закон. Вот с этими документами в Комбинат, 20-го. Вот тут адрес, давайте, подчеркну вам. С 10 до 20. Все, давайте, счастливо. Держитесь, ничего страшного, на самом деле.

 

Эпизод 6

 

Мы видим, как Сережа идет по пешеходной дорожке к дому, идет по тротуару вдоль дома, подходит к подъезду. Дом обычный, современный, многоэтажный, не элитный, не бизнес-класса, но и не старый, брежневский или хрущевский, просто относительно современный московский многоэтажный дом, серии П3 или КОПЭ или П44Т, что-то примерно такое. Этажей в доме много — ну да, он же многоэтажный. Сережа подходит к подъезду, прикладывает к круглой штучке на железной двери круглую штучку на связке своих ключей, раздается писк, Сережа открывает дверь, входит в подъезд, здравствуйте, Наталья Семеновна, Наталья Семеновна величественно кивает, Сережа идет к лифту, вызывает лифт, ждет, лифт подъезжает, Сережа входит в лифт, нажимает кнопку своего этажа, лифт начинает движение.

Лифт движется долго, долго, очень долго.

Лифт движется, движется.

Лифт все движется, Сережа неподвижно находится в лифте.

Лифт приезжает на нужный Сереже этаж.

Сережа покидает лифт, возится с ключами, открывает дверь.

Сережа входит в квартиру.

Сережа осуществляет обычную входную возню, которую всегда осуществляет входящий человек, — возится, возится. Возится с курткой (ее рукава не очень-то подчиняются), возится с повешением куртки на вешалку (она не вешается, потому что вся вешалка занята другой верхней одеждой), пытается снять обувь, она далеко не сразу снимается, потому что шнурки запутываются, и Сережа нелепо скачет на одной ноге, пытаясь развязать шнурки, и они от его скакания только еще больше затягиваются, и он просто стаскивает обувь с ноги, насильно стаскивает, через сопротивление, и потом долго пытается, держа в руках обувь, развязать ненавистные, неподчиняющиеся шнурки, и у него сначала плохо получается, а потом к нему все же приходит успех, и он снимает другую обувь с другой ноги, уже относительно легко, или, как это лучше сказать, «снимает обувь» — это ведь можно сказать только об обоих предметах обуви, «снимает обувь» — это ведь когда человек просто снимает всю обувь, которая на нем, то есть оба предмета обуви, а когда он сначала снимает только один предмет обуви и борется с ним, то тут нельзя сказать «снимает обувь», потому что обувь — это оба предмета обуви, а когда человек мучительно борется с одним предметом обуви, нельзя сказать — «он снимает обувь», он снимает не обувь, а только один предмет обуви, в общем, наверное, нельзя сказать «он снимает с одной ноги одну обувь, а с другой ноги другую обувь», обувь — это сразу все в месте, а когда по отдельности…

Господи.

Ох.

В общем, снял он наконец эту свою трудную, неподчиняющуюся обувь и вошел в кухню. В кухне все это время сидела его жена и наблюдала за его мучениями с курткой и шнурками.

Будем считать, что жену зовут Света.

Света просто сидит за кухонным столом с ноутбуком. До прихода Сережи она что-то делала с ноутбуком, вводила в него какую-то информацию и анализировала выводимую информацию, а с момента появления Сережи стала наблюдать за его мучениями.

Сережа садится за кухонный стол, напротив Светы. И между ними происходит следующий разговор.

— Ну как, приговорили?

— Ну, типа, да. СК.

— Ну, там, типа, других вариантов и не было, я так понимаю.

— Ну да.

— Можно не расстраиваться особо?

— Да, можно и не расстраиваться. А можно расстраиваться.

— Ты у нас теперь приговоренный.

— Не обязательно мне об этом напоминать.

— Туалет-то хоть будет?

— Света, какой туалет? Мне положено сейчас с ума сходить, а не тебе. Мне так кажется, нет?

— Ну как же. La toilette du condamné (произносит с хорошим французским произношением). Помнишь, у Гюго? Он еще был большим противником смертной казни. СК, как бы сейчас сказали. Эгейнст Си-Кей. Condemned lives matters (произносит с хорошим английским произношением).

— Свет, ты, это. Я, конечно, ценю твой юмор, как всегда.

— А, типа, не вовремя.

— Ну, ты знаешь, немного да.

— Так что, будет la toilette du condamné? У Гюго это ярко описано. Срезание ворота рубахи и срезание всех волос на голове. Чтобы гильотина как-нибудь не затормозила, не запуталась в ткани и волосах.

— Ты, Света, хорошая, добрая девушка.

— Сережа, ну я как-то стараюсь не сойти с ума и не вот это вот все. Мог бы и оценить.

— Да… спасибо. Я, в общем, понимаю. Может быть, глупо и даже смешно звучит, но, знаешь, как тебе сказать, и мне сейчас трудно.

— Расскажешь?

— Ну… они пока так, без подробностей. Подробности будут потом, надо идти на, как его, это, собеседование, что ли, в Комбинат. Там все расскажут.

— Это называется Комбинат?

— Да. Ну а так пока ничего особенного не рассказали. Это все известно. Никаких палачей, пулемет расстреливает автоматически неизвестно когда. Гуманная казнь. Это мы и так знали.

— Ну да.

— Говорят, условия хорошие, как в гостинице.

— Ну, хорошо. Хоть это.

— Я, это… можно я у тебя поживу до конца мая? Не помешаю?

— Да живи, конечно. Видишь, Сережа, как хорошо все вышло — не надо разводиться, квартиру снимать. Без этих вот всех хлопот. Во всем есть свои плюсы.

— Света, ты, конечно, умеешь поддержать близкого человека в трудную минуту.

— Ну, ты уже, к сожалению, не особо близкий мне человек, хотя, конечно, по старой памяти… И я уже, кажется, сказала, что изо всех сил пытаюсь не сойти с ума и как-то нормально с тобой разговаривать.

— Света, я это ценю.

— Спасибо.

 

Эпизод 7

 

Света в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Так, некоторое количество. Среди них — очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Света ходит вдоль доски с указкой в руках и читает лекцию:

— Он был совершенно ни о чем, как можно было бы сказать современными словами. Маленький литератор, малозаметный, тихий маленький человек. Правда, каким-то удивительным образом он сумел при своей недолгой жизни опубликовать практически все им написанное. Ну вот так как-то получилось, как-то так тупая советская цензура проглядела совершенно чуждого ей писателя. Но сначала проглядела, а потом и доглядела. В 1936 году на собрании ленинградских писателей его подвергли жесточайшей критике. Назвали прямо вот антисоветчиком. Дикие совершенно слова говорили. Прямо вот размазали по стенке. Он вышел на трибуну, сказал, что не может со всем вышесказанным согласиться. И ушел.

И ушел, понимаете.

И ушел. И ушел.

Спускается к студентам.

И ушел! И ушел!

Подходит к ряду, в котором сидит очень красивая девушка, о которой мы уже говорили. Держа указку за тонкую часть, бьет ею о стол, за которым сидит девушка:

— И ушел! И ушел! И ушел!!!

Света яростно колотит указкой о стол, пока указка не разбивается вдребезги.

Девушка сохраняет неподвижность. Света выходит из аудитории.

 

Эпизод 8

 

Сережа в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Так, некоторое количество. Среди них — очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Сережа ходит вдоль доски с указкой в руках и читает лекцию:

— Понимаете, советская литература была таким коллективным мороком. Что-то писалось, люди работали, даже иногда создавались выдающиеся произведения. Даже, может быть, великие. Но в целом это было какое-то такое, понимаете, блуждание в темноте.

Кто-то из студентов тянет руку:

— Сергей Петрович, а можно вопрос? А правда, что вас к смертной казни приговорили?

Сережа кладет указку на стол.

— Да, правда.

Сережа выходит из аудитории и слышит, как ему вдогонку звучат аплодисменты.

 

Эпизод 9

 

Мы видим, как Сережа идет по пешеходной дорожке к дому, идет по тротуару вдоль дома, подходит к подъезду. Дом обычный, современный, многоэтажный, не элитный, не бизнес-класса, но и не старый, брежневский или хрущевский, просто относительно современный московский многоэтажный дом, серии П3 или КОПЭ или П44Т, что-то примерно такое. Этажей в доме много — ну да, он же многоэтажный. Сережа подходит к подъезду, нажимает номер квартиры, раздается пищащий звук, Сережа входит в подъезд, кивает консьержке, она не реагирует, идет к лифту, вызывает лифт, нажимает кнопку нужного этажа, лифт подъезжает, Сережа поднимается на нужный этаж, дверь нужной квартиры уже открыта. Сережу встречает его мама.

— Ну, здравствуй.

Сережа повторяет те же мучительные действия с одеждой и обувью, которые он совершал у себя дома или дома у жены, мы тут не будем уточнять, опять эта мучительная возня с рукавами и шнурками. Вот это вот все опять. Мама молча смотрит на мучения Сережи. Они рано или поздно заканчиваются. Мама приглашает (жестом или голосом — трудно сказать) Сережу на кухню. На кухонном столе стоит бутылка виски, два стакана для виски, больше на столе ничего нет. Мама начинает говорить.

— Ну что, все решилось?

— Ну да. Расстреляют меня.

— А что там за процедура?

— Ну, там сложно все. Стреляет пулемет при выходе на прогулку, стреляет автоматически, когда стрельнет — неизвестно. То ли быстро, то ли через кучу лет. Говорят, можно и всю жизнь прожить.

— Жизнь прожить — не поле перейти. Все-таки очень глупое это стихотворение у Пастернака.

— Мама, ну давай Пастернака обсудим.

— Давай. А что. В целом хороший поэт был, правда, были у него проблемы со вкусом и чувством меры, ну, с другой стороны, у кого их не было. И нет.

— Пастернак. Да. Ну вообще.

— А что, все-таки большая фигура. За одно стихотворение «В больнице» можно ему памятник поставить. Ладно, давай выпьем. Да, надо закусить чем-то. Сейчас. Вот, сыр есть. Сейчас порежу. Оливки вот. Нормально, хватит.

— Спасибо! Да, Пастернак — большая фигура.

— Ну а что, маленькая, что ли. Нормальная такая фигура. Не, ну были и покрупнее, конечно.

— Мама, ты, конечно, прости, пожалуйста. Но, знаешь, меня скоро расстреляют.

— А ты бы с девками, какими попало, не путался, тебя бы и не расстреливали.

Мама наливает еще виски, выпивает.

— Мам. Ну прямо это. Как в «Рассказе о семи повешенных». Там тоже такая мама была. Эмпатичная.

— Да, я помню. Хорошо, вырастила хорошего филолога. Специально сымитировала. А ты думал. Сереж, я просто не знаю, что еще тебе сказать. Правда. Не хочу вот разрыдаться, как баба какая-то. Ну вот, строю из себя интеллигентку.

— Ну ты и есть интеллигентка.

— Ну да. Интеллигентка Гадова. Сереж, я не знаю, вот прямо сейчас не знаю, что делать, как себя вести. Ну, не знаю. Ты прости. Я просто пытаюсь держаться как-то. Как-то все так дико получилось. Не могла я вот это предположить. Смертную казнь вот эту. Ты же у меня не преступник. Да. Но мне надо как-то держаться и не сойти с ума. Даже не знаю, как. Ну, не знаю. Сереж, не знаю, ну давай, наверное, иди. Потому что это уже я сейчас головой рухну. Или, хочешь, полежи, поспи. Я не знаю.

— Не, мам, я пойду.

— Ну давай, давай. Да.

Сережа совершает цепь нелепых действий, связанных с обуванием, надеванием одежды, обувь его не слушается, шнурки не завязываются, руки не попадают в рукава, вся вот эта неприятная, мучительная возня. Наконец:

— Мам, ну пока.

— Сын, ну давай. Держись там.

— Под дулом пулемета?

— Ну в том числе.

— Пока.

— Пока.

 

Эпизод 10

 

Сережа выходит на лестничную клетку, вызывает лифт, едет в лифте на первый этаж, выходит из подъезда. Некоторое время стоит у подъезда, не зная, куда ему идти. Потом идет по дорожке от дома, идет, идет, доходит до магазина «Пятерочка», бродит там среди рядов и ящиков с продуктами. Находит закрытый стеллаж с виски и другими, как кажется «Пятерочке», «дорогими» напитками. Возвращается к стеллажам с мясопродуктами, берет какую-то нарезку, еще какую-то нарезку (колбаса, ветчина, еще что-то такое), продвигается к нарезкам с сыром, берет зачем-то нарезку сыра маасдам, идет к кассе, встает в очередь. Когда очередь подходит, Сережа вываливает набранные им продукты на прилавок и говорит кассирше, что ему надо взять товар в отделе «дорогих» спиртных напитков, кассирша выходит из-за кассы, идет в отдел «дорогих» спиртных напитков, это довольно жалкие, простые напитки, но для «Пятерочки» они считаются дорогими, Сережа называет одну или две марки, продавщица (кассирша) не понимает и долго ищет, Сережа ей подсказывает, говорит что-то типа «вот там, левее, нет, правее, правее, вон там», кассирша, наконец, берет бутылку «Ред Лейбл» и «Уильям Лоусонс», больше там брать нечего, и несет их на кассу, Сережа собирается оплатить, а кассирша, усевшись за кассу, спрашивает: а у вас есть наша карта? Сережа говорит: нет, а кассирша говорит: мы без карты не можем продать этот товар, Сережа говорит: ну как же так, кассирша говорит: нет, можем, но это будет прямо вот слишком дорого, ну, может, у кого-то будет карта, девушка из очереди протягивает карту, спасибо-спасибо-спасибо, кассирша пробивает товар.

Сережа выходит из магазина. Сережа идет к автобусной остановке. Сережа садится на скамеечку внутри остановочного павильона. Сережа достает из рюкзака бутылку ред лейбл и, никого не стесняясь, делает большой глоток. Сережа некоторое время сидит на остановке. Никто не обращает на него внимания. Сережа смотрит на пятиэтажный дом напротив, на здание школы чуть правее, на деревья, которыми густо зарос двор перед остановкой. Сережа сидит, сидит. Сережа довольно долго сидит. Подъезжает автобус. Сережа входит в автобус, садится на место у окна, пьет виски. Сережа подъезжает к оживленному месту, выходит, идет в жерло, которое в нашей реальности обычно обозначает вход в метро, но это не метро, а МЦК, Московское Центральное Кольцо. Сережа выходит на платформу МЦК, садится на скамейку и ждет. Он, в общем-то, не особенно ждет прямо вот конкретного поезда, он просто сидит и пропускает несколько поездов. Сережа выпивает из горла некоторое количество виски «Ред Лейбл», в бутылке уже остается не очень много этого виски. Сережа все же садится в один из подошедших поездов. В поезде хорошо, уютно, спокойно, мягко, много свободных мест. Сережа садится у окна и прямо вот нагло хлещет свой вискарь.

Сережа едет, едет. Сережа едет. Сережа едет сквозь старые московские окраины и пьет виски, купленный в магазине «Пятерочка». Он уже выпил бутылку «Ред Лейбла» и перешел к бутылке «Уильяма Лоусонса». Сережа наблюдает проносящиеся мимо него серые промышленные или даже не промышленные, а все больше складские здания, и ему как-то все равно, и уголком сознания он думает, какая, собственно, разница, и зачем это все. Все равно ведь.

К Сереже подходят полицейские. Здравствуйте, старший лейтенант Скворцов, отделение такое-то (ну, какие у них там бывают отделения), документики ваши, пожалуйста, так, а что это мы выпиваем в общественном месте, знаете, меня к смертной казни приговорили, к смертной казни, хм, а можно документики какие-то, Сережа достает из рюкзака буклет с яркой надписью «СК: информация». Полицейский долго изучает буклет, говорит: ну ладно, допустим. Это редкий случай. Мы, конечно, понимаем. Трудно, наверное. Сережа говорит: ну да, знаете, трудно. Полицейский: вы не перебивайте, гражданин. Ладно, мы понимаем, мы же не звери какие-то. Все понятно. Мы же тоже люди. Сергей… как там вас… Сергей Петрович, вы как-то поосторожнее, ладно? Давайте, без вот этого вот. Давайте как-то поосторожнее. И мы, это… мы, это… ну, в общем, держитесь как-то. Держитесь, не нарушайте норм. Давайте. Удачи вам. Сережа спрашивает: какой удачи? Полицейский выразительно смотрит на Сережу. Полицейские уходят.

