Зеленые занавески жизни

*  *  *

 

Сумеречными зелёными глазами

Смотрит на меня Волго-Ахтубинская пойма,

Пытается прикоснуться плавниками рыб

К безнадёжному лету.

Однажды подводные камни твои

Превратятся

В счастливые образа...

 

Родовое мое горевое, нажитое слезами,

Сыну и дочери подарю, ничего себе не оставлю.

Колыбель моя колыбель,

Люлька-люлечка,

Я любила тебя стоячую и проточную,

Ветряными заговорами не тронутую.

Расчеши мне волосы облачным гребешком,

Поставь во главе угла, на переносицу

Рыжие многоточия, по воде, как по полю,

Позволь мне пройтись,

Всем болезненным существом.

 

 

*  *  *

 

В доме прошлого солнце среди рубашек

Спит,

Я открою окна, запущу облака и ветер.

Потолочные призраки — самые страшные дети.

Считаю в чужой постели завитки барашка,

Нет бы выпустить лучик, косточку домино поймать,

Упавшую со стола.

Страшно мне от самой себя.

 

В доме прошлого люстра на тонкой цепочке, на

Невидимой ножке стул у двери, тишина

Такая, что лучше не слышать её шаги,

Уснуть и видеть бабушкины миры,

Отцовы руки, мамины туфли и

Зелёные занавески жизни.

 

Былым дымом стелется город мой.

Дом, который построил Бог для меня с тобой,

Ещё не узнан в самом тяжёлом сне,

Ещё мы живы, как облака в реке,

Как то самое прошлое на потолке.

Вместе с люстрой, призраками, детьми,

Мамины платья, дедушкины ремни

Исчезают, изнашиваются...

Говорят,

Это снег идёт и кормит память своих котят.

 

Вот так бывает, когда не желают спать

В чужой постели, почти стране,

В чулках и брюках, в любых вещах.

Своей не станешь, так сохрани,

Хотя бы веру в дом и в его огни,

Пока он дышит, пока он в трещинах,

Мы — одни.

 

 

*  *  *

 

Свет струится, белый свет,

Сквозь оконные фрамуги.

Ничего прекрасней нет,

Чем твои глаза и руки.

 

Старых фото рай земной,

Память больше чем господство,

Потому я вижу сходство

Нас с тобой.

 

Затяни потуже узел

Этих окон, этих улиц,

Где твой смех ещё не узник,

Лёгок и бодрящ.

Посмотри сквозь время оно

На меня с небес-балкона,

Здесь не город, просто зона,

Свет живородящ.

 

И при всём при этом, Боже,

Здесь твоё земное ложе,

Не прокрустова кровать,

Застилается цветами,

И родство от папы к маме,

Прилетает будто сойка,

Будто сойка

Ворковать.

 

 

Памяти Марфы Блаженной (Царицынской)

 

На погосте снег да сон, снег да сон, да Вечность.

Спит синица, Марфа спит, Марфа человечней.

Кабы я была тобой во простой простуде,

Во юродстве, боже мой, приходили б люди

На меня бы поглазеть или же послушать.

Вот такие вот дела, но хотелось лучше.

Повстречай меня к утру возле сна-оградки,

Почему со мной Январь не играет в прядки,

Не тревожит душу боль, не переродится

Снег в холщовую суму, полную водицы?

 

Чиви-чиви-чивичок,

Спит под снегом червячок,

Чиркает не спичка,

А растёт синичка.

Возле Марфиной могилы

Виноградная лоза,

Возле папиной могилы

Бога красные глаза.

 

На погосте снег да сон, снег да сон, да слякоть,

Сколько можно, сколько можно не смеяться — плакать?

Помяни меня во сне и во Царстве Божьем,

Помяни меня, родная, если сможешь…

 

Божия коровка, полети на небко,

Спящая синичка, я плохая девка,

Русая и русская, как тропинка узкая.

Между сном и явью,

Божий образ явлен.

 

Снег да сон, да звон, да завязь,

Только слышится мне за-висть,

Или снова над крестами

Я как ветер вырастаю,

Завываю.

 

На погосте, на погосте только птицы ходят в гости,

Да отец мой маленький сушит валенки.

 

Баюшки-баюшки, белые краюшки,

Снежные осадки все в губной помадке.

Зацелованный младенчик

Поправляет венчик.

 

На роду написано быть юродивой,

Приходите поглазеть

На больную Родину.

 

 

*  *  *

 

Как только тишина откроет дверь ключом

И станет говорить на языке растений,

Я превращусь в жука и буду долго пить

Отвар твоих шагов, опережая время.

 

Как только снегопад отпустит облака,

Я вороном взлечу на куст земного неба.

И чёрный перьев дым, и волглые бока

Я посвящаю вам, снегам заиндевелым.

 

Как только мой предел наступит мне на грудь,

О, не буди, прошу, во мне тоску по дому.

Я каплей ледяной, как в градуснике ртуть,

Разбившись, упаду в небесную солому.

 

И там произрасту под Божьей кисеёй

Ромашкой полевой, а лучше человеком.

Я всё тебе отдам, пристанище моё,

Но только не вот тем, не сталинградским снегом.

 

 

*  *  *

 

Всё то, что тебе причитается, на — забери

Пахучий шиповник над бездной,

Некошеный берег,

Вот влажные сумерки окон.

О, сколько ты в них ни смотри —

Не видно, что был понедельник.

Звучала музы́ка, прошу, навсегда замолчи.

Есть в правом наушнике совесть,

Твой голос негромок.

Какая метафора сможет его повторить,

Хотя бы одной обойтись, без серьёзных поломок.

 

«Грачи прилетели», смертельная осень, прости,

У каждого третьего койка не знает покоя.

Я буду любить твоё одичавшее небо в горсти

И чёрные крылья в прихожей на жёлтых обоях.

Саврасов прекрасен,

Убей же меня, растопчи,

Я чувствую зрелость во всём, что давно отболело.

Мой срок подытожен, деревья пекут куличи,

И рюмочки улиц,

Морозом прихвачены смелым.

 

А тело моё будоражит огарок свечи.

 

Всё то, что тебе причитается, будет изъято,

Затихнет пространство и руки совьёт на груди.

Так поздние птицы мои оказались крестами,

Перстами своими

В дорогу меня окрести.