Сила

Ворона так резко крутила головой, будто в ее шее был специальный механизм, который вышел из-под контроля и теперь выдавал одно случайное движение за другим. Наконец птица закончила смотреть по сторонам, оттолкнулась от ограды из металлопрофиля и слетела на небольшую площадку перед мусорными баками. Пару раз она прыгнула, ковырнула клювом асфальт, покрутила головой, снова ткнула клювом в пустоту под собой. Казалось, она не могла сообразить, что с ней происходит, и, ударяясь головой о твердое, пыталась выбить из себя неполадки, вернуть что-то в себе на место.

Прыгая так по площадке, она недобро смотрела по сторонам, как будто давно ждала кого-то, а его все не было, и это злило ее все сильнее.

Сергей докуривал сигарету и наблюдал за птицей. Сделав две последние затяжки, он зарядил бычок между средним и большим пальцами, выстрелил им в ворону и шагнул прочь.

Фигура его была огромна. Неохватное тело производило впечатление чего-то противоестественного, нездешнего. Когда Сергей вышел на узкую улицу, на него, как обычно, посмотрели все, кто был рядом. Тонкие синтетические шорты, тяжелые сандалии, футболка без рукавов, размеренные движения самоуверенного человека, завитки жестких волос, которые лезли отовсюду на его теле, кроме головы, где черными точками виднелись только редкие пеньки щетины.

Он подошел к двери подъезда, нажал нужные кнопки домофона, поднялся по лестнице к лифту. На улице стояла жуткая, уничтожающая жара, пот густо проступил у мужчины на лбу даже от короткой прогулки до мусорки. В подъезде духота спала, но вот-вот должна была снова начаться в квартире или, может, уже и в лифте. От этой погоды ему становилось только хуже: сильнее пульсировали виски, крутило живот, подташнивало, тело было тяжелым, сознание — заторможенным, и, кажется, начинался конъюнктивит. Из-за всего этого делались особенно навязчивыми и пугающими те мысли, которые не отпускали его весь день, весь этот яркий, бело-голубой летний день.

В стене что-то загудело, и двери лифта стали медленно расползаться в стороны. Сергей шагнул внутрь. Прямоугольный пластик плафона на потолке был выдавлен с одного бока, и лампа за ним постоянно гасла и загоралась снова. В нос полезли полутона запахов — чего-то сладкого, смешанного с гарью бычков, чего-то рыбного, смешанного со слежавшейся пылью.

Двери за спиной огромного мужчины закрылись. Из-за моргания лампочки темнота в кабине стала чередоваться с режущим глаза светом. Пол дернулся, и лифт потащило вверх.

В голове замелькали еще совсем свежие образы. Его рука дергает ткань и вместе с ней тащит тело, которое будто попалось в сети из собственной одежды. После этого удар по чему-то мягкому, а затем крик. Стопы чувствуют прохладу линолеума, но вокруг духота, духота, от которой задыхаешься и дуреешь. Замок в межкомнатной двери не выдерживает даже первого толчка плечом, и от этого появляется приятное ощущение собственной силы. Еще удар — и видно, как со лба слетают брызги пота. Рука удобно прихватывает голое плечо и долго трясет чужое тело. Крик, много собственного крика, от него дребезжат связки — где-то между грудью и шеей. Расфокусированный взгляд останавливается на ладони, на ней светло-русые волосы, застрявшие между пальцев. Звонок в дверь. Еще один звонок. Из-за нее то ли угрожают, то ли тревожно что-то спрашивают. Резкая боль в спине, а следом злое веселье от осознания, что по голове ударить не решились. И визг, визг, направленный на него с разных сторон. Очень много шума.

От этих воспоминаний из Сергея вышло что-то среднее между стоном и глухим рычанием. Он зажмурил глаза — от мигающего света в лифте их резало еще сильнее. Четвертый этаж. Что делать? Что со всем этим делать? Начать заново, вот бы начать все заново. Если попробовать еще раз, получилось бы так же? Может, убить себя? Можно умереть? Нельзя? Почему нельзя? Пятый этаж. На правой руке что-то пульсировало. Он поднял кулак к груди, сверху в очередной раз загорелся свет: на двух костяшках была стесана кожа, розоватую нежную ткань слегка жгло. Свет погас, а два розовых пятнышка все стояли перед его глазами, как будто светились в темноте. Шестой этаж. Отвратительно. Почему все так отвратительно? Почему все так, кто во всем виноват? Я? Я не такой. Или такой? Меня таким сделали. Может, надо умереть? Почему это происходит? Это не я, это бухло, это все бухло. Нет, это что-то, что приходит до бухла, это что-то во мне. Что это во мне? Или все-таки все из-за них? Это они доводят, я же правда не такой. Или такой? Выблевать все. Прямо на пол. Чтобы вышло и разлетелось брызгами. Какой там уже, седьмой? Он повернулся к табло с пронумерованными черными кнопками, справа от которого было узкое зеркало. Вспышка света, и боковым зрением он видит в нем блестящее сальное лицо со слегка отвисшей челюстью, с тупой, плотоядной улыбкой и широко раскрытыми глазами. Сергей испуганно переводит взгляд на зеркало, свет гаснет, а когда загорается — в отражении обычный он: заторможенный и растерянный взгляд, болезненная отечность, подрагивающее веко, заспанность и усталость, а того уродливого злого лица нет. Темнота. Свет — и снова в зеркале только он. Темнота. Восьмой. Механический звук переключения какой-то шестеренки, толчок снизу, означающий конец пути, двери снова отползают друг от друга.