Совсем пьяный, но вполне держащийся на ногах Сережа выходит на одной из станций МЦК, вызывает такси, садится в такси, называет адрес своего дома, теперь уже временного. Таксист спрашивает: музыка не помешает? Сережа отвечает: нормально. И всю поездку в такси оглушительно звучит канал «Восток FM». Сережа ловит себя на мысли, что ему это даже как-то странно нравится.

Сережа подъезжает к своему дому, говорит таксисту: спасибо большое, всего доброго, таксист говорит: и вам спасибо, хорошего вам вечера, Сережа отвечает: у меня теперь хороших вечеров не бывает, таксист улыбается, Сережа входит в подъезд, вызывает лифт, поднимается на лифте на нужный этаж, открывает своими ключами дверь в квартиру. Входит в квартиру.

 

Эпизод 11

 

Сережа раздевается (вешает куртку на вешалку), разувается (пытается стянуть с себя кроссовки, не развязывая шнурков, это получается плохо, ну как-нибудь, ну ладно). Света сидит на кухне с ноутбуком. Сережа, как бы это сказать, пьян. И между ними происходит следующий разговор.

— Свет, привет.

— Привет. Что-то ты лыка не вяжешь.

— Свет. Ну я это.

— Не, ну я понимаю.

— Свет, я к маме ездил.

— Да, я понимаю, после визита к твоей маме нужно как-то взбодриться.

— Ну, типа, да.

— Сочувствую тебе.

— Спасибо, Света. Ты всегда так мне сочувствуешь.

— Да не за что. А что? Плохо сочувствую? Надо еще как-то? Какая-то ирония слышится в твоем пьяном голосе.

— Да нет, я так. Ну, просто, учитывая все… Могла бы не иронизировать.

— М-м-м. Пожалеть тебя? Ну… я тебя жалею. Мне жаль, что все вот так.

— Ну вот так, прикинь.

— Да, фигня какая-то. Из-за бабы какой-то погибнешь. Сережа, мне очень жаль. Правда, прямо вот дико жаль.

— Это не из-за бабы, это из-за законов этих диких.

— Ну да. Из-за законов.

— Это же дикость какая-то, да? 21 год! Ну, вообще!

— Ну да, дикость. Сереж, ты перед смертью хочешь повозмущаться? Порассуждать о дикости законов?

— Не, ну они, правда, совсем уже охренели! Так ведь нельзя! Это же дикость прямо вот какая-то!

— Сережа, понимаю твое возмущение. Но… как тебе сказать. Ну вот когда Марию-Антуанетту вели на гильотину, она ведь не возмущалась, не кричала: ну как же так, ну почему же моя родная Австрия не заступится за меня!

— Ну при чем тут Мария-Антуанетта?!

— Ну, вы с ней в чем-то находитесь в одном положении. Ну, типа… как тебе объяснить. Когда участь твоя решена, не надо уже дергаться. Даже словесно. Прими и смирись.

— Легко тебе говорить.

— Нет, не легко.

Света гладит Сережу по голове, встает со своего стула, обнимает его, и тут уже надо вспомнить, что все это похоже на фильм, и что если постановщику фильма будет угодно, между ними может произойти (или не произойти) любовная сцена.

 

Эпизод 12

 

Помятый, похмельный Сережа сидит в кабинете завкафедрой. Завкафедрой — классический ученый, старенький, с бородкой, со всеми делами. Или без бородки. Не важно. И между ними происходит следующий разговор.

— Сергей Петрович, мы все понимаем. Я все по-человечески понимаю. И совершенно не осуждаю вас. Мне важно, чтобы вы это понимали. Да.

— Николай Степанович, спасибо. Я это ценю. Всегда ценил ваше доброе отношение.

— Да. Да. Спасибо. Сергей Петрович, это, конечно, страшная, дикая история, все мы понимаем. Но, знаете, я вам скажу. Эта дикая история не означает, что вам нужно уйти из университета. В этом плане политика вполне либеральна. Я вот как раз и хотел вас спросить: вы хотите продолжить преподавать? Насколько я знаю, там, в тюрьме, у вас будут все возможности.

— Ну, почему бы и нет. Николай Степанович, спасибо за это предложение. Вот уж я не ожидал такого. Думал, меня все проклянут.

— Ну что вы, Сергей Петрович, о чем вы. Все же понимают, что это… Ну, абсурд, абсурд. Ладно, не будем сейчас об этом. Мы все всё понимаем. И мы все ценим вас как бесценного сотрудника. Простите за этот дурацкий каламбур.

— Спасибо большое.

— Я бы хотел, чтобы вы продолжали у нас преподавать. У нас все равно все сейчас переводится в онлайн, в зум этот. Вы бы ведь могли?

— Ну, в общем-то, да.

— Ставку мы за вами сохраним. Я похадатайствую, чтобы еще и повысить вам. Сейчас появились новые возможности. Оформим вас как Уникального Эксперта. Это только от меня зависит, а ставка может быть в два раза больше. Вам надо только в бухгалтерию сейчас зайти и новый договор подписать. Ну, в общем, вы согласны?

— Ну... в общем, да.

— Сергей Петрович, ну вы как-то вяло реагируете! Радоваться надо! Не каждому сотруднику у нас такие условия предлагают! Я же знаю про эту вашу смертную казнь. Там могут не казнить до глубокой старости, человек может дожить до седин и умереть своей смертью. Говорят, там быстро привыкают и живут обычной жизнью. Будете преподавать, писать статьи, публиковаться. Приободритесь как-то, ну! Вы же ученый! И я, как вы видите, на вашей стороне!

— Спасибо, Николай Степанович. Спасибо. Я очень ценю ваше предложение. Мне, наверное, будет там легче… заниматься вот этим всем… пока не расстреляют. Спасибо.

— Сергей Петрович, голубчик, ну что вы так зацикливаетесь на этом вот «расстреляют»! Все мы когда-нибудь умрем. Что уж так убиваться.

— Ну, как вам сказать, Николай Степанович. Есть все же разница.

— Да, Сергей Петрович. Да. Знаете, вы простите меня. Простите.  Я был плох с вами. Не надо было мне всего этого говорить. Мне бы лучше помолчать, а я что-то разговорился. Сергей Петрович… Сережа. Дорогой мой Сережа. Простите меня, пожалуйста. Я вам ничего плохого не сделал, но просто простите меня, как человека, у которого все хорошо. У вас все плохо, а у меня все хорошо, и вот простите меня, пожалуйста.

— Спасибо, Николай Степанович. Даже как-то не ожидал от вас.

— Сережа, ну, в общем, я про дела вам все сказал, а так, больше нам вроде бы говорить не о чем. Простите, мне очень больно видеть вас. Вот таким — здоровым, крепким, цветущим. Умным. Ну, ладно, давайте прощаться. Прощайте, Сергей Петрович, прощайте, прощайте.

— Да, Николай Степанович. Спасибо. До свидания. Вернее, да — прощайте.

 

Эпизод 13

 

Сережа идет пешком в Комбинат. Он решает пойти пешком, идет через центральные районы Москвы. Летняя Москва прекрасна. Сережа подходит к неприметной двери в бетонной стене. Звонит в звонок. Да, слушаю. Это Сергей Петрович… Фролов. Я на СК.

Звонок отзывается открывающим звуком.

Сережа входит. Коридор. Сережа не знает, идти ему вперед или не идти. Навстречу Сереже выходит бодрый человек, протягивает Сереже руку.

— Здравствуйте.

Сережа отвечает, естественно.

— Здравствуйте.

— Давайте, проходите сюда. Так, так, сюда.

Окно регистрации. Бодрый человек говорит:

— Документы, пожалуйста. Извините, надо все же соблюсти порядок.

Происходит оформление документов. Сереже вручают пластиковый пропуск.

— Ну, пойдемте.

Идут по длинным светлым коридорам. Идут, идут и приходят, наконец, в кабинет бодрого человека.

— Располагайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?

— Да… можно… чай… зеленый… без сахара. Хотя… какая теперь уже разница.

— Отлично. Светочка, принеси чай, зеленый, без сахара, и мне кофе, как всегда.

Бодрый человек некоторое время молчит. Сережа тоже молчит.

Бодрый человек: Сергей… Петрович. Фролов. Хорошо. Я рад приветствовать вас в нашем Комбинате. Сразу скажу: здесь у нас ничего такого страшного нет, не бойтесь. Вот прямо первая для вас информация: не бойтесь. Все хорошо. Расслабьтесь, настройтесь на лучшее.

— Да, спасибо. Я уже как-то постарался. Плоховато, конечно, получается.

— Да, с самого начала людям трудно. Это да. Я вас понимаю. Ладно.  У нас сегодня с вами инструктаж. Давайте начнем, а там, дальше, многое для вас прояснится.

— Страшновато звучит слово «инструктаж».

— Ну, ничего страшного на самом деле. Тут у нас все страшно только сначала, а потом ничего. В общем, я начну инструктаж, если вы не против. Не против?

— Да.

— Ну еще бы. В общем, так. Как вам уже, кажется, известно, в стране введен режим Общей Гуманизации. В рамках которого возвращена смертная казнь. Ну да, можно, конечно, смеяться, издеваться. Но лучше не надо, особенно вам и в вашем положении. Возвращена смертная казнь по преступлениям в сфере морали и по экономическим преступлениям. Это вы, думаю, знаете.

— Ну, в общем, да. Странный какой-то закон.

— Странный? Можем его обсудить, если хотите. У вас есть такое право.

— Да я не то, что хотел бы обсуждать. Просто странно. За убийство, изнасилование нет срока, а за вот это…

— Да, это на первый взгляд кажется странным. Но, как бы вам объяснить… Убийца, насильник — они уже как бы сами себя приговаривают к страшному наказанию, к нравственной смерти. Их нужно законом просто немного подтолкнуть к осознанию их проступков.

— Это немного смешно звучит.

— Не надо смеяться. Нарушения типа того, что допустили вы, простите, не хотел бы вас лично обсуждать… так вот, такие нарушения у нас в обществе до сих пор считаются приемлемыми. Подумаешь, переспал с девушкой! И люди, которые такое допускают, даже гордятся этим, ходят, так сказать, гоголем. И коррупция тоже. Люди считают, что это нормально, гордятся этим! Типа, я делаю дела, я такой вот деловой человек, не то что вы все, лохи. Человек гордится своими экономическими преступлениями. И вот, чтобы как-то подчеркнуть недопустимость таких преступлений, сделать их более, что ли, выпуклыми, наше государство пошло на такие вот меры. А что делать.

— Более выпуклыми. Ну, хорошо.

— Да, Сергей Петрович. Более выпуклыми. Сергей Петрович, я должен сейчас провести для вас экскурсию по нашему Комбинату. Пойдемте.

 

Бодрый человек и Сережа долго идут по странноватым светлым коридорам, приходят в еще один коридор, очень светлый и широкий.

— Сергей Петрович, вот это, собственно, коридор, где когда-нибудь решится ваша судьба, вы уж извините за этот высокий штиль. Вы будете каждый день выходить здесь на прогулку, вот отсюда и вон туда, и в один из дней… ну, вы понимаете. Но когда это будет, никто не знает. Вы сможете спокойно состариться и умереть своей смертью. А можете и не состариться и не умереть. Это уж как получится, это уж как повезет.

— То есть я вот так иду и мне в спину стреляют, да?

— Ну, в общем, да. Вы ничего даже не заметите. Пулемет разносит человека сразу в клочья, за полсекунды. Вы ничего не почувствуете. Гуманная казнь. Да правда, вы не бойтесь. Раз — и все. Даже ничего не успеете почувствовать.

— Это я вот так буду каждый день ходить и спиной чувствовать, что сейчас стрельнет?

— Ну да. Но, знаете, мы наблюдаем за приговоренными. На самом деле очень быстро привыкают все. Будете ходить просто так, как зубы почистить. Привыкнете. Только первое время страшно. Ну, ну, не надо дрейфить! Это на самом деле фигня. Вы быстро привыкнете.

— А можно пулемет посмотреть?

— Да, конечно, это ваше право. Вот, смотрите, вот сюда. Видите?

Сережа видит подвешенный к потолку страшный на вид пулемет. Несколько дул на круглой штуковине, судя по всему, вращающейся. Это очень угрожающая конструкция, на нее страшно смотреть. Пулемет выкрашен в белый цвет.

— Это вот… он?

— Ну да. Будете каждый день видеть его по пути на прогулку. Но я вас уверяю, опять-таки, вы быстро привыкнете. Не будете обращать на этот пулемет никакого внимания.

— Трудно на такую штуку не обращать внимания. Ну ладно.

— Это вам сейчас так кажется. Ну ладно, давайте как раз пройдем по этому коридору, не бойтесь, пулемет не выстрелит. Давайте посмотрим место ваших прогулок.

Сережа и бодрый человек долго идут по коридору и выходят в прекрасный парк. Он расположен прямо посреди города. Дорожки, деревья, кусты, все очень красиво. По дорожкам ходят немного странные люди.  В их облике нет ничего странного, но, когда смотришь на них, первое слово, которое напрашивается при их виде, — странные. Они не обращают никакого внимания на появившихся Сережу и бодрого человека.

— Вот здесь вы каждый день будете гулять.

— Правильно ли я понял, что прогулка будет возможной только после прохождения под пулеметом?

— Да, совершенно верно. Все эти люди именно так получают право на прогулки в этом, согласитесь, прекрасном парке.

Сережа видит странного вида людей, меланхолично прогуливающихся в парке и совершенно никак не коммуницирующих друг с другом.

Сережа идет по дорожке парка, доходит до паркового ограждения. За не очень убедительным забором (легко перелезть, перепрыгнуть) — обычная московская улица, по тротуару ходят люди, по проезжей части ездят машины, автобусы, трамваи.

— А если я захочу убежать? Вообще, если я не приду в этот ваш Комбинат? Уеду куда-нибудь? Что будет?

— Ну, что будет. Ну что вы как маленький. Что будет, что будет. Если убежите из Комбината, то через пару минут задержим и вернем обратно. Камеры, слежение по расположению телефона, ну обычное дело. Если просто попытаетесь убежать, не являясь в Комбинат, тоже быстро обнаружим. Можно включить работу системы «Доброе возвращение», вы сами к нам прибежите и попроситесь, чтобы мы вас обратно приняли. Это, знаете, такое воздействие… да вы наверняка читали. У человека единственное чувство, единственное желание остается, абсолютно доминирующее — вернуться туда, откуда убежал.

— М-м, это интересно. Я слышал, конечно, про что-то такое. А если человек попытался бежать и его поймали, что ему будет?

— Ну вы прямо как будто собираетесь бежать. Немного не ожидал от вас. Если человек пытался бежать, его задержали и вернули в место заключения, то ему ничего не будет. Стремление к свободе признано нашим законодательством естественным стремлением человека. Это не наказывается. Срок не добавляется.

— Какая-то неожиданная гуманность.

— У вас просто есть предубеждение. Новая система гуманна. Ладно. Давайте я вам ваш номер покажу.

Сережа и бодрый человек некоторое время идут по коридорам, потом оказываются в уютном коридоре гостиничного типа с многочисленными дверями. Бодрый человек сверяется с электронным ключом, открывает дверь.

— Ну вот, вэлкам. Ваш номер.

Нормальный гостиничный номер. Широкая кровать, рабочий стол, много розеток, санузел с удобной душевой кабиной.

— Вот, будете здесь жить. Посмотрите, все устраивает? Жалобы есть? Пожелания, может, какие-то?

— Да нет, нормально все вроде. А тут можно с компьютером?

— Да, конечно. Мы выделяем каждому заключенному персональный компьютер с безлимитным выходом в интернет, но, если хотите, можете со своим компьютером прийти. Все можно, все. И можете как угодно общаться.

— Прямо вот никаких ограничений нет? Фейсбук, инстаграм, вконтакте, ютюб?

— Да, пожалуйста, пользуйтесь любыми сетями, любыми сервисами. По телефону можно звонить, куда и кому угодно. Никаких ограничений.  Я же говорю, мы стараемся по возможности гуманизировать процесс.

— Гуманно. Надо же.

— Да, Сергей Петрович, гуманно. Мы стараемся. Ну, наверное, можно считать нашу экскурсию оконченной. Приходите… покажите мне ваш буклет… да… приходите, заселяйтесь, будем с вами тут жить. Да не бойтесь, это не так страшно, как вы думаете. Приободритесь! Вот сюда, пожалуйста, вот сюда. Давайте, до свидания. Как сейчас говорят, хорошего дня.

 

Эпизод 14

 

Сережа, не очень трезвый, но в целом в нормальном состоянии, приходит в свою, пока еще, квартиру. Сережа не очень ловко снимает с себя обувь, это сопровождается грохотом. Сережа снимает с себя верхнюю одежду. Сережа входит на кухню. На кухне сидит его (пока еще) жена Света с ноутбуком.

