Наблюдать и записывать

Павел Глушаков. Текст — смысл — диалог: Литературные заметки.

М.; Екатеринбург, «Кабинетный ученый», 2023. 234 стр.

Павел Глушаков. Фрагменты: Записные книжки 2022 — 2023 годов.

СПб., ООО «Издательство „Росток”», 2023. 127 стр.

Рижский филолог Павел Глушаков заметен в современном культурном пространстве. Его докторская диссертация (2011) посвящена «творчеству писателей русской традиционной школы» (Шукшин, Рубцов, Абрамов, Прасолов). Из нее выросла книга Глушакова «Шукшин и другие» (2018).

Он также выступил одним из редакторов-составителей (огромная работа!) сборников, посвященных юбилеям или памяти филологов — наших предшественников (В. С. Вахрушев, Б. Ф. Егоров, Л. Г. Фризман).

В Журнальном зале — около полусотни статей исследователя в диапазоне от высоколобого «НЛО» до нью-йоркского «Нового журнала» и екатеринбургского «Урала».

Две рецензируемые книги отчасти опираются на эти публикации и, пожалуй, оказываются частями трилогии. В аннотации к первой упоминается вышедшая в том же издательстве «Кабинетный ученый» предшествующая книга Глушакова «Мотив — структура — сюжет» (2020).

Начать, видимо, нужно с жанра. В предисловии к «Тексту…» Марк Альтшуллер вспоминает дневники и альбомы. В предисловии к «Фрагментам» Ольга Седакова определяет их как лирическую книгу о жизни.

И в том и в другом случае я бы добавил важное определение: перед нами дневники или лирические размышления филолога. Если это дневник (дамские альбомы пушкинской эпохи все-таки — иной жанр) — то читательский, если лирика — то она вырастает из тех же читательских впечатлений. Характерно заглавие вступления Альтшуллера: «Главными героями этой книги являются тексты».

Вообще, если не заглядывать очень далеко (М. Монтень, В. Розанов), первопроходцем (или реаниматором) здесь стал упомянутый Альтшуллером М. Л. Гаспаров. Его неожиданные «Записи и выписки» (2000) не только увлеченно читались коллегами-филологами, но получили — еще по журнальной публикации в «НЛО» — авторитетную в андеграунде Премию Андрея Белого (1999): рубль, бутылка водки и яблоко на закуску.

В кратком предисловии к первому изданию МЛГ (так его аббревиатурят коллеги) иронически признавался: «У меня плохая память. Поэтому когда мне хочется что-то запомнить, я стараюсь это записать. Запомнить мне обычно хочется то же, что и старинным книжникам, которых я люблю: Элиану, Плутарху или Авлу Геллию, — интересные словесные выражения или интересные случаи из прошлого. <…> Я не собирался это печатать, полагая, что интересующиеся и так это знают; но мне строго напомнили, что Аристотель сказал: известное известно немногим. Я прошу прощения у этих немногих».

Четырежды пропущенный через алфавит сборник цитат, наблюдений, афоризмов и анекдотов с добавлением интервью и лапидарных мемуаров стал записной книжкой и раскрытием творческой лаборатории (так обычно говорят только о писателях) замечательного ученого.

Можно припомнить и другие (менее заметные) опыты в том же жанре: «Конец цитаты» (1996) и еще две книги недавно ушедшего Михаила Безродного или распечатанный во многих изданиях, дважды выходивший книгой монструозный продолжающийся цикл саратовского критика Сергея Боровикова «В русском жанре. Из дневника читателя», сравнительно недавно переименованный в «Запятую», но сохранивший сплошную нумерацию (84 записи; 1995 — 2024).

«Литературные заметки» или «Записные книжки» (авторские подзаголовки книг Глушакова) более локальны. Доминантой, единицей многих заметок становится какая-то параллель, две (реже — больше) цитаты или наблюдения. Это обычный хлеб филолога: поиск/обнаружение интертекстов, которые превращаются в статьи или заметки. Однако Глушаков обычно предъявляет свои наблюдения как «вещи сами по себе», почти или вовсе без объяснений, обрамляющего и мотивирующего контекста.

«Два отеческих наставления: „Горе от ума” и „Мертвые души”…» («Текст…»); «Бело-розовое счастье: Евгений Замятин и Владимир Луговской…»; «Два рассеянных: Маршак и Гоголь…», «В стихах таких разных поэтов, как Борис Божнев и Борис Слуцкий, проявился один сходный мотив…», «Два поезда Татьяны Самойловой…» («Фрагменты»); «В „Чайке” Треплев говорит почти стихами…» — и далее, после известной декларации героя о «новых формах» вдруг цитируется не менее известное стихотворение Сергея Михалкова «Мамы разные нужны…»

У меня есть рабочее определение: при сопоставлении цитат, фрагментов, образов и т. п. можно говорить о сильных и слабых валентностях. Полюса параллели: это убедительное сходство, которое объясняется…. (тем, что один автор прочел и запомнил другого, — контактная связь; зависимостью об общего источника — генетическая связь, культурой эпохи — типологическая связь) — это игра, <филологического> ума, замеченное сходство случайно или просто придумано.