Дома будет хуже. Пока его не было, она думала о нем. Она все знала и думала. Они все всё знают о нем. И ненавидят, конечно ненавидят. Куда от этого деться? Ведь нет ни одного способа выбраться из всего этого.

Бесконечно длинный тамбур освещен тускло, расстояние между дверьми в квартиры — всего ничего, возле каждой что-то стоит: тумбочка, полка для обуви, велосипед, ведро, обтрепанный стул, пара автомобильных покрышек, детская коляска. В воздухе запах курева, на полу шершавая плитка песочного цвета.

Обходя предметы в проходе, Сергей добрался до своей двери, вставил ключ. Рука подрагивала, движения получались неловкими, бессильными. Щелк — добро пожаловать домой.

В квартире действительно было душно. Окна открыты, но легче от этого не становилось. С кухни доносилось бойкое щебетание телевизора. Она там. Отвратительно, что нужно снова видеть тех, кто до этого видел тебя, и делать вид, что ничего особенного не случилось, что всё давно закончилось, что все всё понимают, что ничего нового. Вот она — взрослая жизнь, обычное воскресение.

Сергей снял ботинки, прошел по коридору до двери в кухню, но за ручку взялся не сразу.

— Заходи, слышу, что пришел, что стоишь? — В женском голосе недовольство мешалось с торопливостью.

Чтобы пройти в дверь, Сергей немного пригнулся. Вид у него был насупленный и подчеркнуто равнодушный, как будто это ему все доставляют неприятности, а он стойко их терпит, хотя уже порядком устал от этого.

У раскрытой створки окна сидела пожилая женщина: рука кулаком подпирает голову, локоть на подоконнике, тело развернуто в кухню, широко разведенные ноги покрывает пестрый халат. Она заговорила первой:

— Звонила.

Пауза.

— И что там? — спросил Сергей.

— Ну а ты сам что думаешь там? Там всё.

— Да не начинай. Не впервой.

— На этот раз, думаю, и правда всё. Допрыгался, Сереженька.

Сергей налил стакан воды из стеклянного графина на столе, жадно в три глотка выпил и перевел взгляд на телевизор в углу. Безлико привлекательный мужчина боком шел по нарядной улице, жестикулировал и с отработанной веселостью что-то говорил в камеру. Мир вокруг него был полон счастливых возможностей, и ему оставалось только выбирать наиболее симпатичные. Оптимизм, чистейший тошнотный оптимизм.

— Соберись, Сережа. Если она уйдет, ты как жить-то будешь? Мне на шею такую детину не надо вешать, я уже в сторону кладбища поглядываю. — Женщина на табуретке не отводила взгляда от лица сына, в ее подрагивающем голосе, звучавшем сначала сурово и разочарованно, все больше проступала нежность, а потом и мольба. — Ну сколько можно, а? Ты совсем по-человечески не хочешь? Ты же хороший всегда был, зачем добиваешь меня на старости лет? Возьми себя в руки, миленький, возьми. Давай поедем к мужику этому? И три года по-человечески поживем, а? Ты же сам знаешь, что так лучше будет, для всех лучше. — Женщина отмахнулась от мухи, кружившей у нее перед лицом. — Налетела зараза, полон дом теперь из-за этой жары.

— Не поеду я никуда, — угрюмо ответил Сергей, развернулся к темному коридору и двинулся по нему в дальнюю комнату.

— Сережа! — то ли позвала, то ли просто крикнула ему вслед женщина.

В комнате оказалось не так душно. Голый линолеум на полу делал помещение пустым и казенным, даже несмотря на мебель и валяющиеся повсюду вещи. Бумажный шар люстры под потолком качало сквозняком, тянувшим через открытую дверь балкона.