— Ну как? Как тюрьма? Посмотрел, ознакомился?

— Ну, так. Нормально, в принципе. А ты что имеешь в виду? Какой-то тон у тебя… Такой.

— Да нет, ну мне же как простому обывателю, далекому от смертной казни и от вот этого всего, интересно же, как там все у вас, больших серьезных личностей, происходит.

— Издеваешься. Ну давай. А меня ведь скоро расстреляют.

— Да нет. Ты извини. Ну я просто хотела спросить. Как там оно у них все?

— Ты так говоришь, как будто меня уже нет, как будто я уже расчеловечился.

Света вдруг протягивает руку, гладит по лицу Сережу. Встает, подходит к нему, целует в губы.

— Зря ты изменил мне. Ты хороший парень, но все как-то изменилось, не могу ничего с этим поделать. Как-то все обрушилось. Извини. И с этой твоей смертной казнью… Какая-то страшная нелепость… Я теперь ничего не могу с этим сделать. Хочу помочь тебе и не могу. Хочу спасти тебя и не могу. Знаешь, есть такое стихотворение. «Встретить хочу тебя и не могу. Потому что обман — это не шуточки на лугу».

— Да, знаю. Анна Логвинова. Хорошее стихотворение.

— Да, точно. Вот как-то так. Ты меня прости.

— Мне еще несколько дней нужно будет у тебя перекантоваться.

— Да, давай, конечно, без проблем.

— Спасибо.

— Ну вот там, давай, располагайся.

— Света.

— Да.

— А может быть, мы…

— Нет, Сережа, давай все же нет.

— Ладно.

 

Эпизод 15

 

Сережа приходит на смотровую площадку на Воробьевых горах. Стоит, оглядывается, смотрит на туристов/смотрящих. Ходит туда-сюда. Наконец к нему подходит красивая девушка. Это та девушка, которая присутствовала в судебном заседании.

— Здравствуйте, Сергей Петрович, — произносит девушка.

— Здравствуйте, Илона. Я немного удивлен вашим этим фактически вызовом.

— Сергей Петрович. Я… Я не знаю, как вам сказать. Я еще в суде сказала, что не виню вас. Я в суде сказала, что все было… мне очень мерзко произносить эти слова, но… по взаимному согласию. Как-то мерзко звучит. Мне мерзко писать и говорить это, как будто это могло быть без моего согласия. Этого не могло быть в принципе. И для меня было оскорбительно, что люди обсуждали эту ситуацию, как будто она могла состояться без моего согласия, вот это самое мерзкое, думаю, вы понимаете.

— Да, Илона, это я понимаю.

— Ну, хорошо.

— Ну вот и славно. Давайте посмотрим на величественный пейзаж Москвы, а потом меня через какое-то время расстреляют.

— Да, давайте посмотрим. Зря говорят, что Москва некрасивая.

— Конечно, зря. Москва — это ЛГЗ.

— Что такое ЛГЗ?

— Это лучший город Земли. Была такая советская песня.

— Ну, я соглашусь. Может, еще Питер?

— Да вы ничего не понимаете в городах. Ну какой Питер? А, впрочем, да, и Питер.

— А Киев?

— Да, вечный город Руси. Я его когда-то любил. Но с некоторых времен перестал. Хотя красивый, конечно.

— Ну вот.

— Да.

— Сергей Петрович.

— Да.

— Я хотела сказать.

— Да, говорите, конечно. Если хотели.

— Сергей Петрович, я люблю вас. Я не хотела, чтобы это все так вот получилось.

— Да, я понимаю. Смотрите, а ведь они сейчас нас тоже контролируют.

— Да, Сергей Петрович. Я… не знаю… вы меня простите, или нет…

— Ну что вы, о чем вы. Я вас прощаю. Не парьтесь так сильно об этом. Вам-то что? Вы себя ведете очень благородно для жертвы.

— Сергей Петрович, ну какой жертвы.

— Ну как. Моей жертвы. Но, знаете… думаю, нам надо уже как-то прекращать. Я вам очень благодарен. Вы хорошая девушка, умная. Надеюсь, у вас все будет хорошо. А у меня все будет плохо. Меня скоро расстреляют. Но это не вы виноваты. Это так сложились обстоятельства. Ну и ладно.

— Сергей Петрович, да, я понимаю. Простите, хотела у вас спросить. Сергей Петрович, вы меня любите?

— Илона… трудно ответить на ваш вопрос. Если бы мне предстояла долгая счастливая жизнь, я бы что-то придумал, что-то ответил на ваш сложный вопрос. Но поскольку я скоро буду казнен, буду расстрелян из пулемета, знаете, это не совсем обычно — быть расстрелянным из пулемета, то я скажу — трудно сказать, Илона, трудно сказать. Вот мне трудно будет жить и умереть и жить после смерти с таким ответом, и вы тоже живите с таким вот неопределенным ответом — трудно сказать.

— Сергей Петрович…

— Да, Илона. Давайте обнимемся. Вы хорошая девушка.

— Сергей Петрович… Сергей Петрович… я…

— Да, Илона, да, спасибо, пока, пока.

 

Эпизод 16

 

Сережа и Света смотрят вместе ночью фильм «Бангкок Хилтон». Действие доходит до расстрела девушки-наркодилерши. Ее ставят и привязывают к столбу. Перед ней стоит противотанковый пулемет. Пулемет наводят на привязанную жертву, фиксируют. Между ней и пулеметом устанавливают бумажный экран, чтобы жертва не видела, как в ее сторону вылетают пули из пулемета. Гуманность. Хотя она бы и так ничего не заметила, какая разница. Это ведь доли секунды. Но все равно — гуманность, гуманность. У пулемета есть оператор, человек, который приводит пулемет в действие, фактически, палач. Какой-то тайский парень. Наверное, служащий тюрьмы, получает повышенную зарплату. Там еще есть какой-то высокий чин, генерал или еще кто-то в этом роде. Он распорядитель казни. Генерал, или кто он там, делает жест рукой, тайский парень-палач тоже делает жест рукой, двигает какую-то штуку вперед, и пулемет стреляет, и нам, кинозрителям, показывают, как бумажный экран, отделяющий пулемет от девушки, разрывается в клочья.

Девушка, наверное, тоже разрывается в клочья. Ну так, по логике.

Света и Сережа обсуждают фильм и конкретно эту сцену. Света говорит:

— Да, крандец.

— Типа да.

— У них там, в Таиланде. Это вообще. Дикая страна.

— Типа да. Но у нас, видишь, тоже.

— Да. Мы тоже дикая страна.

— Прикинь, меня тоже так.

— Сережа.

— Меня тоже так расстреляют.

— Сережа. Ну да. Но не совсем так.

— Да, есть отличия. Без бумажного экрана.

— И не в лицо, а в спину.

— Да, действительно. Света, умеешь ты подбодрить.

— И у тебя будет еще неизвестность.

— Да.

— Ну вот.

— Будем еще смотреть?

— Как хочешь. Знаешь, чем закончилось?

— Там эта австралийская девушка вроде выбирается из всех невзгод.

— Да, этой суке ничего не делается. Ее спасают эти героические англосаксы. Эти пидорасы без страха и упрека. Ну а как еще. Как же еще может быть.

— Да ладно, нормальные вроде ребята.

— Давай что-нибудь другое посмотрим.

— Да, давай.

 

Эпизод 17

 

Сережа прощается с Москвой, которую он очень любит, как всякий коренной москвич. Сережа не придумывает ничего лучшего, чем начать прощание с Москвой с прихода на Красную площадь. Он приезжает на станцию метро «Площадь Революции» и приходит на Красную площадь, как дурак. Стоит как идиот на Красной площади, смотрит на все вот это. Сережа долго стоит на Красной площади и смотрит на нее, на сооружения, которые ее окружают — кремлевскую стену, Мавзолей, храм Василия Блаженного, ГУМ, Казанский собор, Исторический музей. Натурально как дурак, как идиот вращается вокруг своей оси, поворачивается, смотрит вокруг. Потом перестает вращаться и просто неподвижно смотрит на Спасскую башню. Это и правда самый красивый объект Красной площади. Сережа смотрит, смотрит. Смотрит пристально. В какой-то момент Сереже начинает казаться, что вся площадь становится красной. Все становится красным — и брусчатка, и собор Василия Блаженного, и люди на площади, на Красной площади, которая стала полностью красной. Сережа смотрит на все это, и ему, кажется, становится нехорошо. К Сереже моментально подходит полицейский. Здравствуйте, старший лейтенант Лебеденко, как вы себя чувствуете? Врача не нужно? Нормально, да? Правда, нормально? Ну смотрите. Давайте тогда идите вон туда, вон, видите, на Ильинке, есть скамеечки, вот идите туда, посидите. Если помощь нужна будет, обращайтесь.

Сережа плетется на Ильинку, садится на скамейку. С Сережей ничего не происходит. Сереже уже хорошо. Да и плохо ему не было. Сережа осторожненько перебирается через Красную площадь к другому ее концу, то есть, получается, к Манежной площади. Переходит через длинный подземный переход к началу Тверской улицы. Выходит на поверхность, идет вдоль Тверской улицы. Сережа отмечает про себя полную отшибленность чувств. Он ничего не чувствует. Ему как бы все равно. А раньше ведь он чувствовал. Сережа очень быстро понимает, что все дело в его жизненных обстоятельствах, в предстоящей ему смертной казни. Тут получается интересная и странная мысленная конструкция: Сережа хотел прогуляться по Москве и в то же время не помнить о смертной казни. Как оказалось, это невозможно. Так не получится. Это не работает. Человечество в этом смысле то ли обманывалось, то ли просто хотело дополнительно поглумиться над приговоренными. Ну вот эта, знаете, старая английская традиция — типа, человека ведут на казнь и позволяют ему заходить в попутные кабаки и выпивать в каждом кабаке по рюмке. Но это так себе милость. Это, по сути дела, дополнительный способ помучить человека.

Сережа стоит на Пушкинской площади и беспомощно озирается. Он понимает, что сейчас в последний раз видит все вот это. Дом с магазином «Армения», дом с «Галереей Актер» (ее кажется, уже нет, или есть), памятник Пушкину, здание «Известий», здание Английского клуба вдали, начало Тверского бульвара. Сережа не знает, что ему надо делать и чувствовать в этой ситуации и в этом месте. Он долго стоит, молчит, смотрит. Он вдруг думает и осознает приход мысли: все же главное место в Москве — это вот здесь, на Пушкинской площади. Там, на Красной, — главное сакральное место, а просто главное место, место, вокруг которого вращается вся жизнь, — это вот здесь, это Пушкинская площадь, Пушка, как когда-то говорили, но сейчас давно уже не говорят. Ну, может быть, есть еще пара мест — Новокузнецкая, Чистые пруды. Там тоже жизнь ощутимо завихряется. Сережа думает: может быть, сейчас поехать туда или пойти (ведь рядом).

Сережа представляет себе, как он тупо стоит на площади рядом с метро «Тургеневская» и смотрит на бывшее здание ВХУТЕМАСа и на нынешнее здание театра «Et Cetera», и ему становится не очень хорошо, и он решает не посещать напоследок самые оживленные места Москвы.

Хотя… Есть некоторый смысл в том, чтобы дойти или доехать до Чистых прудов. Лучше дойти. Сережа идет по бульварам. Лето, хорошая погода, и на бульварах хорошо. Как же хорошо на московских бульварах, думает Сережа. Какое же это хорошее место. В этом месте мысль Сережи тупеет, упирается в тупик. Возможно, это связано с общей тупиковостью его жизни, с тем, что он больше никогда не сможет посетить эти благословенные места. Да, он ловит себя на некоторой тупости, тупиковости мышления. Некуда думать. Ну да. А что. Чего же ты хотел.

Тем не менее у Сережи остается еще время для очень длинной прогулки по Москве и даже по Московской области. Хотя Сережа — не фанат Московской области (а зря), и дело ограничивается Москвой.

Сережа легко преодолевает крутой подъем Рождественского бульвара (здоровье у Сережи хорошее, вот какая ирония судьбы) и выходит к Чистым прудам. Сережа ждет на конечной остановке трамвая. Ему хочется, как в детстве, покататься на трамвае. Сережа помнит, как он с мамой катался на трамвае «А», как мама рассказывала, что это раньше был самый главный московский трамвай. Сережа с мамой приезжали или приходили на конечную остановку трамвая «А», ждали, садились в трамвай и ехали. Чистопрудный, Покровский, Яузский бульвары, Новокузнецкая улица, переехать Садовое кольцо, Павелецкий вокзал. И за вокзалом — кольцо, трамвай делал круг вокруг церкви, там было совсем тесно, трамвай задевал деревья и почти задевал церковь, и выезжал обратно на Дубининскую улицу, и полупустой ехал к Чистым прудам, и эта поездка вызывала у Сережи восторг, восторг.

Сейчас нет этого маршрута.

Хотя почему нет. Маршрут «А» остался, никуда не делся. Просто он теперь не разворачивается на том, старом кольце вокруг церкви у Павелецкого вокзала. Теперь он поворачивает к Павелецкому вокзалу и идет дальше, до Новоконной площади.

Сережа дожидается трамвая «А», садится в него, оплачивает проезд при помощи карты «Тройка». Терминал сообщает, что на карте «Тройка» осталось еще 386 рублей. Сережа думает: надо будет оставить Свете.

Сережа доезжает до Новоконной площади. Это конечная. Тут рядом Калитниковский пруд. Тут рядом Скотопрогонная улица, на которой он всегда хотел побывать, но так и не побывал. А сейчас как-то не хочется на ней бывать, потому что Сережа чувствует некоторую близость своего положения и положения скота, который гнали по Скотопрогонной улице на бойню (станция Бойня, Микояновский мясокомбинат).

Сережа едет обратно, до Чистых прудов, выходит из трамвая «А», ждет, дожидается трамвая 39 (в его детстве набор маршрутов здесь был такой же: «А», 3, 39, он запомнил это на всю жизнь). Сережа садится в трамвай 39, едет по довольно интересному маршруту до метро «Ленинский проспект», выходит, переходит на станцию МЦК «Площадь Гагарина», садится в поезд МЦК и едет.

Сережа едет и думает: на хрена он вообще решил ехать и прощаться с Москвой? Зачем это все? Он сейчас не чувствует по отношению к Москве вообще ничего. Это просто часть убивающей (убившей) его реальности. Сейчас это не Москва, которую он всегда, с детства до дрожи любил, а часть реальности, которая приговорила его к смерти. И прощание получается чем-то вроде прощания с предавшей тебя и осудившей тебя на смерть матерью, как-то так.

У станции «Белокаменная» Сережу почти затошнило. Если ехать против часовой стрелки, там можно увидеть аккуратненький выход со станции, аккуратненькую дорожку параллельно путям, дорожка обрывается, аккуратные фонари заканчиваются, и все, и все, и все.

Сережа решил проблему привычным способом. Доехал до следующей станции, купил в магазине пару бутылок виски («Ред Лейбл», проверенный вариант, хотя часто подделывают), выпил. Стало гораздо легче, но и менее ярко. Ростокино, Ботанический сад, Владыкино. Поездил еще. Выпил. Поездил. Выпил. Поездил. Выпил. И ближе к ночи вернулся домой.

 

Эпизод 18

 

Сережа входит в свою (пока еще) квартиру. Света, как всегда, сидит на кухне за ноутбуком. Сережа не очень пьян, так, слегка. Это та мера опьянения, с которой он приходил домой почти всегда. Сережа раздевается, разувается. Света, как обычно, не обращает на него внимания, пока Сережа не входит в кухню.

— Свет, привет.

— Привет.

— Чего делаешь? Такая прям сосредоточенная.

— Да так, ничего особенного. Да какая, собственно, разница. В твоем-то положении.

— Да, Света, ты никак не могла не сказать о моем положении.

— Ну а что. Твое положение вот такое, извини. Я не виновата.

— Да, Света, естественно. Конечно.

— Ну а что.

— Ну да.

— Видишь, конфликт исчерпался. Как просто. Ура.

— Да, типа, ура.

— Ну как? Где был? Попрощался со столицей?

— Ну, так. Погулял сначала.

— На Красной площади, небось, был? Всем известно, что Земля начинается с Кремля, да?

— Ну… да, был на Красной площади.

— Всегда восхищалась твоим вкусом.

— Света, вот знаешь… когда тебя скоро расстреляют, из пулемета… немного другой вкус формируется. Эти вот штучки все интеллигентские становятся неважными.