В книгах П. С. Глушакова есть и то, и другое. Скажем, отмеченные на соседних страницах «Текста…» сходство интонации «Смерти поэта» и «гневно-обличительного стихотворения Баратынского «Гнедичу» (1823) кажутся бесспорной сильной валентностью и должны быть учтены (если раньше не замечались) комментаторами. А приведенные — без всякого комментария — цитаты из булгаковского «Собачьего сердца» и «Зависти» Олеши, на мой взгляд, не имеют ничего общего, кроме слова «клозет». Точно так же, как ни пытаюсь, не могу увидеть в детском стишке Михалкова «идиллию, почти что у колдовского „озера”»

Но круг филологического чтения, широта контекста удивляет и в таких случаях. (Много ли у нас внимательных читателей Бориса Божнева и Бориса Слуцкого одновременно?)

Эксперименты в области «филологической прозы» ставят неожиданные проблемы, которые могут показаться чисто формальными, но на самом деле оказываются читательскими, рецепционными.

В одной из журнальных публикаций с характерным обнаженным заголовком «Парное прочтение: литературные перечни» (эти фрагменты тоже попали в первую рецензируемую книгу) автор кратко формулирует свой метод: «Форма вольных текстовых сопоставлений, монтажных выписок и записей придает историко-литературному сочинению утраченную „остроту”, полемичность и даже провокативность. Главным тут становится часто позабытый за „объективной” манерой письма читатель, которому и судить о значимости и справедливости записей и выписок» («Знамя», 2022, № 10).

Однако «вольность» и «фрагментарность» — при малейшей попытке их использования — сразу обнаруживают две проблемы.

Во-первых, передо мной двести (первая книга) или сто пятнадцать (вторая книга) страниц сплошного текста, и это число (если считать записи) нужно умножить на пять, или по крайней мере на три. Чтобы оценить остроту и провокативность, этот материал сначала надо как-то структурировать. Поэтому, вполне закономерно, первая книга сопровождается указателями «Литературы» (125 наименований) и «Имен и заглавий» (восемь страниц в два столбца). Адепт «объективной манеры» письма получает, таким образом, некие ориентиры для согласия или полемики.

Автор читал и запараллелил Бориса Божнева, но пока оставил в стороне Бориса Поплавского.

В книге шесть раз упоминается Сталин (и еще три раза — сталинский), но всего четыре раза Ленин (зато однажды — Ильич).

 (Любопытно, что некоторые рецензенты упомянутых гаспаровских «Записей и выписок» сожалели об отсутствии подобных указателей, хотя МЛГ озаглавил каждую запись и расположил их в алфавитном порядке, то есть все же как-то композиционно структурировал.)

Во-вторых, чтобы «судить о значимости и справедливости записей и выписок» (то есть оценить сильную или слабую валентность параллели), читатель неизбежно должен поместить наблюдения в какой-то контекст, то есть перейти — хотя бы к устной — аргументации или «объективной манере письма».

Однако ближе к концу первой книги и практически во всей второй автор меняет оптику, отчасти снимая только что сформулированные вопросы. Его взгляд направлен уже не столько на книги, сколько на мир вокруг, замеченные О. Седаковой голоса за рекой («Интересно, слышны ли еще голоса за рекой» — последняя фраза книги).

Диапазон записей расширяется: появляются микропейзажи (не случайно на одной из страниц цитируется Пришвин), анекдоты и гротескные диалоги, пародийные и серьезные афоризмы, воспоминания (преимущественно о детстве). Есть и политика — случайный взгляд в телевизор или на газетную страницу.

«Фламандской <прошедшей> жизни пестрый сор».

Такие книги читают не подряд, а по настроению. Открывая на любой странице с надеждой найти что-то созвучное (или наоборот, неожиданное).

«Из оговорок: скончался в жутких учениях».

«Пруд затянулся ряской, и одинокий селезень выписывает японские иероглифы, а потом, вдруг что-то вспомнив, начинает бить крыльями, как будто хочет стереть написанное».

«— Вот был бы у меня миллион!.. — И что стал бы делать? — Ну, для начала надо будет пересчитать».

А, может, попробовать самому?

P. S. Пока я готовился писать рецензию, появилась новая публикация «постоянного автора» журнала («Вся ноша. Из записных книжек». — «Новый мир», 2024, № 1). Рецензионный Ахиллес не может угнаться за записочной черепахой.