Сергей перевел взгляд на стеллаж и заметил, что на полках появились пробелы, новая пустота: не было керамической зарядки для смартфона в виде женской руки, не было шкатулки с украшениями, полароид-фотографии с пляжа в Туапсе, не было цветка в салатовом горшке, который все отказывался расти, деревянных статуэток слонов разного размера. В углу комнаты не стало расстеленного пледа и вечно разбросанных игрушек на нем.

Мужчина сделал шаг и повалился на диван, продел руки под прохладную сбившуюся простынь и обмяк. Под потолком по кругу летало несколько мух, как будто патрулировавших пространство возле люстры.

Через пару минут Сергея начало подташнивать и появилась колющая боль в животе. Он встал и пошел на балкон: больше идти было некуда.

Там стояла та же жара, но от простора становилось немного легче. Мужчина наклонился, уперся руками в металлическое ограждение, приоткрыл рот и стал тяжело дышать. Балкон казался игрушечным, когда на нем стоял огромный Сергей.

Злость начала подступать снова. Злость и раздражение на все, злость и раздражение. Хотелось разрушать, не важно что, главное — выплескивать из себя все это. Навалилось неуместное и поэтому особенно болезненное понимание того, как это все происходит, как работает этот круговорот несчастья: ему становится хуже, от этого становится хуже всем вокруг, от этого ему становится еще хуже — и дальше еще круг, и еще круг, и еще.  И нет никакой возможности сойти с этой дистанции.

Как выбраться из всего этого? Нужна чья-то помощь, кого-то, кто знает, что делать, кому не все равно, кто действительно хочет помочь. Но не они, этим женщинам он не верил, они все только портили. Но кто тогда? Кто?

К этим мыслям примешивалось далекое, но уже заметное желание выпить. Сергей понимал, во что скоро превратятся эти тихие позывы, это пульсирующее чувство, которое всегда ведет к одной и той же цели: избавиться от бед хотя бы на сейчас. Он хорошо знал, как это начинается в виде смутного фона, а потом превращается в зов, который никак не заткнуть.

Неуверенность в желудке отступила, но ей на смену пришла головная боль, от которой все вдруг стало неподъемным. Сергей поводил взглядом, глаза цеплялись за предметы на дне двора: теплопункт и кирпичная труба рядом с ним, турник и брусья, ряд наполовину закопанных в землю автомобильных покрышек, дед, медленно плетущийся к лавке, скорая у дома напротив, низкий зеленый заборчик вокруг клумбы. Стена панельки, еще одна, еще одна. Идеальная сетка серых квадратов окон. И лето, лежащее на всем этом.

Сергей почувствовал, что хочет закричать — прямо вот так, с балкона, но желание казалось идиотским и сложным, да и смысла в этом не было видно. Он крепче сжал поручень. Отчуждение. Великое отчуждение его жизни приближалось к очередной вершине, к новой высоте. Никто его не ждал и не хотел ничего ему сказать, это было явным фактом. Все отвернулись, гадины. Вокруг только эти стены. И мать еще. И всё. Надо куда-то позвонить. Куда бы позвонить?

Он отпустил балконное ограждение, отшагнул и оперся бедрами и задом на металлический подоконник. Виски пульсировали, и боль от них по каким-то внутренним нитям расходилась по всей голове. Тут, на балконе, ему тоже не было места, места не было нигде. Сергей слегка мотнул головой, покачнулся и двинулся обратно в комнату. Там он прошел к столу, выдвинул стул и опустился на него всем своим безмерным весом. Руки легли на деревянную столешницу одна поверх другой, он накрыл их своим лбом и так замер. Из глубины квартиры доносились игривые звуки телепередачи.

В этот момент одна из щелей между секциями дивана немного раздвинулась, и из нее показались две тонкие руки, а еще через пару секунд на поверхность вылезла маленькая девочка в обтягивающем зеленом костюме. Ростом она была чуть больше спичечного коробка, ее стройное тело двигалось гибко, светлые волосы были стянуты на затылке в аккуратный хвостик, на ногах — что-то вроде балетных чешек. Она неслышно кашлянула в кулак, провела ладонью по волосам, расстегнула поясную сумку и достала оттуда что-то похожее на сложенный веер. Одним движением девочка разложила его, и веер превратился в прозрачное крыло. Она скрепила два твердых конца этого веера, и у крыла появился остов, вокруг которого была тонкая, прозрачная перепонка. Девочка завела руку за спину и стала прилаживать крыло. Там, на лопатках, у нее были два коротких твердых отростка, на каждом из них — по углублению, в одно из которых она и пыталась вставить твердую часть крыла. Через пару секунд крепление туго прошло в выемку отростка, и крыло прикрепилось к спине.