— Да, понимаю. Хочется припасть к силе, которая тебя приговорила к смерти.

— Света… Да, от тебя… ладно, даже не знаю, что сказать.

— Ну да. Что я бессердечная сука.

— Не я это сказал.

— Да, это наша давняя проблема — приходится многое говорить за тебя. Ну ладно. В конце концов, действительно, надо уважать твою потенциальную мертвость. Ну и как? Как Москва вообще?

— Какая же ты все-таки сука. Тварь.

— Ну ладно, забудь, забей. Расскажи про Москву.

— Хороший такой запрос. Что тебе рассказать?

— Ну… ты же сегодня прощался с Москвой? Расскажи, как она. Тем более что она каждый день меняется. Может, я чего-то нового не знаю.

— Света, у тебя просто офигенный вопрос к человеку, которого скоро казнят смертной казнью.

— Сережа, ну я понимаю, но ты тоже, знаешь, не парься так сильно. Все мы помрем когда-нибудь. Не строй из себя вот этого… Из мировой литературы.

— Ну да. Ну вообще. Ты, Света, конечно… Ладно, не хочу ругаться в моем положении.

— Да-да, Сережа, это правильно, ругаться — грех. Надо всерьез задуматься о своей посмертной судьбе.

— Ты, конечно, вообще.

— Да ладно, Сереж. Ну я так… Ты же знаешь, начну шутить — остановиться не могу. Ну расскажи, как ты съездил.

— Ну как. Сейчас смеяться будешь.

— Не, не, честное слово. Не буду. Я вся серьез.

— Ну, я же говорил, сначала съездил на Красную площадь.

— Да, зря я обещала не смеяться. Хотя, да, собственно, ты же сам сказал. И я сама это предполагала.

— Ну да.

— Но я же и не смеюсь. И что там, на Красной площади? Я как-то давно не была, примерно с рождения.

— Нормально.

— М-м. Ну отлично. И что еще?

— Пошел потом на Пушкинскую.

— Да ты оригинал.

— Да, я вот такой банальный человек.

— И что там, на Пушкинской? Пушкин не переехал?

— Света… ну вот зачем ты сказала мне рассказывать?

— Ну, прикольно.

— Нет, не переехал.

— Ну а дальше чего?

— Да ничего, Свет. Так.

— Обижаешься на меня?

— Нет, чего обижаться. Ну, то есть да.

— Ну, хорошо.

— Да, охренительный разговор.

— А что, надо, чтобы «Милый, я не представляю жизни без тебя! Вся моя жизнь — это ты!»? Вот это все? А ты бы меня утешал?

— Ну а что, было бы прикольно.

— Вот все вы такие.

— Ну а что. Было бы прикольно, если ты хотя бы год не выходила замуж и не трахалась ни с кем, а потом уже… как получится. В этом есть что-то.

— Ты, наверное, думаешь, что после твоей смерти… или как там, казни… да, после твоей казни я пущусь во все тяжкие, буду блудить направо и налево? Да нет, в мои планы это не входило. Считай, что обещаю тебе: год траура соблюду. Ни с кем ничего.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— А что ты смотришь?

— Угадай с трех раз.

— Фильм.

— Да, точно. В проницательности тебе не откажешь.

— Да, я такой. А какой?

— Что какой? Ты какой?

— Какой фильм?

— Ну как тебе сказать. Ну, такой. Там некоторые действующие лица совершают некоторые действия. Если обобщить, то в рамках экрана дергаются световые пятна.

— А. Ну да.

— Цветовые пятна разных цветов.

— Да, спасибо, это важное уточнение. А то я думал, что там черные пятна наскакивают на белые.

— Ну нет, что ты. Кино с тех давних пор ушло далеко вперед. Пятна стали цветными, и стало гораздо интереснее.

— Ну еще бы.

— Ладно, я спать.

— Я завтра… пойду, туда.

— Да?

— Хороший вопрос. Ну да.

— М-м. Ну, рано или поздно это должно случиться.

— Вот, завтра — это рано или поздно.

— Блин. Блин.

— Да, рано или поздно это должно случиться. Ты очень мудро сказала.

— Не издевайся.

— Ладно, не буду.

— Ну правда. Ну чего ты.

— Правда, не буду больше издеваться.

— Сходить с тобой?

— Да зачем?

— Ну… проводить.

— В последний путь, типа? Но я в процессе последнего пути еще буду живой.

— Ну вот, живого провожу.

— Живого в последний путь? Это красиво.

— Вот в этом вся твоя филология, все твое преподавание. Прицепиться к какому-то слову и начать его раскручивать, искать в нем дополнительные смыслы.

— Ну, чем богаты, тем и рады.

— Короче. Могу проводить, если хочешь.

— До тюрьмы?

— Ну да, до тюрьмы.

— Света, спасибо.

— Да пожалуйста.

— Света…

 

<В этом месте нам нужно представить, что это не роман, а киносценарий, есть сценарист, режиссер, продюсер; и они решают, есть ли в этой сцене близость героев, или нет.>

 

Эпизод 19

 

Сережа выходит из подъезда бывшего своего дома. С ним Света. Они молчат, выглядят довольно сумрачно. Света говорит:

— Может, все-таки на такси? Ну, включи свой разум.

— Нет, Света. Не на такси. Ну можно мне в последний раз что-то по-своему сделать?

— Можно.

У них два больших чемодана. Света:

— Как мы с этим попремся?

— Да нормально.

— Ну как нормально.

— Ладно. Давай на такси.

— Я так рада, что в тебе даже в такой ужасной ситуации звучит голос разума.

— Ох, Света. Сейчас…

Вызывает такси, указывая адрес в двух домах от нужного.

— Вызвал. Шесть минут.

— Мм.

— Света, а ты меня больше не увидишь.

— Ну почему. Еще есть ожидание такси, еще поездка, еще переться от адреса, который ты указал, до тюряги этой твоей. В общем, дохрена получается.

— Светочка, ну ты… да… ну ладно. Но это все равно не очень много по сравнению с, не знаю, вечностью.

— Все относительно, прости за банальность.

— Да. Вот и такси подъехало.

Сережа и Света грузят чемоданы и сумки в такси. Усаживаются в такси — Сережа спереди, Света сзади. И они едут, едут.

Едут, едут. По центру Москвы. По бульварам Москвы. По Садовому кольцу. По Третьему транспортному. По улицам Камер-Коллежского вала.  В общем, они едут. И останавливаются на обычной улице с плоскими обычными домами. Они вроде не страшные. Вроде такие, нормальные. Они страшные.

Сережа и Света выходят из такси, водитель открывает багажник, помогает выгрузить чемоданы.

— Большое спасибо!

— И вам спасибо! Хорошего дня!

Это что-то новое. Раньше не говорили вот так — «хорошего дня».  Теперь говорят.

Света спрашивает:

— А где тут?

— Это вот там.

— А. Ты специально?

— Ну да, чтобы не прямо сразу, к двери.

— Ну да. Вообще-то, правильно. Слушай, подожди.

— Да, конечно. Нам торопиться некуда.

— Давай тут. Тут расстанемся.

— Ну, давай тут.

— Сережа.

— Да.

— Стой. Давай тут.

— Тут будем расставаться?

— Да.

Они оба долго молчат.

— Сереж.

Света глотает слезы.

— Света…

— Сереж. Я люблю тебя.

— Да. Света, спасибо. Я тоже тебя люблю.

— Видишь как.

— Да, херня какая-то.

— Да правда.

— Ну, как есть.

Они неловко, как школьники средних классов, целуются. Света:

— У тебя есть чего-нибудь?

— Нет. Но можно сбегать.

— Давай. Я тут с чемоданами посижу.

Сережа идет в магазин (он тут рядом, магазины сейчас всегда рядом), покупает обычный набор — «Рэд Лейбл» и «Уайт Хорс», покупает закуску (сырки) и запивку (минералку), возвращается. Света:

— Тебя туда пустят?

— Да должны.

— Идиотская была бы ситуация: человек стучится в тюрьму, на смертную казнь, а его не пускают.

— Ну да, прикольно. Должны пустить.

Они некоторое время пьют, обмениваясь ничего не значащими репликами.

Сережа:

— Знаешь… мне, наверное, надо уже идти.

— Ну давай. Когда-то это действительно надо сделать.

— Давай, да.

— Тут у нас еще осталось дохренища.

— Ну, оставь себе. Возьми домой.

— Домой. Раньше у нас было общее домой. Теперь нет.

— Да. Это так.

— Не буду забирать ничего «домой». Не могу, не хочу.

Света берет бутылку и бросает ее в стену ближайшего жилого дома.

— И другую тоже.

Света берет другую, недопитую бутылку и тоже бросает ее в стену ближайшего жилого дома.

Света:

— Вот так.

Они стоят примерно в двухстах метрах от входа в тюрьму.

— Ну, иди. Чемоданы сам дотащишь?

— Да, да.

— Иди. Не знаю, что еще сказать.

— А ты мне сказала недавно, что любишь меня.

— Да, сказала.

— Значит, любишь?

— Ну, какое это сейчас имеет значение. Тебя скоро убьют, расстреляют из пулемета, тело твое разорвет в клочья. Какая разница, люблю я тебя или нет? Тебя ведь уже, фактически, нет. Тебя нет, Сережа. Понимаешь? Кого, что мне любить? Понимаешь, или нет?

— Понимаю.

— Все ты, Сережа, понимаешь. Всегда ты все понимаешь. Сережа, а давай сделаем что-нибудь? Давай закажем «Яндекс-такси». Давай закажем Рязань или Кострому, или Пермь, или Хабаровск? Да, там можно! Любое место в пределах России! Давай рванем куда-нибудь! Давай рванем, остановимся в гостинице, поживем где-нибудь, потом еще куда-нибудь? И тебя потом поймают, и меня, но хоть хорошо поживем, а? Деньги хоть потратим?

— Света… это все фигня какая-то. До первого поста ментовского.  И зачем тебе это? Я ладно, а тебе зачем?

— Да, действительно. Зачем. Зачем.

— Спасибо тебе.

— Да, пожалуйста.

— Правда.

— Да. Не выходят из нас Бонни и Клайд.

— Да.

— Кишка тонка.

— Ну да.

— А что, там ведь нормальные условия. Как в гостиничном номере. Это же не то, что в сраном тюремном бараке.

— Да, там нормальные условия. Такие, хорошие. Питание хорошее.

— Питание хорошее.

— Да, питание хорошее.

— Да, да, питание хорошее. Это хорошо, когда хорошее питание.

— Света.

— Что?

— Может, хватит как-то уже?

— Сережа, ну прости, но меня да, бесит вот это вот все. Вот эта твоя забота о быте, такая трогательная. На фоне смерти. Вот эта твоя приземленность на фоне смерти твоей же. Ты скоро умрешь! Ты это понимаешь?! А ты все о каких-то обидах на меня, о каких-то мерах комфорта! Сережа, очнись! Когда я выходила за тебя замуж, я думала о тебе, что ты кто-то типа Хармса, Введенского, Друскина, Липавского, Мандельштама, хотя бы!  А ты?! Ты кто?

— Света, ну это смешно. Ты мне предъявляешь, что я не Хармс и не Введенский. Ну, прости меня, пожалуйста. Ну, как-то не дотянул.

— Да. И ты меня тоже прости. Что-то я устроила такое. Ладно, давай, иди.

— Ладно, пойду. Ну, давай, Света.

— Давай. Прости, что я тебе тут наговорила.

— Да ладно, ничего нового.

Они неловко целуются.

— Ну, пока.

— Ну, пока. Пока.

Сгорбленная Света идет куда-то. Сгорбленный Сережа идет в сторону ворот (двери) тюрьмы, таща за собой два чемодана и сумку.

 

Эпизод 20

 

Сережа сидит в своей камере, очень похожей на гостиничный номер в примерно трехзвездочном отеле. Он сидит в удобном кресле перед компьютерным столом. На столе — монитор стационарного компьютера, а перед монитором — Сережин ноутбук. Стационарный компьютер предоставлен администрацией Комбината, а ноутбук принадлежит лично Сереже. Сережа может пользоваться как тем, так и другим. Несколько в стороне стоят два раскрытых чемодана с вещами Сережи. На одно из кресел накинута казенная, тюремная одежда Сережи, надо сказать, довольно элегантная — серые джинсы, белая футболка с длинными рукавами, с шнуровкой по вороту, с красной широкой диагональной полосой посередине — очень похоже на форму аргентинского футбольного клуба River Plate. Если присмотреться, в центре красной полосы видна очень мелкая надпись — «КИН — Комбинат Исполнения Наказаний».

Сережа может носить как тюремную, так и свою собственную одежду.

Вообще, у Сережи много степеней свобод, возможностей выбора. При всей незадачливости его положения.

На экране стационарного компьютера появляется оповещение. Сереже предлагается выбрать питание на завтрашний день. Открывается окно специально установленного приложения с меню на пять приемов пищи — завтрак, второй завтрак, обед, полдник, ужин. Можно еще выбрать набор фруктов и йогуртов на ночь. Сережа возится с приложением, выбирает между яичницей, омлетом, разными салатами, супами, мясными и рыбными вторыми блюдами, гарнирами, включающими бурый рис и брокколи, овощами и фруктами, включающими нектарин и авокадо. Это все трудный выбор, но Сережа справляется. Сережа тыкает мышкой в «Заказать». Завтра эту еду ему пять раз принесут в его камеру (номер).

При заселении ему сказали, что столовая не предусмотрена, все питание в камерах, по окончании приема пищи сразу убирают.

Сервис, сервис.

При заселении ему сказали, вернее, еще раз напомнили, что каждый день в 11:00 будет прогулка, и каждый раз во время прохождения по коридору может произойти расстрел. Когда это случится — никто не знает. Отказаться от прогулки нельзя. В случае болезни прогулка осуществляется при помощи специальных защитных мер. В случае отказа приговоренного (Сереже вспомнил — La toilette du condamné, жена говорила) проход по коридору осуществляется под контролем сотрудников Комбината.

У Сережи в данный момент было все хорошо, кроме завтрашнего прохода по коридору под контролем сотрудников Комбината.

А так — нормальная комната, хороший гостиничный номер, кровать кинг-сайз, удобный санузел, отличный рабочий стол с компом, кресло — что надо, только вид из окна неизвестно на что, и не хочется смотреть, а так все нормально, все нормально, все нормально.

Только вот завтрашний проход по коридору.

Да.

Только вот завтрашний проход по коридору. На прогулку.

Как с этим быть.

Только вот завтрашний проход по коридору.

 

Сережа, развалившись в кресле, звонит матери. И между ними происходит следующий разговор.

— Слушаю вас.

— Але, мам, привет.

— Аааааа! А-а! Ты…

— Мам, да, это я, ты чего.

— Это ты?!

— Ну… да, это я. Мам, это я, Сережа.

— Господи… Господи… Дай отдышусь.

— Мам, а что ты так запыхалась-то?

— Ой, подожди… да… Ладно. Ну ты, слушай, ну ты думай своей головой! Я тут помру с тобой! Меня инфаркт хватит! Ну я думала, ты уже…

— Ты думала, что меня уже расстреляли? Что я все? Как Изя в анекдоте?

— Ну… Ты просто сказал, что… ну, там, тюрьма, пулемет… Я думала, уже все.

— Ну вот видишь, еще не все.

— Ну, хорошо.

— То есть, а ты думала, что я после нашей встречи тупо пошел в тюрьму и меня тупо вот так расстреляли?

— Ну… да… Я не понимаю в этих ваших современных вещах. Когда там расстреливают. Я думала, вот мы с тобой поговорили, ты ушел, пошел, и тебя расстреляли. Плакала тут о тебе!

— Мам, мне жаль, что ты плакала. Но… знаешь… ты, конечно, вообще.

— Что вообще! Что вообще! Ну что вообще! Ты… ты как с матерью разговариваешь?!

— Мам, мам! Ты там, это!

— Да ничего, ничего. Сынок… Я, ну как тебе сказать. Раздавлена обстоятельствами, да, это так называется. Ты не думай, что я совсем сошла с ума. Ну, может быть, так, частично. Все-таки такое трудно вынести. Ну вот мы сейчас поговорили, и я все вспомнила. Давай сейчас пока прекратим, мне трудно что-то. Давай, держись, сынок.

— Да, мама, спасибо.

— Ты меня там как-то предупреди, что ли. А то я ведь волнуюсь.

— Мама! Ну как я тебя предупрежу! Я тебе что, позвоню и скажу: дорогая мама, меня завтра расстреляют, ты не волнуйся, все хорошо!!! Не звони больше, смысла уже не будет звонить! Так, что ли?!

