Обновилась икона

*  *  *

 

На многих столь похожий,

Вдруг устаёшь от лжи.

Но кто ты в жизни, кто же,

По совести скажи!

 

Не тот ли, кто изведал

Сомненья столько раз,

Тот, кто кого-то предал,

Но и кого-то спас?

 

Кто, занятый игрою,

Сводил в делах своих

Добро и зло, порою

Не разделяя их.

 

Был хрупким в жизни краткой

Изделием Творца

И для себя загадкой

Остался до конца.

 

 

*  *  *

 

Вот уж скоро, свободна, раздета,

Ощутишь свои крылья, душа.

Оборвётся бессмыслица эта.

В высоту устремишься, спеша.

 

Скоро кончится эта морока!

Выше этих балконов и крыш

Ты взовьёшься, воспрянешь высоко,

Выше облака ты полетишь.

 

Выше кары и выше награды,

Забывая земную тоску

И минуя миров мириады,

К своему полетишь двойнику.

 

 

*  *  *

 

            Россия граничит с Богом.

                                     Р. М. Рильке

 

Хожу по церкви, ставлю свечи.

Покуда память не пуста.

А между тем вдали, далече

Моя блаженная мечта.

 

В предощущенье близкой бури

Я вижу, словно наяву,

Оттенки нежные лазури —

Голубизну и синеву.

 

И это море у Цейлона.

Всё увлекает в никуда

Его взволнованное лоно,

Его буддийская вода.

 

Придёт конец земным тревогам.

И всё же в мире есть одна

Страна, граничившая с Богом,

Пусть хоть в былые времена.

 

 

*  *  *

 

Обновилась икона,

Стали краски свежи

Синевы небосклона,

Золотеющей ржи.

 

Вместо схлынувших струпьев

Луг зелёный возник.

Нежно брови насупив,

Высветляется лик.

 

Раздвигаются дали,

Манят кущи Твои,

Оттого что опали

Вековые слои.

 

И явился, намолен,

Заповеданный скит.

Или гул колоколен

Приоткрыться велит?

 

Эту ровную ноту

Строгий ветер принёс,

Завершая работу

Поцелуев и слёз.

 

 

*  *  *

 

Гавриил указывал дорогу

В дивный край лозы и лазурита.

Кланялись единственному Богу,

И страна ложилась под копыта.

 

С кожаного свитка изнурённо

Письмена согдийские взывали,

А уже зелёные знамена

Реяли на горном перевале.

 

Там былое сгинуло величье,

И поэтам лишь во сне туманном

Мнились лики нежные девичьи,

На столетья скрытые чачваном.

 

Вот сломился мир под красной бурей,

Но, и директивы проработав,

Разве же откажешься от гурий,

От загробных яств и водомётов!

 

Высока начальственная дума.

Что заезжий разглядишь Емеля,

Кроме чесучового костюма,

Золочёной ручки и портфеля?

 

Всё же, всё же узы не ослабли!

От райкома рай не столь далёко.

Узок вход, и он в тени от сабли

Самого Пророка.

 

 

*  *  *

 

Поэзия действует всё же,

Стихи сквозь столетья несут

Боль в сердце и язву на коже,

И страсть, и мучительный зуд.

 

Нам лирик, творивший в Пергаме,

Оставил про горе своё

Лишь строчку: «Заеден я вшами».

Пожалуй, довольно её.

 

 

Капричос

                          

I

 

Нет девушек милее, чем в Ханьчжоу.

Им присылают слитки серебра,

Но любопытство их влечёт к чужому —

Швыряют в европейца веера.

 

Им служат, из притона выкупая,

Освобождают от мирских забот…

А вот японка с чашечкою чая

И нож для харакири подаёт.

 

Взгрустнёшь о встрече под узорным кровом,

Блужданий завершая третью треть.

Всё решено. В перерожденье новом —

В Ханьчжоу жить, в Киото умереть!

 

II

 

Пятна крови отмыты в квартире.

Восемь лет только пыль в ней и тишь.

Ну а ты — в кристаллическом мире

И оттуда на Землю глядишь.

 

Наблюдаешь за хроникой беглой.

Эту камеру вообрази,

Где убийцу насилуют негры…

Ты в далёкой дали, ты вблизи!

                  

III

 

Лимонные благоухают рощи,

Но пыль взвилась, и чудится во мгле

Всё тот же призрак, этот всадник тощий,

И увалень, сидящий на осле.

 

Но вот и явь дорог и бездорожий,

И движется видений череда…

Ты далека, но есть прапамять всё же.

— Испания, ты в сердце навсегда!

 

Дворцы и геральдические звери,

И в городке убогом на углу

Цех ювелирный изменивших вере,

Но сохранивших верность ремеслу.

 

И знойный путь по взгорьям и теснинам,

И звон гитары в лунном серебре,

И песня о цветочке апельсинном,

Что сложена сожжённым на костре.

 

 

Махмуд Эсамбаев

 

Всегда он плыл по городу с приплясом.

Подпрыгивала шапка. Ноги шли

Навстречу к неким бубнам, тулумбасам,

Всё время отрываясь от земли.

 

Служил в киргизской ссылке за копейки.

Пошучивал о прошлом. Был умён.

То фрейлехсом от мачехи-еврейки,

То чем-то мексиканским упоён.

 

Прельщался и балетом авангарда.

Когда бомбили Грозный, у него

Сгорела там картина Леонардо,

Но в вихре не жалел он ничего.

 

 

*  *  *

 

Жизнь моя, исчезаешь куда ты,

В ускользании учишь чему?

Что ни день, умножая утраты,

Предлагаешь побыть одному.

 

Я теперь в многолюдной пустыне,

Но, такой пустоты посреди,

Неземной, небывалой доныне

Ты свободой меня награди!

 

В чуждых толпах, в нахлынувших чарах

От потока меня отграничь,

Дай принять одиночество старых

И молчанье ушедших постичь!

 

 

*  *  *

 

В телескопе холмы и долины

Одинаково мёртвых планет.

Под покровами щебня и глины —

Ничего кроме осыпей нет.

 

Вечный мир в столбняке бездыханном.

Тут припомнилась юность, когда

Был безрадостным путь по барханам,

Но в конце клокотала вода.

 

Отчего же, Творящая Сила,

(Жизнь уходит, а я не постиг!)

Здесь ты в глину сознанье вселила,

Мне его подарила на миг?