Следом девочка достала второй такой же веер и проделала с ним то же самое. Так у нее на спине появились два прозрачных крыла. По форме они были похожи на крылья бабочки, а по структуре — на прозрачные крылья стрекозы, состоящие из множества тончайших нитей. Обернувшись, она пару раз махнула ими и, кажется, осталась довольна. Девочка поправила на бедрах свой костюм, поводила тазом из стороны в сторону, еще раз кашлянула в кулак, достала из напоясной сумки блокнот с ручкой, записала в нем что-то и убрала обратно. Затем она достала еще один предмет, который сразу разложила в тонкую, длинную указку. Последней из сумки девочка вынула небольшую металлическую звезду розового цвета и прикрутила ее к палочке в виде наконечника. Через пару секунд звезда стала ярче и начала слегка пульсировать светом, как лампочка на новогодней гирлянде, и от этого стало заметно, что розовая краска на ней местами потрескалась и облезает.

Девочка провела палочкой по воздуху, и за звездочкой потянулся короткий след из золотистых искр, медленно опускавшихся по воздуху вниз, как праздничное конфетти. Играя светом закатного солнца, они слетали вниз к плотной серой ткани дивана.

Закончив сборы, девочка поводила плечами, чуть присела, толкнулась ногами от затертой ткани дивана, часто-часто замахала крыльями и полетела вверх, под потолок, к шару бумажной люстры. Она двигалась по воздуху короткими перелетами, то поднимаясь, то немного опускаясь вниз, как будто держать направление строго вверх ей было сложно. Набрав высоту, девочка на пару секунд зависла в одном положении, а затем одним длинным пике полетела вниз, к сидевшему за столом большому мужчине. Блестящие искры от звездочки помечали траекторию ее полета похожим на морские волны следом, который быстро осыпался вниз, к линолеуму. Казалось, что эти мерцающие завитки оставляют в воздухе душной комнаты загадочное послание, написанное неразборчивым почерком врача.

Почти врезавшись на лету в Сергея, девочка в последний момент остановилась и зависла в воздухе над его шеей. Движения ее крыльев стали медленнее, а когда она поставила ноги на воротник футболки, затихли совсем.

Голова мужчины, долго елозившая по лежащим на столе рукам, замерла. По телу пробежала волна мурашек, Сергей дернул плечами, и девочка едва не покатилась по его спине вниз. Поймав равновесие, она почесала одним из концов звездочки свою правую лодыжку, еще раз одернула костюм и поправила левое крыло, немного сместившееся в месте крепления. Затем она наклонилась к шее мужчины и стала всматриваться в его кожу. Наконец, найдя что искала, резким движением она глубоко вжала металлическую звезду в кожу и напряженно замерла с вытянутой вперед палочкой.

Сергей тоже на несколько секунд перестал двигаться, казалось, он даже не дышит, но потом еще более сильная волна дрожи прошла по нему снизу вверх, и когда она поднялась до плечей, девочка оттолкнулась от воротника футболки, быстро заработала крыльями и полетела обратно под потолок комнаты. Добравшись до верхней точки, она по крутой траектории начала пикировать к дивану, на лету сложила на спине крылья, вся вытянулась в одну зеленую линию, как пловец, ныряющий с вышки, и со всего хода скользнула обратно в щель между подушек.

Сергей поднял голову и обернулся. В косом столбе солнечного света танцевали пылинки. Он помял лицо руками, встал из-за стола, подошел к окну и снова уставился на двор за стеклом. Вид его был таким же угрюмым, но взгляд как будто стал немного яснее и решительнее. Огромный мужчина еле заметно покивал головой, как будто с чем-то согласившись, вытер о шорты вспотевшие ладони.

Постояв так с минуту, он развернулся, широким размеренным шагом двинулся к двери в коридор и, открыв ее, громко заговорил:

— Мам, слушай, я, кажется, понял, что со Светкой делать, и с Антон Валентиновичем тоже. Ты права была, кстати, не знаю, почему я так долго все… — Голос удалялся и смешивался со звуками телевизора, дробился об угловатые предметы, застревал в обоях и растворялся в бетонных перегородках.

Сергей вдруг как будто со стороны услышал себя, и его удивило, что собственный голос ему был противен немного меньше, чем обычно.

Лучи уходящего солнца еле заметно подсвечивали на полу угловатые блестки от палочки. Они все гуще покрывались сетью трещинок, ломались на мелкие крупицы и распадались на совсем уже неразличимые капельки солоноватой воды.