— Нет, нет, ну что ты (неожиданно спокойным голосом). Ну мне просто всегда спокойно, когда ты меня предупреждаешь.

— Ну… ну… хорошо, мама, я тебя предупрежу. Ну, пока, позвоню еще, может быть.

— Да, пока (абсолютно безучастно).

 

Эпизод 21

 

Мы видим Свету. Она просто лежит у себя дома в кровати. Лежит неподвижно на спине, глядя в потолок.

 

Эпизод 22

 

Очень деликатный стук в дверь.

Сережа: да.

Дверь открывается. В камеру Сережи входит огромный, очень высокого роста улыбчивый охранник в форме охранника.

— Сергей Петрович?

— Да. Здравствуйте.

— Здравствуйте! Инспектор Антон Сергеевич Калашников! Я буду вашим охранником. Давайте знакомиться.

— Здравствуйте.

— Добрый вечер. Не буду вам докучать. Отдыхайте, сегодня трудный день у вас. Завтра в 10:00 вам доставят завтрак, а в 11:00 мы с вами выходим на прогулку.

— Прогулка — это когда расстреливают?

— Да, на выходе на прогулку производится расстрел. Ну, вы ведь знаете, что это жребием определяется. То есть, не факт, что прямо в первый день. Извините, я должен об этом сказать. Тем более, что вы сами спросили. А сейчас располагайтесь, отдыхайте.

— Спасибо.

— Хорошего вечера!

 

Эпизод 23

 

Очень деликатный стук в дверь камеры Сережи.

— Да…

Дверь камеры открывается, в ней появляется инспектор Антон Калашников с тележкой, уставленной продуктами.

— Доброе утро! Приятного аппетита! Через час мы с вами выходим на прогулку.

— На прогулку? Это вот это?

— Да, если вы это имели в виду.

— А… простите, как вас там…

— Антон.

— Да, Антон… а, ладно.

— Приятного аппетита. Приду через час.

Сережа пытается есть, но у него не очень получается. Он обреченно сидит над вкусной едой, держа в руке бесполезную вилку.

В камеру входит Антон Калашников, и начинается сложное действие.

— Сергей Петрович, ну, вы поели? Покушали, так сказать?

— Ну, так.

— Ну, хорошо. Давайте, вставайте. Пойдем на прогулку.

— Прогулка. Это вот это.

— Ну да, если я правильно вас понимаю.

— Ну…

— Да, давайте.

Антон держит Сережу за плечо, тихо так держит, просто контролируя его, причем он контролирует Сережу, зная, что Сережа не убежит, это такой контроль контролируемого.

Сережа и не думает убегать.

Сережа и Антон выходят из камеры, дверь камеры захлопывается с электронным писком. Вот сюда, пожалуйста, говорит мягко Антон, и они идут, идут по светлому коридору, и выходят в другой коридор. Сережа сразу понимает (и узнает), что это ИМЕННО ТОТ коридор. Сережа и Антон, контролирующий Сережу, оказываются в начале коридора. Того самого коридора. Антон, бодро:

— Сергей Петрович, пожалуйста, вот сюда, на эту белую полосу. Вам надо идти по этой белой полосе, просто идти, туда, вперед.

— Это вот она, полоса для расстрела?

— Сергей Петрович, давайте не будем уточнять. Вы все правильно понимаете. Пожалуйста, становитесь на белую полосу.

— И надо будет по ней идти?

— Да, Сергей Петрович, вы все правильно понимаете, вы же прошли уже инструктаж. Давайте начнем.

— А вы? Вы где пойдете?

— Я пойду параллельным курсом. Вот, видите — синяя такая полоса. Вот я пойду там.

Сережа оборачивается и видит у себя за спиной белый пулемет.

— Это… это вот он?

— Сергей Петрович, ну вы же инструктаж проходили, все уже знаете в основном. Давайте мы с вами пойдем. Вы не бойтесь.

Антон делает шаг к Сереже. Сережа совершает целый ряд судорожных движений, наверное, их не обязательно описывать подробно, можно просто представить человека, который отчаянно не хочет что-нибудь делать, и кричит, и сжимается в комок, и безнадежно сопротивляется, все это совершенно бесполезно и безнадежно.

Антон говорит в рацию «Саша, неблагодарность». В ту же секунду из невидимых дверей выбегает несколько охранников, один из них с чем-то вроде инвалидной коляски. Охранники окружают Сережу, он моментально, даже ничего не заметив, оказывается пристегнутым к креслу типа инвалидного. Все охранники отходят в сторону, за синюю полосу. Сережа издает какие-то звуки, пытается сопротивляться, все это не очень интересно. Антон встает за спиной Сережи, выкатывает его на белую полосу, с силой толкает. Сережа скрючивается, что-то кричит, в общем, ведет себя как человек под дулом оружия, которое может и должно его застрелить. Думаю, не стоит подробно воспроизводить эту сцену, пусть каждый станет сам для себя режиссером, пусть каждый закроет глаза и представит себе эту сцену, кажется, это гораздо эффективнее, чем описывать это вот все.

Сережа, привязанный к инвалидной коляске, проезжает по отмеченной красным зоне, это зона поражения, именно туда стреляет пулемет. Ничего страшного не происходит, пулемет не стреляет.

Антон освобождает Сережу от удерживающих ремней.

— Ну видите, все хорошо. Мы не могли вам сказать, по условиям нашей работы. Но в первый раз Саша не стреляет.

— Саша? Это кто — Саша?

— Саша — это пулемет. Мы его так зовем — Саша.

— Саша. Обалдеть. Саша. Это вы его так зовете? Это его так зовут?

— Ну да. Как-то так у нас повелось. Саша.

— Господи.

— Ну а что. Надо же нам как-то очеловечить процесс.

— Вы… вы… ладно, простите. Нет, я ничего, нет, нет.

— Хотели сказать, типа, монстры, чудовища? Ну да, вы правы. Я не буду спорить. Вот наш сад, наш прекрасный парк, гуляйте. Но подождите, не так все сразу. Вот, посмотрите назад, видите — ворота эти? Вам надо будет подойти днем или ближе к вечеру (гуляйте, сколько хотите, до темноты) обратно к воротам, сюда. Вот вам пульт вызова (передает Сереже нечто вроде пульта автомобильной сигнализации с кнопочкой). Когда вам наскучит гулять, подходите к воротам и нажимайте кнопочку. Я приду за вами и отведу в камеру. Ну, в ваш номер. В общем, идите, гуляйте.

 

Эпизод 24

 

Сережа оказывается с прекрасном цветущем саде. Или саду. Как правильно? В прекрасном цветущем саду.

Наверное, подробные описания излишни. Аккуратные дорожки, красивые подстриженные кусты, не нависающие над человеком и не подавляющие его деревья, какие-то небольшие прудики. В общем, все вот это. При этом парк странно близок городу. С трех сторон — улицы, оживленное движение, автобусы, машины, такси, люди на самокатах. Ограждения очень, даже, наверное, демонстративно, низкие, это такой парк среди городской жизни, один прыжок — и ты там, снаружи. Как раньше говорили, да и сейчас говорят, — на воле.

Охранник Антон как-то незаметно исчезает. Сережа оказывается один среди этого почти райского, минус обстоятельства, сада. По дорожкам медленно бродят фигуры отрешенного вида. Трудно объяснить, в чем их отрешенность. И они все такие, замечает Сережа.

В основном это мужчины в нейтральной (не тюремной) одежде. Они подчеркнуто не смотрят на Сережу. Но один из них, наоборот, демонстративно подходит. На нем черные брюки, черная рубашка, какая-то черноватая обувь, все черное. Человек в черном подходит к Сереже.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Добрый день.

— У нас не говорят «добрый день».

— А как?

— У нас говорят «здравствуйте».

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Некоторое время они молчат. Сережа, наконец, решается что-то сказать.

— А… извините… Я Сергей. Сергей Петрович.

Его собеседник молчит.

— А… это… в общем… А вы за что тут?

— Мы здесь это не обсуждаем.

— Извините.

— Извиняю. Я чего хотел сказать. Мы тут особо не общаемся, не разговариваем, каждый гуляет сам по себе. Здесь никого не интересует, за что вы сюда попали, кто вы, чем занимаетесь, кем были на воле. Нас тут всех, считайте, уже нет. Поэтому лучше тут молчать. Выходите гулять, прогуливайтесь и проваливайте обратно. Ничего личного, это общая рекомендация. Не пытайтесь знакомиться и вот это самое, ну, вы поняли. Погуляли, сколько хотите, и обратно, домой.

— Да. Я понял.

— Да вы не бойтесь. Я просто это говорю, чтобы вы не были слишком назойливы и чтобы вы поняли простую вещь: ни вы здесь никому не интересны, ни вам никто здесь не должен быть интересен. Мы тут уже все умерли, поэтому не надо излишне докучать местным обитателям. То есть нам. Вы все поняли?

— Да. Спасибо.

— Гуляйте.

— Спасибо.

— Это был очень глупый ответ. Ну ладно.

— Я… я…

— Я… я…

— Ну а что я должен был ответить?

— Этого я не знаю.

— До свидания.

— Тоже так себе ответ.

— Ну я не знаю, а что я должен говорить?

— Ну вы подумайте. Или не думайте.

— Наверное, лучше ничего не говорить.

— Наверное.

— Тогда я молчу.

Человек в черно-сером показывает Сереже большой палец и уходит.

 

Эпизод 25

 

Сережа при помощи сервиса Zoom присоединяется к конференции. Перед ним на экране множество окошек, в окошках — его студенты. Сережа проверяет, как работает микрофон («меня слышно? вы видите меня?» вот это вот все). Сережу хорошо слышно и видно. Сережа начинает лекцию.

— Друзья, добрый день. Теперь мы будем общаться вот так, в зуме. Но ничего, это сейчас обычное явление. Думаю, это нам не помешает. Давайте начнем. Сегодня мы поговорим о Борисе Пильняке. Сейчас этого писателя уже наполовину забыли, но он в свое время был крупной фигурой.

Сережа почему-то делает паузу и оглядывается. Он мог бы и не оглядываться. Все, что он видит вокруг себя, — это его обычная тюремная камера, вернее, не очень обычная, такая камера необычна для российских тюрем, это необычная и, надо сказать, прекрасная камера, как мы уже сказали, что-то типа номера в трехзвездном отеле — широкая кровать, две тумбочки по обеим сторонам кровати, большой плазменный телевизор, так называемый «чайный центр» (чайник, чашка, да, одна чашка, а не две, как в отелях, несколько пакетиков чая), в общем, обычная такая камера, обычный такой номер в отеле, нечего особо оглядываться, но Сережа почему-то оглядывается. Для него все это пока еще необычно. Сережа приходит в себя, берет себя в руки и продолжает лекцию.

— Борис Пильняк родился в подмосковном городе Можайске в 1894 году. Кстати, я бывал в Можайске. Там нет ничего особенного. Впрочем, это к делу не относится. Настоящая фамилия Пильняка — Вогау. Пильняк — псевдоним. Это немного странная история, не находите? Это странно, что человек по фамилии Вогау взял себе псевдоним Пильняк. Ну, это примерно как человек с фамилией Рождественский или Мещерский взял бы себе псевдоним Пстыго. Странно как-то, да? Ну, с другой стороны, это было такое время. Была выгодна всяческая простонародность, и Пильняк звучал более перспективно, чем Вогау. И вот он стал Пильняком. А был Вогау. Впрочем, Вогау — тоже не ахти какая красивая фамилия. Не Гинденбург какой-нибудь. Да.

Кто-то из студентов подал сигнал «поднятая рука», и в кадре тоже тянет руку.

— Да, Матвей, пожалуйста. Что вы хотели спросить?

— Сергей Петрович, можно вопрос?

— Да, конечно.

— Сергей Петрович, а правда, что вы сейчас в тюрьме сидите?

— Да, Матвей, это правда. Я сижу в тюрьме.

— И мы теперь будем вот так заниматься?

— Да, мы будем теперь заниматься дистанционно, вот так, по зуму.

— Сергей Петрович, а скажите, как там?

— Что как там?

— Ну, как там, в тюрьме?

— Ну, так, нормально, в принципе.

— А какие там у вас условия? Вы извините, если я… если нельзя спрашивать.

— Да нет, почему, можно. Спрашивайте. Условия — нормальные, моя камера — это примерно как номер в отеле. Все хорошо, удобно.

— Вы там один?

— Да, один. Одиночная камера. Вечная весна.

— Какая вечная весна?

— Это я так, песню одну вспомнил. Не обращайте внимания.

— Сергей Петрович, а это как в каком отеле? Сколько звезд?

— Ну, примерно три, наверное.

— А можете нам показать номер? Ну, камерой, ноутбуком подвигать.

— Да, пожалуйста.

Сережа отцепляет от ноутбука веб-камеру, двигает ей в разные стороны, снимая тем самым свою камеру. Потом возвращает камеру на место.

— О, круто! Да, нормальные такие три звезды.

В разговор включаются другие студенты и студентки.

— Да ладно, это на нормальные три звезды не тянет.

— Не, ну ты у нас все по пяти звездам ездишь, понятно.

— Ну и да, и чо? Я в разных отелях была, это не три нормальных звезды, это три звезды в рашке и других подобных странах. В Румынии, в Болгарии такие три звезды.

— Какая ты у нас пятизвездная.

— Да, я пятизвездная. Завидуй молча.

— Даже странно, что ты делала в таких странах, как Румыния и Болгария.

— По бизнесу надо было.

— По бизнесу.

— Да, по бизнесу.

— По бизнесу родителей, наверное?

— Слушай, я же сказала, завидуй молча. По моему бизнесу.

— У тебя есть бизнес?

— Да, есть.

— Да ладно.

Сережа снова вступает в разговор.

— Друзья, давайте продолжим. Все это вы можете обсудить в перерывах между лекциями. Давайте продолжим о Борисе Пильняке.

Кто-то из студентов снова тянет виртуальную и физическую руку.

— Сергей Петрович, а вас правда приговорили к смертной казни? Вас правда расстреляют?

— Да, Тимофей, это правда. Меня приговорили к смертной казни, и меня расстреляют. Давайте сегодня на этом закончим.

Сережа выходит из конференции. И долгое время просто сидит на стуле, уставившись в неработающий, вернее, не включенный плазменный экран.

 

Эпизод 26

 

Света в университетской аудитории, читает лекцию.

— Итак, «Серапионовы братья». Литературная группа. Если говорить прямо, полноценной литературной группы из них не получилось. В условиях советской власти это было невозможно. Так, пытались что-то там делать. Но под этим советским прессом ни одна «литературная группа» выжить не могла.

Студент тянет руку.

— Да, Артемий, слушаю вас.

— Но ведь в двадцатые была свобода.

— Артемий, ну не валяйте дурака, ну какая в двадцатые была свобода? Ну о чем вы? Уже были советы, уже расстреляли Гумилева, уже были Соловки, ну какая свобода? Да, не такой был жесткач, какой начался в тридцатые, но какая свобода-то? Ну не сходите с ума. Никакой свободы при советах не было и быть не могло.

— Светлана Игоревна, мне кажется, вы просто антисоветски настроены. То, что я читал о двадцатых…

— Да, Артемий, я антисоветски настроена. В отличие от вас я много знаю о совке, и я ненавижу все вот это, советское. Вы просто не знаете, что это такое. Да, я антисоветски настроена, слава Богу, что сейчас за это не сажают. Хотя, кто знает. Да, никакой свободы в двадцатые не было и быть не могло, просто давили меньше, еще не сформировалась давильная машина, которая вовсю заработала в тридцатые. Не стройте иллюзий, мой юный друг.

— Но ведь Пильняка печатали. Он же был прямо вот самый топ.

— Да, печатали, да, самый топ. Но только до того момента, пока он не перешел некоторую невидимую черту. А что это за черта — непонятно. Написал и опубликовал «Повесть непогашенной луны» — но после этого еще долго жил в ранге одного из главных советских писателей. А потом раз — и все. И кирдык. Так и все «Серапионовы братья», вернемся к теме нашей лекции. Может быть, единственная от них польза — это то, что Слонимский поддерживал Добычина, а так…

Другой студент хочет высказаться.

— Да, Евгений, слушаю вас.

— Светлана Игоревна, а правда, что ваш муж сидит в тюрьме и будет расстрелян?

— Да, Евгений, это правда. Евгений, простите, вы совсем охренели?

— Светлана Игоревна, я…

— Вы совсем с дуба рухнули? Вы считаете, что это нормально — задавать такие вопросы?

— Нет, Светлана Игоревна… нет, я…

— Что нет?! Что нет?! Если нет, то зачем вы такие вопросы задаете?

— Светлана Игоревна, нет, я просто… просто хотел спросить.

— Просто хотел спросить. Меня всегда восхищала эта формулировка. Просто хотел спросить. Ну ладно, хорошо, давайте, спрашивайте. Что вы там хотели спросить?

— Я… ну… я хотел спросить, как там ваш муж. Как он там.

— Нормально. Наверное. Я, знаете, не знаю, как он там. Плохо, наверное. Хреново. Как еще? Как было бы вам, если бы вы сидели в тюрьме в ожидании смертной казни, а? Как бы вам было? Нормально, ничего так? Норм?

— Светлана Игоревна…

— Слушаю вас, Евгений.

— Светлана Игоревна, а вы как? Как вы себя чувствуете?

— Евгений, знаете, ну как вам сказать, я очень хреново себя чувствую. Я не очень понимаю, каких ответов вы от меня ждете. Вы что хотите от меня услышать? Что я переосмысливаю свою жизнь? Или что? Вы понимаете, что моего бывшего мужа скоро расстреляют?! Вы это понимаете или нет?! Какого хрена вы задаете мне свои эти мудацкие вопросы? Вы не можете просто помолчать как нормальный человек?

— Светлана Игоревна, простите, но это очень интересный случай, с точки зрения и социологии, и литературы.

— Ну е… Выросло какое-то поколение монстров.

— Светлана Игоревна, простите, но это были просто вопросы. Я не хотел вас обидеть.

— А вы меня и не обидели. Вы просто очень сильно пошатнули мою веру в человечество. Впрочем, ладно. Мы должны сказать что-то о «Серапионовых братьях». Ну, в общем, литературная группа «Серапионовы братья» фактически распалась примерно к 1926 году, хотя они потом и продолжали собираться. Группа сыграла важную роль для русской литературы того времени. Ладно, хорошо. Остальное в Википедии дочитаете. Всего доброго.

 

Эпизод 27

 

Мама Сережи стоит склонившись над плитой. Суп закипает. Мама Сережи аккуратно берет суп при помощи мягких прихваток, снимает суп с конфорки, аккуратно переливает его в глубокую тарелку, ни одна капля не проливается. Мама Сережи аккуратно переставляет тарелку с супом на кухонный стол, садится за кухонный стол и аккуратно ест суп.

 

Эпизод 28

 

Сережа сидит в своей камере за компьютером, теперь уже не за ноутбуком, а за стационарным компьютером, который предоставила изначально администрация тюрьмы. Так оказалось значительно удобнее. Сережа уже немного освоился.

Вежливый стук в дверь. Да, войдите.

В дверях с тележкой, уставленной продуктами, появляется новый охранник.

— Здравствуйте. Я Михаил, ваш охранник. Вот, пожалуйста, завтрак.

Михаил ввозит в камеру тележку с очень вкусным завтраком, не будем описывать завтрак, он реально очень вкусный, классный такой.

— Да, спасибо. А потом прогулка?

— Да.

— Как всегда теперь.

— Да, как всегда. Вы ешьте, кушайте.

Сережа делает какие-то движения, соответствующие слову «кушайте». Ему трудно есть, ему как-то не естся. Михаил говорит:

— Не будете больше кушать?

Сережу передергивает от слова «кушать», он говорит:

— Нет, спасибо.

— Тогда пойдемте на прогулку.

Сережу сводит судорогой, но потом он как-то собирается, встает и выходит — сначала просто в коридор, а потом в другой коридор, просторный и светлый, ТОТ САМЫЙ коридор, коридор с белой и синей полосами.

— Ну, вам уже объяснили. Становитесь на белую полосу и идите.

— А… Как там вас зовут…

— Вы зря не запоминаете. Мы будем теперь всегда с вами. Всегда. Всегда. Вы понимаете. Всегда. Всегда. Михаил.

— Михаил. Очень приятно.

— Ну да. И мне тоже.

— Михаил. Я очень боюсь. Честно вам скажу.

— Ну еще бы. Я понимаю. Я бы тоже боялся. Очень.

— Михаил, я не смогу пройти. Не получится. А можно, как вчера?  На тележке этой?

— Да, можно.

Михаил произносит в рацию: «Саша, неблагодарность».

Непонятно, откуда появляются несколько охранников, один из них с чем-то вроде инвалидной коляски. Охранники окружают Сережу, он моментально, даже ничего не заметив, оказывается пристегнутым к креслу типа инвалидного. Все охранники отходят в сторону, за синюю полосу. Сережа издает какие-то звуки, пытается сопротивляться, все это не очень интересно. Михаил встает за спиной Сережи, выкатывает его на белую полосу, с силой толкает. Сережа скрючивается, что-то кричит, в общем, ведет себя как человек под дулом оружия, которое может и должно его застрелить. Думаю, не стоит подробно воспроизводить эту сцену, пусть каждый станет сам для себя режиссером, пусть каждый закроет глаза и представит себе эту сцену, кажется, это гораздо эффективнее, чем описывать это вот все.

Сережа, пристегнутый к инвалидной коляске, проезжает по отмеченной красным зоне, это зона поражения, именно туда должен стрелять пулемет. Ничего страшного не происходит, пулемет не стреляет.

Михаил освобождает Сережу от удерживающих его ремней

— Ну вот, видите. Все хорошо. В следующий раз просто пойдете.

— Да. Спасибо. Спасибо вам.

— Да не за что. Что вы все — спасибо да спасибо. Мы вас тут охраняем, чтобы убивать вас. А вы — спасибо. Да пожалуйста.

— Все равно, спасибо.

— Пожалуйста, гуляйте.

Сережа теперь уже знает о саде и о гулянии. Он просто присаживается на скамеечку, с которой хорошо виден город, город Москва, и наблюдает за городом. И это совершенно бессмысленное наблюдение, потому что Сережа не может туда проникнуть, при всей доступности этого всего, этих улиц, тротуаров, всего вот этого, он не может просто оказаться там, в этой вольной реальности, потому что тут же сработает план-перехват, и другие продвинутые планы сработают, и поймают его, Сережу, тут же, моментально, и вернут его сюда, в эту тюрьму, в эту прекрасную тюрьму, в сияющую эту тюрьму, в тюрьму, в тюрьму, в эту самую тюрьму.

 

Эпизод 29

 

Сережа находится в периоде после прогулки и после всего остального, то есть, в единственном более или менее нормальном периоде. Сережа пытается по инерции что-то смотреть в интернете. Слышится осторожный стук в дверь.

— Да, войдите.

Дверь приоткрывается, за ней показывается православный священник в обычном подряснике.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Я к вам должен… я должен к вам по должности прийти. Я священник Русской Православной Церкви.

— Да, заходите.

— Спасибо, хорошо. Меня зовут отец Павел.

— Очень приятно. А меня Сергей.

— Сергий. Хорошо, спасибо.

— Что вы хотели мне сказать?

— Да ничего такого особенного.

— Вы, наверное, хотите меня обличить? Что я совершил грех, да?

— Нет. Честно вам скажу, я тут служу просто по обязанности. Я… как вам сказать. В общем, священник при этой вот тюрьме.

— Ну да. Хорошо. Проходите.

Отец Павел входит в номер Сережи, неловко садится на угол кровати. Сережа сидит на своем рабочем стуле, и между ними происходит следующий разговор.

— Вы собрались меня обличать? Что я плохое дело сделал? Что я грех совершил, да?

— Я уже сказал, что нет.

— А что тогда? Что?

— Я думаю, что сажать и тем более казнить за такие дела — это слишком.

— Да? То есть вы меня… вы мне сочувствуете, типа?

— Да, я вам сочувствую. Очень сочувствую.

— Да? Это как-то неожиданно.

— Ну а что. Вступили в отношения со взрослой девушкой. Так, если посмотреть.

— Ну да.

— Я так считаю.

— Да?

— Ну да. Ерунда какая-то. Если честно.

— То есть вы меня не осуждаете?

— Ну как. По обязанности как бы осуждаю. А так, по-человечески, нет.

— Потрясающе. Даже не знаю, что сказать.

— А что тут сказать. Не хочу вас осуждать.

— Это, знаете… неожиданно.

— А что неожиданно. Вы думаете, наши православные попы только судят всех, осуждают? Нет.

— Ну… спасибо.

— Да не за что.

— Я думал, будете меня агитировать, креститься там.

— Ну я как бы по должности должен, да. Но я не уверен, что вам прямо сейчас это нужно.

— Вот как?

— Ну да.

— А как же спасение души?

— Спасение души — дело добровольное. Невольник — не богомольник, как у нас в народе говорят.

— А для спасения души нужно обязательно креститься?

— Мы считаем, что да.

— Это прямо гарантия такая? Крестился — и спас свою душу?

— Нет, не гарантия.

— То есть можно креститься и попасть в ад?

— Да, можно. Более того, можно не креститься и не попасть в ад.

— Да? Как это?

— Ну, можно быть праведным человеком, не будучи христианином.  И заслужить вечную жизнь.

— Какая-то у вас услуга ненадежная.

— Это не услуга.

— Я думал, вы оказываете духовные услуги.

— Нет.

— Это немного неожиданно. А зачем же вы тогда пришли?

— Я вам говорил. Я это делаю по обязанности. Я штатный священник при тюрьме. Должен вас, арестованных, окормлять. Вернее, вас, приговоренных к смертной казни. Тут, кстати, служат и другие священники, представители всех, так сказать, традиционных религий России — иудаизма, ислама и буддизма. Они к вам тоже будут заходить.

— Господи.

— Я тоже так считаю.

— Тоже как считаете? Вы тоже против вот этого всего?

— Ну, как вам сказать. Я не думаю, что нужно лезть в душу человеку, который приговорен к смерти. К смертной казни. Но если человек сам хочет приобщиться к какой-то религии, начать практиковать — тогда, конечно, да. Но, по моему опыту, такого обычно нет. Есть только обреченное ожидание смерти.

— Вы прямо страшные слова говорите.

— Простите меня.

— Ну а чего. Вы все правильно говорите.

Наступает долгое молчание. Наконец отец Павел говорит:

— У нас тут такой порядок. По умолчанию, я должен приходить к вам раз в неделю. Так сказать, спасать вашу душу еженедельно. Но вы можете подписать бумагу, чтобы я к вам не приходил. То есть можете избавить себя от моего еженедельного присутствия. Это, кстати, касается и представителей всех других, так сказать, традиционных религий. Имейте в виду, они могут вам об этом не сказать.

— Спасибо, это ценная информация.

— Они все хорошие люди, я ничего не хочу сказать. Мы дружим.

— Хорошо, понятно. Вообще, это интересно, конечно. Я ожидал от вас, ну, как вас увидел, более агрессивного спасения души, что ли.

— Наверное, я плохой священник. Мне кажется, вам это не особенно нужно.

— Что не нужно? Спасения души?

— Чтобы я активно вот так вас спасал. Я смотрю на вас и вижу, что вам это все не нужно. Или пока не нужно. Ну вот это вот все. Крещение, покаяние. Ну и я, соответственно, не хочу это вам навязывать. Но просто поговорить должен.

— Отец Павел, спасибо.

— Ну, не надо считать всех православных священников идиотами.

— Да нет, я и не считаю.

— Хорошо. Будете подписывать бумагу, чтобы я к вам не приходил?

— Нет. Зачем. Приходите.

— Хорошо. Ну, я пойду. Меня можно экстренно вызвать. Например, чувствуете приближение смерти, — можно позвать охранника, позвать меня. Равно как и служителя любой другой традиционной для России религии.

— Последние ваши слова очень смешно звучали.

— Да, я и сам над этим смеюсь. А что сделаешь. Ну, до свидания.

— До свидания. Если доживу.

— Доживете.

 

Эпизод 30

 

Сережа входит в фейсбук и делает запись: «Друзья, я сейчас нахожусь в тюрьме. Я приговорен к смертной казни. Всем привет». Потом фотографирует свою камеру и делает аналогичный пост в инстаграме. У Сережи сразу добавляется большое количество друзей.

 

Эпизод 31

 

Кто-то осторожно стучит в дверь. Да, войдите. Здравствуйте, я ваш охранник, Никодим.

Антон, Михаил, Никодим. Надо как-то их запомнить.

— Здравствуйте.

— Сергей, как вас по батюшке… Сергей Петрович! Вот ваш завтрак.

Никодим вкатывает в камеру тележку. Это по-прежнему очень вкусная еда, которую Сережа совершенно не может есть. Он ковыряет вилкой во вкусной еде, что-то заталкивает в себя. Снова возвращается Никодим.

— Сергей Петрович, если кушать больше не будете, пойдемте на прогулку.

Сережа тяжело встает, выходит из камеры в сопровождении Никодима, идет по коридору, поворачивает в другой коридор, в светлый, широкий коридор с белой и синей полосами.

— Сергей Петрович, вы идите, идите. И я тоже с вами пойду.

Сережа встает на белую полосу. Он понимает, что ему рано или поздно надо будет научиться ходить по этой белой полосе, нельзя же все время пользоваться этой унизительной коляской. Надо когда-то самому, самому.

Ему надо будет наконец пройти этот красный сектор. А что делать. Просто взять и пройти.

Сережа зажмуривает глаза, делает еще что-то, что делают люди, которым очень страшно, и начинает идти по белой полосе. Параллельным курсом по синей полосе идет Никодим. Сережа идет, идет, идет и доходит до красного сектора. Останавливается.

— Никодим. Мне страшно.

— Да ладно, не ссы. Не стрельнет. Я чувствую.

— Вы чувствуете?

— Ну да. Думаю, не стрельнет. Не ссы, чувак.

Сережа, согнувшись, прикрыв голову руками (как будто руки могут как-то защитить голову) проходит красный сектор. Проходит, распрямляется, убирает руки с головы. Никодим расплывается в широчайшей улыбке:

— Сергей Петрович, ну вот видите, все нормально. А боялись. Я же говорил, что все хорошо будет.

— Да, спасибо. Простите, как вас?

— Никодим. Вы запоминайте, запоминайте, Сергей Петрович.

— Никодим, спасибо.

— Да пожалуйста. Ну вот, гуляйте.

 

Эпизод 32

 

Сережа погулял среди молчащих сотюремников, посидел на скамейке, полюбовался Москвой, вернулся к воротам, подал сигнал. Пришел Никодим, Сережа вместе с Никодимом пришли в камеру. Сережа думал, что сейчас к нему кто-нибудь придет — мулла, раввин или новый охранник, но никто так и не приходил, Сережа посмотрел по телевизору хоккей (телеканал «КХЛ», матч «Авангард» — «Ак Барс»), посмотрел новости, лег в кровать, почувствовал неожиданный приступ уюта и сна, и уснул.

 

Эпизод 33

 

Утро теперь будет одинаковым. Деликатный стук в дверь, да, входите. Сегодня это Антон, снова Антон. Сережа и Антон обмениваются приветствиями. Огромного роста Антон, сгорбившись, вталкивает в камеру тележку с вкусной едой. Сережа вдруг думает: а почему бы не съесть эту вкусную еду? И съедает. Аппетит, аппетит. Антон говорит: ну, пойдем.

На красном участке белой полосы Сережа скорчивается, горбится, делается ничтожным. Антон говорит: да ладно, не бойтесь, не стрельнет. Саша не стрельнет. Сережа думает о Саше как о живом существе, впервые. Сережа мысленно умоляет, молит Сашу не стрелять. Сережа, пошатываясь, проходит красный участок. Саша не стреляет. Сережа ловит себя на дикой, страшной благодарности Саше.

Спасибо, Саша. Спасибо, спасибо огромное, Саша. Саша, спасибо большое.

И дальше начинается уже обычная, нормальная жизнь.

 

Эпизод 34

 

Мы видим Сережу, звонящего по телефону. У него происходит следующий разговор с женой.

— Але.

— Света, привет.

— Привет.

— Как ты там?

— Ну… ничего, нормально. Как ты?

— Ну, так. Ничего, нормально. В целом. Если исключить.

— Ну да. Если исключить.

— Если вынести за скобки, то ничего.

— Ну да. Если вынести за скобки.

— Да. А если не вынести за скобки, то нет.

— Что нет?

— Ну, тогда не ничего.

— Да, не очень-то ничего.

— Ну вот, как-то так.

— Освоился там? Обвыкся?

— В целом да. Какое хорошее слово — обвыкся.

— Да, классное. Мне тоже нравится. Вот, появился повод его использовать.

— Да, офигенно.

Долгое молчание.

— Алло, Свет.

— Да.

— Ты здесь?

— Да.

— Да, да.

— Да, да. А что ты хочешь услышать?

— Даже не знаю.

— Вот и я не знаю. Я не знаю, что тебе сказать. Что тебе теперь сказать. Я тебя больше не увижу, тебя через некоторое время убьют, то есть каждый следующий день ты можешь прекратить быть. Тебя как-то немного нет, знаешь. Я пытаюсь думать о тебе, позвонить тебе — и не получается. Думаешь и пытаешься позвонить какому-то пятну.

— Пятну? Офигеть. Пятну. Ну, мы вообще-то прожили с тобой…

— Сереж, ну это не важно уже. Я не увижу тебя, я не обниму тебя. Мы не поговорим с тобой.

— Видишь, говорим.

— Да, говорим. Сережа, я не чувствую, что ты есть. Понимаешь.

— Но я есть. Вот, я есть.

— Но в каком-то смысле, важном смысле, тебя нет. Они тебя уже казнили. Хотя ты этого пока и не чувствуешь.

— Света… я…

— Сережа, никакого «я» уже нет. К сожалению. Ты извини, я просто, может, зря это все…

— Ну почему, почему, это важно, что ты говоришь.

— Ну вот, говорю.

— Но я есть. Вот я.

— Ну ладно, хорошо. А завтра не будет, может быть.

— И что теперь? Мне не звонить?

— Да нет, звони. Почему бы не поговорить с небытием.

— Вот умеешь ты формулировать.

— У меня профессия такая — формулировать. У тебя, кстати, тоже.

— Как там, кстати, на работе?

— Да ничего, нормально. Немного только задолбали вопросами про тебя. Всем интересно, каково быть вдовой пока еще живого человека, впрочем, даже неизвестно, живого ли на момент задавания вопроса.

— Да, меня тоже все время про это спрашивают. Трудновато преподавать. Больше ничего не интересно, только это. Каждая третья реплика сворачивает на «ну как вам там сидится, и как вас там казнят». Немного достает.

— Ну да, вот так.

— Что делать.

— Да.

Долгая пауза.

— Свет.

— Да.

— Ну… как-то ты не хочешь говорить, мне кажется.

— Ну, так. Я тебе сказала, что я чувствую при нашем разговоре.

— Разговор с небытием, да?

— Типа того.

— Ну, могу не звонить.

— Да нет, звони. Я же сказала.

— Почему бы не поговорить с небытием?

— Ну да, как-то так. Ты извини, конечно.

— Да ладно, ничего. В чем-то ты права.

— Не могу сказать, что меня эта правота очень радует. Ладно, Сереж, давай заканчивать. Что-то мне уже плоховато как-то.

— Давай. Я позвоню еще?

— Да, давай, звони.

— Пока.

— Пока.

Сережа некоторое время сидит, тупо уставившись в стену. Потом… потом… потом делает что-то незначащее — ложится на кровать, например, или глядит в монитор компьютера. Надо же ему что-то делать. Надо же ему что-то делать.

 

Эпизод 35

 

Деликатный стук в дверь. Да, войдите. В двери появляется человек в черном костюме, белой рубашке и кипе.

— Здравствуйте. Можно?

— Да, конечно.

— Я раввин. Меня зовут Борис Михайлович.

— Очень приятно. Сергей Петрович. Можно просто Сергей.

— Очень приятно, Сергей Петрович. Очень приятно.

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо. Рад познакомиться.

— Немного неожиданно видеть раввина в тюрьме.

— А что такого. Здесь тоже наши люди сидят… вернее, находятся. Кстати, вот сразу хотел спросить: вы еврей?

— Нет.

— Простите за цинизм, но это облегчает дело.

— Да? Ну, хорошо. Я думал, вы будете предлагать мне принять иудаизм или что-то в этом роде.

— Смотрите, какая ситуация. Нееврей может принять иудаизм, это называется гиюр. Но это невозможно в ваших нынешних обстоятельствах. Процедура сложная, длительная. Кандидат должен иметь связь с еврейской общиной, в значительной степени уже жить по заповедям Торы, представить рекомендации. Ну какие в вашем случае рекомендации.

— Ну, в общем, да.

— Поэтому у нас всего два варианта. Первый — вы подписываете заявление о том, чтобы я к вам больше не приходил, потому что вы как нееврей не нуждаетесь в религиозной помощи. Второй — вы ничего не подписываете, и я прихожу к вам раз в неделю, или чаще, по вашей специальной просьбе, и мы просто беседуем с вами. Так сказать, о вопросах нравственности.

— Только о вопросах нравственности?

— Можем и о других вопросах побеседовать. «О вопросах нравственности» — это так в наших документах обозначено. О чем угодно можем с вами говорить. Хоть о футболе.

— Вы интересуетесь футболом?

— Ну так, посматриваю.

— За кого болеете?

— За «Торпедо» московское.

— Необычный выбор.

— Ну да. От отца унаследовал. Он еще Стрельцова застал. На ЗиЛе работал.

— Ну тогда да, понятно.

— А вы за кого, если не секрет?

— За «Динамо».

— Ну видите! Тоже необычный выбор! Мы оба с вами болеем за несчастные, нелепые команды.

— Да уж.

— Мне это в вас нравится.

— Мне в вас тоже. Хотя динамовцы не любят торпедонов за их дружбу с мясом.

— Ну, я в эти фанатские разборки не вникаю, я всех уважаю, «Динамо» — великий клуб, Яшин, турне по Британии.

— Да я тоже особо не вникаю, я так. Я тоже всех уважаю. «Торпедо» — тоже великий клуб. Стрельцов, Воронин.

— Но вот вы говорите — мясо, а не «Спартак». То есть вы в этой фанатской теме?

— Да нет, так, краем. Ну, хожу… ходил… да, ходил. Надо теперь в прошедшем времени говорить. Прощай, родная трибуна D. Ходил на футбол, есть знакомые среди фанатов. Были. Были знакомые.

— Я тоже иногда хожу. Мы, правда, в первой лиге, футбол неинтересный.

— «Тоже» тут не совсем уместно. Вы ходите, а я ходил. Разница.

— Да, вы правы. Простите меня. Я зря это сказал. Простите.

— Да ничего. Я уже привыкаю.

— А так вы вообще кто? Как-то мы почему-то с футбола начали.

— Я филолог. Но мне в моем положении трудно это говорить. Наверное, лучше сказать — бывший филолог. Филолог — это тот, кто сейчас филолог и собирается быть филологом в будущем. А у меня, как вы понимаете, будущего нет.

— Да, понимаю.

— Будущего нет. No future.

— Да, No future, no future.

— No future for me!

— Да, хорошая песня.

— Немного неожиданно, что вы ее тоже любите.

— Да, люблю классический панк. А что. Раввины — тоже люди.

— Ну я это как бы понимаю.

— Ну а что, нам надо любить только песни в стиле «мизрахи»?

— Я даже не знаю, что это такое.

— Вам лучше этого не знать. Вообще, иудаизм вовсе не предполагает какую-то вот такую замшелость.

— Ну вот, вы уже проповедуете мне иудаизм без возможности моего его, иудаизма, принятия.

— Да, глуповато получилось.

— Да ладно, ничего.

— А вы филолог? Что изучаете?

— Да, филолог. Изучаю в основном Серебряный век и советскую литературу 20 — 30-х годов.

— Самый лучший период. Самый, такой… плодотворный.

— Ну да. Можно и так сказать. Хотя, были и другие периоды.

— Да, конечно. Я очень люблю Хармса.

— Ну, кто же его не любит.

— Вот это, например:

 

Вода в реке журчит, прохладна

И тень от гор ложится в поле

И меркнет в небе свет, и птицы

Уже летают в сновиденьях

 

А дворник с черными усами

Стоит весь день под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок

 

Проходят дни, потом недели

Потом года проходят мимо

И люди стройными рядами

В своих могилах исчезают

 

А дворник с черными усами

Стоит года под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок

 

Луна и Солнце побледнели

Созвездья форму изменили

Движенье сделалось тягучим

И время стало, как песок

 

А дворник с черными усами

Стоит века под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок.

 

— Немного неточно, но да. Да, я его тоже очень люблю. Это стихотворение. И Хармса.

— Неточно? Ну, ладно, я же не филолог, в конце концов. Это вам надо быть точными. Я еще Введенского люблю.

— Это да. Я тоже. Лучше, наверное, сказать — «любил», но нет, люблю.

— Давайте вернемся к началу. Вы хотите подписать заявление, чтобы я к вам больше не приходил, что вы не нуждаетесь в моей религиозной поддержке?

— Вы знаете, я не нуждаюсь в вашей религиозной поддержке, но я совсем не против, чтобы вы ко мне приходили. Вы приятный человек, можем поговорить о религии, о футболе, о жизни. Если вы не против, конечно.

— Я не против. Все души важны.

— В смысле, не только еврейские?

— Да, не только еврейские.

— Я, в принципе, так и понимал, но так, уточнил.

— Неевреи тоже созданы по образу и подобию Божию.

— Это радует. Или нет.

— Я понимаю вашу иронию. В вашем положении трудно относиться к некоторым вещам с серьезным энтузиазмом.

— Да, это вы очень точно сказали.

— Хорошо, тогда я буду приходить к вам раз в неделю. Буду просто с вами.

— Хорошо, спасибо. Я буду рад поговорить с вами.

— Есть такие ситуации, когда нужно, чтобы с человеком кто-то просто побыл. Больше ничего, просто побыть с человеком. Быть с ним. Я готов быть с вами.

— Спасибо.

— Если нужно, чтобы я к вам экстренно пришел — например, вы почувствовали какую-то особую тревогу, предсмертную тоску или еще что-то такое. Тогда прямо вызывайте меня, я приду так скоро, как смогу.

— Спасибо, Борис… Борис…

— Михайлович. Да можно просто — Борис.

— И меня можно просто — Сергей. Спасибо, мы хорошо поговорили. Я буду рад, если вы еще придете.

— Я тоже, спасибо вам.

 

Эпизод 36

 

Сережа делает пост в фейсбуке, потом дублирует его в других соцсетях: «Всем привет. Я по-прежнему сижу в тюрьме. Я приговорен к смертной казни. Я каждый день иду на прогулку по коридору. К потолку коридора подвешен пулемет, и в один из дней (никто не знает, какой именно) пулемет меня расстреляет. Я филолог, университетский преподаватель.  Я приговорен к расстрелу за то, что вступил в близость с девушкой моложе 21 года. Наша связь была добровольной. Я нахожусь во вполне комфортных условиях — фактически, в одноместном номере нормальной гостиницы. Меня каждый день могут расстрелять. Меня каждый день могут расстрелять. Меня каждый день могут расстрелять».

В аккаунтах Сережи наблюдается взрывной рост количества друзей (подписчиков) и комментариев. Комментарии разные.

О, чувак, как ты крут!!!!!

Это, наверное, офигенный опыт.

Чтоб ты сдох, педофильское отродье!

Вау, это круто!!!

Вы держитесь!

Очень интересно, что вы чувствуете?

Я вам очень сочувствую.

За такое нельзя казнить!

Это абсурдные законы!

Гори в аду, растлитель!

У преподавателя должна быть какая-то ответственность!

Ну хоть поразвлекался перед смертью. Сдохни, мразь.

Но зато у вас были высокие чувства! Я верю в это!

Это какая-то глупость и абсурд, это… Я не знаю, что это такое.

Любишь кататься, люби и саночки возить!

 

Сережа отвечает «Ничего» на комментарий «Что вы сейчас чувствуете?»

 

Эпизод 37

 

Сережа читает лекцию при помощи сервиса Zoom.

 

— Сегодня поговорим об образовании Союза советских писателей и, соответственно, о первом съезде новообразованного Союза. Вся эта гнилая движуха началась в начале тридцатых. Тогдашние власти начали все подчинять себе, давить все, что хотя бы имело видимость какого-то разнообразия.

Один из студентов включает значок «поднятая рука» и поднимает руку.

— Да, Вадим, слушаю вас.

— Сергей Петрович, а почему это плохо было?

— Что именно?

— Ну, что создали единый писательский союз.

— А для вас это не очевидно?

— Ну… да нет. А что тут плохого? Какой-то порядок, нормальная организация.

— Я прямо даже не знаю, что вам сказать. Я отвечу вопросом на вопрос: а что в этом хорошего?

— Ну как. Знаете, как сейчас делается. В любой отрасли деятельности существуют саморегулируемые организации. Все участники отрасли объединяются в союзы, эти союзы вырабатывают стандарты деятельности, следят за их выполнением.

— То есть вы считаете, что писателям надо объединяться, вырабатывать стандарты писательской деятельности и следить за их выполнением?

— Ну… а что. Мне кажется, это нормально.

— Вадим, простите, а вы точно на филологическом факультете учитесь? Я ничего не перепутал? Вы к нам не из бизнес-школы какой-нибудь забрели?

— Нет, я на филфаке. Вы же знаете, Сергей Петрович.

— Знаю, да. Но вот засомневался. То есть, мы с вами говорим обо всем вот этом, говорим, обсуждаем обэриутов и всех остальных, а вы в результате наших разговоров считаете, что писателям надо выполнять стандарты писательской деятельности?

— Ну… мне просто кажется, что всякий вид деятельности должен быть как-то организован. Подчиняться каким-то правилам.

— А каким правилам должно подчиняться писательство?

— Ну, я не знаю. Соблюдение авторских прав там. Не воровать друг у друга сюжеты. Как-то должно быть обозначено, что можно, а чего нельзя, какие-то санкции прописаны.

— А что, по-вашему, нельзя в писательстве?

— Ну, я думаю, много чего нельзя. Призывы к свержению законного строя. Разжигание ненависти. Порнография, там. Педофилия.

— Педофилия?

Девушка-студентка тянет виртуальную руку.

— Да, Мила, что вы хотели спросить?

— Сергей Петрович, а как вы считаете, если девушке еще нет двадцати одного, но есть уже, например, двадцать, это педофилия?

По зум-конференции проходит заметный даже онлайн смешок.

— Мила, спасибо за вопрос. Я считаю, что это не педофилия. Давайте на этом закончим наше занятие.

— Сергей Петрович, а как же Союз советских писателей?

— Дорогая Мила и все остальные коллеги, в Википедии есть хорошая статья на эту тему, почитайте, думаю, вам будет достаточно.

 

Эпизод 38

 

Сережа нажимает кнопку вызова охранника. Приходит Михаил.

— Сергей Петрович?

— Михаил… правильно?

— Да, Михаил, правильно, видите, запоминаете.

— Вы извините. Плохо запоминаю имена.

— Да я понимаю. Вы запоминайте, Сергей Петрович, запоминайте.

— Да можно просто Сергей. Я же вас Михаилом называю. Или давайте я вас тоже буду по отчеству.

— Нет, Сергей Петрович, не надо, нам по внутреннему распорядку так положено. Мы к вам по имени-отчеству, вы к нам по имени.

— Типа, мы с вами существа разных онтологических статусов, сущностей?

— Да, вот вы хорошо сказали. Все правильно.

— Господи.

— Сергей Петрович, да вы не волнуйтесь. Это все формальности, но их надо соблюдать. Что вы хотели?

— Михаил, мне сказали, что мы, заключенные, можем заказывать себе разные товары через интернет.

— Да, конечно. Через приложение. Вы карту привязали?

— Нет, я еще не привязал.

— Смотрите, очень просто. Вот наше фирменное приложение CombinatSK. Вот, оно уже у вас в смартфоне есть. Давайте покажу. Вот тут надо просто ввести данные действующей карты. Там спишется для проверки какая-то символическая сумма, типа, десять рублей, и тут же вернется. И дальше можете заказывать. Там огромный выбор, мы сотрудничаем с торговыми сетями, с кучей разных магазинов. Можете заказывать, что угодно, но только такое, что можно доставить и разместить у вас в номере. Ну, то есть, если вы закажете себе автомобиль, то наша служба проверки этот заказ отклонит.

— А заказы проверяет служба какая-то?

— Да, конечно. У нас каждый заказ клиента проверяется на дозволенность, и если все ОК, то он проходит и вам все доставят в номер.

— А алкоголь можно заказывать?

— Конечно, можно. Администрация Комбината понимает положение наших клиентов, мы понимаем, что без алкоголя многим тяжело. Так что можно, да. Там, в приложении, целый раздел. Заказывайте, что хотите, все принесем вам в номер. Сразу и закуску заказывайте. Но я должен предупредить. Все-таки, вы должны понять, что за вами ведется постоянное наблюдение, и в случае деструктивного поведения вам может быть закрыт доступ к заказу алкоголя.

— А что считается деструктивным поведением?

— Сергей Петрович. Ну как вам сказать. Вы просто ведите себя прилично, и все будет хорошо. Если будете крушить все вокруг себя или попытаетесь себя убить — мы вам помешаем и примем меры.

— Хотелось бы понять границы дозволенного. А если я, например, обоссусь или заблюю весь этот, как вы говорите, номер? Что будет?

— Ничего не будет. Сделаем уборку, поменяем постельное белье, одежду.

— Так. Так. Понял. Да.

— Сергей Петрович, просто мы понимаем ваше положение. Мы стараемся, чтобы без жесткача.

— Спасибо.

— Так что привязывайте карту и заказывайте, сколько хотите. Хоть ананасы в шампанском.

— А вы знаете, откуда это — «ананасы в шампанском»?

— Да. Игорь Северянин.

— Потрясающе. Откуда вы это знаете? Вы же охранник.

— Это каждый культурный человек должен знать.

— А… ну да… Простите меня, пожалуйста. Как-то неловко получилось.

— Да ничего страшного. Еще какие-то просьбы будут?

— Нет… нет, спасибо. Спасибо, что мне помогли.

— Не за что. Всего доброго. Если что, вызывайте.

 

Эпизод 39

 

Сережа сидит в своем номере. Он смотрит по телевизору спортивную передачу «Все на матч». На столе у Сережи стоит бутылка какого-то красного вина, бутылка виски Jameson, большая бутылка минеральной воды.  В беспорядке стоят закуски. Сережа смотрит телевизор, потом фотографирует свой стол смартфоном, выкладывает фотографию в фейсбук с подписью «Бухаю, что еще остается». Повторяет пост во всех соцсетях.

Происходит новый массовый прилив подписчиков, их уже у него под сотню тысяч. Он захлебывается от комментариев. Он не успевает их читать. Он пролистывает эту бесконечную ленту, и ему кажется, что примерно две трети комментариев — поддерживающие, а треть — осуждающие.

 

Отвратительный пример нынешнего хипстерья.

Очередной учителишка, попавшийся на связи с ученицей! Какой позор!

Хорошие условия! Так и надо содержать заключенных! Наконец мы приближаемся к Европе!

Чувак, накати там как следует! Что тебе еще остается?

Сергей, я вам сочувствую. Держитесь.

У вас было будущее, и теперь его у вас нет. Очень жаль.

Вы сами себя наказали.

Вы крутой! Вы правы! Мы все за вас!

Сергей, вы очень хороший филолог и человек, это дикая несправедливость!

Такие, как ты, недостойны жить.

Я очень надеюсь, что справедливость восторжествует, вы ничего плохого не сделали.

Сдохни, мерзкая тварь.

Гори в аду, сука.

Посылаю вам лучи поддержки!

 

Сережу банит на время фейсбук, а остальные сети не банят.

Сережа сидит в свете телеэкрана и пьет вино, и пьет виски, и запивает их минеральной водой; на экране мелькают спортсмены, совершающие спортивные движения. Сегодня Сережа ляжет спать позже обычного.  И завтра ляжет спать позже обычного. И послезавтра.

 

Эпизод 40

 

Осторожный стук в дверь. Да, войдите. В двери появляется невысокий, скромного вида человек в одежде, присущей муллам, в тюбетейке.

— Здравствуйте, меня зовут Ринат Ахметзянов, я мулла при нашем Комбинате. Можно?

— Да, конечно, проходите.

— Вы уже, наверное, знаете, что у нас тут такой порядок. Мы, служащие традиционных религий, должны посещать вас… осужденных.

— Да, знаю, меня уже посещали.

— Вот, видно, настала моя очередь.

— Ну… хорошо, проходите.

Мулла неловко садится на угол кровати.

— Вот… Я хотел спросить. Я должен спросить. Вы мусульманин?

— Нет.

— Вы меня извините. Но я должен спросить: вы хотели бы принять ислам?

— Нет.

— Спасибо. Тогда еще вопрос. Вы нуждаетесь в моей религиозной помощи? Дело в том, что я должен оказывать вам религиозную помощь, если вы не подпишете заявление об отказе от религиозной помощи с моей стороны. Я должен это выяснить.

— Я даже не знаю. Не очень понимаю, какую вы мне можете оказать религиозную помощь.

— Если честно, я думаю, что никакую.

— Обескураживающий ответ.

— Не хочу врать вам.

— Спасибо. Это ценно.

— Я по должности должен как-то вас религиозно обслуживать, призывать вас… не знаю… к принятию ислама. Но… у меня это плохо получается, и я не думаю, что это на самом деле нужно.

— Как не нужно? Вы, мулла, считаете, что принятие ислама не нужно?

— Нет, конечно, нужно, очень нужно. Спасение в исламе. Но я не думаю, что если я прямо сейчас начну вам это пропагандировать, то будет какой-то хороший результат. Не будет ничего, кроме злобы и ненависти. Аллах против злобы и ненависти.

— Вы впервые за весь наш разговор упомянули Аллаха. И ни разу не сослались на какой-нибудь хадис. Не произнесли никакую арабскую формулу. Они красивые, кстати. «Да будет доволен им Аллах» — мне очень нравится.

— Да, а зачем. Я стараюсь говорить с вами на вашем языке, а не на своем.

— Спасибо. Я не ожидал.

— Я, знаете, тут работаю… это не лучшее место работы для муллы. Но вот так. И я как-то понял, что моя задача — не привлечь людей в ислам (хотя и это тоже), а просто как-то помочь человеку, без религиозных различий. Я не строю иллюзий, что вы броситесь в ислам, станете истовым мусульманином. Это было бы очень хорошо, и я был бы искренне рад этому, но это все хорошо, когда впереди жизнь, а когда впереди жизни нет, как вот у вас, это все глупые иллюзии. У нас тут четыре священника так называемых «традиционных религий России», мы постоянно общаемся, да что там, мы дружим, и мы уже давно знаем, что человек, когда над ним нависла неумолимая смерть, не хочет принимать никакую религию, тем более, не хочет никуда переходить. Все это глупые бредни — что я сейчас вам расскажу об исламе и вы примете ислам. Не примете.

— Да, не приму. Зачем? Не хочу.

— Да, я вас понимаю.

— А зачем вот это все сделали? Ну, вот эту систему, когда при тюрьме…

— При Комбинате.

— Ну да, при Комбинате, сделали вот эту систему священников разных религий? И почему только четырех религий? Почему нет католиков, протестантов, индуистов, не знаю… даосов каких-нибудь?

— Я не знаю. Мне кажется, и в вашем, и в моем положении лучше просто с этим смириться. Наше с вами положение, по сути, одинаковое. Мы оба скоро умрем. Мне кажется, не стоит заниматься такими поверхностными вопросами, как номенклатура священников разных религий в тюрьме, где содержатся приговоренные к смертной казни.

— В смысле, в Комбинате?

— В тюрьме, откуда нет выхода.

— Как вы говорите!

— Я стараюсь говорить, как есть.

— У вас поэтическая какая-то речь. Я просто филолог, простите.

— У нас сильная поэтическая традиция. Но я не хотел говорить поэтически. Простите, это у меня случайно так получилось. Мне даже стыдно. Это было лишнее.

— Вы говорите — у вас. Это у кого?

— У мусульман. Коран — это великая поэзия. Но вот сейчас сказал и понял, что лучше об этом не говорить.

— Да, я понимаю, простите.

— Давайте вернемся к документам. Вы можете сейчас подписать заявление о том, что вы не нуждаетесь в моей религиозной помощи, и чтобы я к вам больше не приходил.

— Я сначала думал, что попрошу этот документ. Но я вот что-то не хочу его подписывать. Мне очень понравилось с вами говорить.

— Ну, хорошо. Тогда не подписывайте. Всегда можно подписать, и я не буду вас больше беспокоить.

— Спасибо.

— Тогда я пойду. Увидимся через неделю.

— Да, до свидания.

 

Эпизод 41

 

Утро, деликатный стук в дверь. Да, войдите. Здравствуйте, это Никодим. Вот ваш завтрак (это постоянная, ежедневная последовательность говорения).

Сережа привычно, с аппетитом, съедает вкусный завтрак, состоящий из вкусных блюд, насыщенных белками, жирами и углеводами.

— Сергей Петрович, пойдемте на прогулку.

— Пойдемте.

Сережа идет по коридору в сопровождении Никодима, поворачивает в Основной коридор, останавливается перед широкой белой полосой. Сережа спрашивает Никодима:

— А можно сфотографировать Сашу?

— Да, конечно, пожалуйста.

Сережа фотографирует Сашу — страшный белый пулемет с многочисленными дулами, который когда-нибудь его убьет.

— Никодим, спасибо большое.

— Да пожалуйста. Пойдемте?

— Да, давайте.

Сергей идет по белой полосе, перед красным участком останавливается, сгибается, видно, что ему очень страшно. Но он, остановившись на секунду, идет дальше, и на середине красного участка распрямляется, и уже идет уверенно.

 

Эпизод 42

 

Сережа вяло гуляет по саду, к нему подходит очень красивая девушка, которую он раньше в саду не видел. Девушка одета очень стильно и с некоторой неуловимой соблазнительностью. Она говорит:

— Здравствуйте, я Даша, волонтер. Мы можем поговорить с вами?

— Да, в общем. Почему бы и нет. Здравствуйте, Даша. Я Сергей.  Сережа.

— Мне порекомендовали с вами поговорить, пообщаться. Вы тут новый.

— Ну так, относительно. А в каком смысле — пообщаться?

— Я волонтер, мы добровольно общаемся с приговоренными к смертной казни. Я социолог, мне интересно…

— Интересно поговорить… побазарить с приговоренным к смертной казни?

— Ну да. Вы не сердитесь, пожалуйста.

— Потыкать палочкой в умирающего жука. Жаль, что вы не биолог.

— Сергей… вы напрасно так. Я уже давно тут работаю волонтером. Вы напрасно вот про это. Про тыкание палочкой.

— Ну именно так это выглядит.

— Вы можете в любой момент отказаться от общения со мной. Правда, я должна признаться, для меня это будет актом поражения. В профессиональном смысле.

— Нет, ну почему. Можем и пообщаться. Мне-то, в общем, все равно уже. Да и вообще… что уж я так. Вы очень привлекательная девушка. Почему бы перед смертью не пообщаться с таким красивым социологом.

— Спасибо… и не спасибо одновременно. Мне бы не хотелось, чтобы вы видели во мне только привлекательную девушку.

— Ну простите, я пока про вас ничего не знаю, я вот только вижу, что вы красивая девушка, пока больше ничего. Если вы как-то себя еще интересно проявите, я буду к вам как-то еще дополнительно относиться. Типа, красивая девушка плюс еще выдающийся социолог, или что-то еще в этом роде.

— Ясно.

Даша как-то по-ученически кладет руки на колени и некоторое время так молча сидит. В ее облике есть что-то очень трогательное.

— Даша… Дарья. Ну, если нам надо поговорить, давайте поговорим.

— У меня по правилам волонтеров не должно быть вопросов. Я должна отвечать на вашу потребность в общении.

— То есть предполагается, что у меня есть потребность в общении?

— Ну да. Потребность в общении есть у всех.

— А вдруг у меня нет?

— Ну… значит, нет. Да, так тоже бывает.

— Как-то вы быстро с этим согласились. Это ведь означает «ну ладно, тогда давайте, до свидания, будьте здоровы, не скучайте в ожидании смертной казни», да?

— Нет. Нет. Я не хотела, чтобы вот так.

— А что вы хотели? Что от меня требуется? Вы хотели обсудить социологические аспекты смертной казни в наше непростое время?

— Нет. Я… мне важно было просто пообщаться с людьми… с человеком, который…

— То есть, возвращаемся к тыканию в жука палочкой.

— Нет.

— А что тогда?

— Ну… мне бы хотелось, чтобы наше общение было для вас в том числе приятным. Не только для меня интересным, но и для вас приятным, каким-то сглаживающим, что ли.

— Утешить?

— Нет, я вас утешать не собиралась.

— Ну, слава Богу. Я очень рад.

— Сергей… простите… если мое присутствие вас раздражает, я могу и даже обязана немедленно уйти.

— Да побойтесь Бога, Даша! Да вы что? Да вы только представьте, как я тут живу. Каждый день могут расстрелять, ни с кем толком не пообщаться, только в интернете, гнию тут, как живой труп. И приходит со мной поговорить вот такая прекрасная Даша. Ну как же я буду отказываться от общения с вами? Нет уж, раз пришли, так давайте будем как-то коммуницировать.  Я только за, со своей стороны.

— Я тоже.

— Ну отлично. Давайте. Расскажите о себе.

— Я Даша.

— Да, я уже в курсе.

— Учусь на социологическом факультете МГУ.

— Сами поступили? Бюджетный? Или родители?

— Если честно, родители помогают. Оплачивают.

— Ну ясно.

— Вы меня теперь будете презирать? Вы ведь профессор.

— Старший преподаватель. Нет, я вас презирать не буду, не в моем положении кого-то презирать. Для человека, который скоро умрет, презирать кого-то — очень глупо. А откуда вы? Кто родители?

— Я из Мурома. Владимирская область. Родители… в общем, отец у меня прокурор города.

— Ну круто. Повезло вам. Это хорошая жизненная позиция — юный социолог, дочь прокурора красивого исторического города.

— Я знала, что вы будете меня презирать. Я к этому подготовилась.

— Да я вас и не презираю. Господь с вами. Я вам совершенно искренне скажу, что нет ничего стыдного в том, чтобы быть дочерью прокурора и в том, чтобы быть самим прокурором, тоже ничего стыдного нет. Это просто такая государственная должность. Ничего ни плохого, ни хорошего в этой должности нет. Но вот то, что эта должность дает дополнительные возможности таким девушкам, как вы, это хорошо.

— Я хожу на митинги.

— Избываете выдуманную вину отца?

— Нет. Почему вину. Отец мой — честный человек. Такой, знаете, служака.

— Да, это хороший русский типаж. Служака. И слово прекрасное.  Хорошо, что ваш отец — служака.

— Я просто… ну… за справедливость. Чтобы…

— Чтобы что?

— Ну, чтобы были свободные выборы… чтобы…

— За все хорошее против всего плохого?

— Я знала, что натолкнусь на вашу иронию. Еще бы.

— В смысле — еще бы? Вы имеете в виду, чего же ждать от старпера, да еще приговоренного к смертной казни?

— Нет, простите. Нет. Нет, я не это имела в виду.

— Ну и хорошо.

— Вы извините, может быть, я…

— Да нет, ничего. И? Что дальше? За свободные выборы? За что еще вы митингуете?

— Да, за свободные выборы. За работу демократических механизмов. За сменяемость власти. Против фальсификации выборов, в том числе.

— И вам это действительно интересно?

— Ну а что. Конечно. Я думаю, это важно для страны.

— Да, нам трудно друг друга понять. Когда ты приговорен к смерти, вопрос честных выборов как-то отходит на задний план. Рад, что у вас есть возможность честно и чистосердечно интересоваться всей этой хренью. Это так свежо, по-юношески. Недоступно мне, увы.

— А… а, Сергей. Да, я понимаю. А мы могли бы поговорить о вас?  О вашем положении?

— Да, могли бы. Давайте. Расспрашивайте меня, как хотите. Все скажу, ничего не утаю. В конце концов, мне терять уже нечего. Почему бы и не поговорить. В скобках замечу — с такой красивой девушкой, но это все в скобках, в скобках, вы не тревожьтесь и тем более не бойтесь.

— Сергей… Сергей…

— Да просто Сергей, ну что вы вот это вот все.

— Сергей, а можете рассказать… как вы сюда попали?

— Это очень просто. Я — университетский преподаватель филологии, познакомился с одной хорошей девушкой, вступил с ней в близость, девушке оказалось меньше двадцати одного года, засекли по камерам при выходе из ее комнаты, приговорили к смертной казни. Вы в курсе, что у нас теперь за преступления в области нравственности и за экономические преступления полагается смертная казнь?

— Да, я знаю.

— Ну вот. Я попал под это все.

— Сочувствую вам.

— Спасибо. Вот мой краткий ответ на ваш вопрос, как я сюда попал.

— Сергей… простите… а как вы считаете, ваш приговор справедлив?

— Даша, ну я не знаю… ну вы совсем, наверное, охренели? Или что? Ну какой это справедливый приговор? Я на добровольной основе был со взрослой, двадцатилетней девушкой, она меня любила, и я… ну, заинтересовался ей. Какая в этом может быть справедливость? Вы-то сами как считаете?

— Я не знаю. Не хочу вас осуждать… Но…

— Но, типа, законы надо соблюдать.

— Да, я это хотела сказать, примерно.

— Вижу, узнаю дочь прокурора.