Горстка слов

Юлий Хоменко. Небо в перьях. М., «Воймега», 2023. 108 стр.

 

На холмистом поле русской поэзии, что протянулось от многословной барочности до скудного минимализма, почти вплотную к тому краю, за которым начинается просто молчание, вот уже четверть века присутствует Юлий Хоменко.

Стихи его не слишком широко известны. И не только потому, что поэтов нынешних вообще мало кто знает. Творения его еще и невелики по размеру, проще говоря, обычно коротки. И произнесены, запечатлены негромким, хотя внятным голосом. Такие не прокричишь и не пропоешь с эстрады. Да он и выступает крайне редко. Публикует одну-две подборки в год, а раз лет в пять-семь выпускает тонкую книжечку.

Но ценители, причем из разных локаций поэтического спектра, их знают.

Часто это мимолетная, точно схваченная картинка, за которой однако выпрастывается уже другая, метафизическая. Ну, к примеру, та, что дала название всей книге:

 

небо в перьях

 

у ангелов

весенняя линька

 

Но это может быть и крошечный обрывок драматического монолога, легко восстанавливаемый мысленно до самодостаточных размеров:

 

то что мы не общаемся

в нашем конкретном случае означает

что кого-то из нас уже нет на свете

 

и кажется

я догадываюсь кого

 

а ты?

 

Вещица озаглавлена «Другу», так что все обстоятельства пьесы налицо.

А порою и просто реплика, почти что mot, как называли в XIX веке остроумную и точную фразочку, — но обретающая эстетический, а значит художественный смысл за счет безупречного словесного устройства:

 

ушел

не выдержав собственных нравоучений

из Ясной Поляны

Толстой

 

Ни к чему скрывать, эта скупая часть поэтического ландшафта привлекает меня сейчас больше той, где возводятся целые стихотворные кварталы и даже многоэтажные поэмы — хотя и такие постройки могут быть удачными, вот только мне давненько не попадались.

Такое предпочтение, пожалуй, можно объяснить.

 

Стихи не только запечатлевают время, но и зависят от него. Как сказал бы автор, чьи бронзовые истуканы не так давно украшали каждую площадь, «жить во времени и быть свободным от времени нельзя».

А облик времени в глазах, как и в жизни, большинства обычных, да и необычных людей вот уж лет полтораста определяет по преимуществу технический прогресс.

Только если первые лет сто из этого срока главной приметой перемен было ускорение движения — от паровоза через автомобиль к аэроплану (а еще раньше пароход, вот и Баратынский уплыл от нас на пироскафе, прихватив заодно медлительный старый век), то последние полстолетия любимым продуктом и гордостью цивилизации стал бешеный темп производства и доставки информации, бьющей из всех щелей, как из пожарной трубы. Ее не перекричать. Единственным, что еще можно расслышать в этом сбивчивом многоголосии, оказываются — паузы. Ими и предстают произнесенные тихим голосом короткие стихи.

Кстати, я не одинок в такой оценке. В последнем своем арионовском эссе («Арион» № 4/2018), размышляя о поэзии в эпоху «зашкаливающего уровня информационного „шума”», Евгений Абдуллаев называет единственным достойным ответом — тишину: «Мы живем во время, когда именно поэтическая речь, с ее уходом в тишину, почти в немоту, оказывается наиболее адекватной формой высказывания времени о самом себе».

И не только формой высказывания, но и способом уцелеть, не захлебнуться в потоках информации, хлещущей с экранов компов и смартфонов. Остановиться и побыть человеком.

 

Писать такие стихи трудно, трудней, чем петь заливистым голосом, который сам поддерживает стихотворение на лету. Малый объем, чтоб стать высказыванием, требует насыщенного и кропотливого устройства. Собственно, это даже не высказывание, а отсылающий к нему поэтический жест. И он должен быть безупречно точным.

Такие стихи почти ничего не рассказывают, да вокруг и так слишком уж много болтовни, а показывают. Причем столь яркую и необычную картинку, что она, в случае удачи, меняет само зрение читающего.

 

Именно к подобным поэтическим жестам тяготеет Юлий Хоменко. Возможно, его внимание к паузам и точным нотам обусловлено мирской профессией: музыкой. Потому что уже лет тридцать Хоменко преподает вокал в консерваториях Вены, последние двадцать — в Венском университете музыки и искусств, крупнейшем в Австрии. Не удивительно, что в стихах то и дело являются музыканты, особенно любимые Бетховен и Шуберт:

 

некогда служивший

поводырем глухому Бетховену

антикварный рояль

 

Или:

 

дом где родился Шуберт

 

дом где он умер

 

словно прошел взрослея

от одного к другому

 

стариться не пришлось

 

Да и просто музыка. В посвященном ей маленьком цикле у него пианист «ловит клавиши голыми руками» — виртуозный портрет виртуозной музыки!

Ну а все остальное, свободное от музыкальных занятий время сочинитель, похоже, просто шатается по Вене, задрав голову, — столько в его стихах верхушек деревьев, крыш и облаков. Вот и в том, что дало название книжке. Или вот в этом, где он со своим любимцем на короткой руке:

 

поймал было облако

а покормить нечем

отпустил

 

плывет дальше

слегка удивленно

 

Кстати, и все названия его последних книг так или иначе смотрят вверх: «Воздушные шары» (2003), «Восьмое небо» (2011), «Облако на ладони» (2017), ну и нынешняя. Такое уж зрение.

 

В стихах Хоменко немало трехстиший. Заприметив которые, а заодно и пятистишия, разве ленивый тут же не закричит «хокку! хайку! танка!» Думаю все ж, ни то ни другое. Но от разговора о вошедшей в моду японской форме, видимо, не уйти.

Форма и правда изумительная. Не только своей антологией классических шедевров, но и открываемыми возможностями художественного высказывания. Недаром в старой Японии овладеть ею мечтало множество людей — обучением коих, между прочим, и зарабатывал на жизнь Басё. Краткость и очерченная форма позволяют передать свое эстетическое впечатление порой и не вполне искушенному в поэзии сочинителю.

Хайку пишут по всему миру миллионы людей. Усердно следуя традиционным правилам, скрупулезно следя за чередованием слогов по схеме 5—7—5, или отчасти пренебрегая каноном. Пишут на разных языках, в том числе и по-русски. И есть удачи.

Но влияние этих великих японских жанров на поэзию, по крайности русскую, не ограничивается возникновением отечественных «хайдзинов», как они себя именуют. Еще в Серебряном веке, с появлением первых переводов на русский язык, сделанных Вяч. Ивановым и Брюсовым, они подсказали стихотворцам возможность столь запредельно лаконичного, но полноценного способа выражения, включающего и зрительный образ, и психологическую ситуацию, и пространство понимания. Особенно востребованной форма поэтической миниатюры сделалась, пожалуй, с последней трети прошлого века (кстати, как раз появились и многочисленные переводы Веры Марковой с японского). Краткость оказалась выигрышной чертой в замусоренном стихами мире. Это вовсе не обязательно трехстишия, иногда и шесть, и восемь строк. Но могу предположить, именно у японских мастеров эти стихи переняли смелость поэтического жеста.

Именно такие пишет Юрий Хоменко:

 

щёлк и остались на фотографии

 

а время поехало дальше

 

порожняком

 

Это совсем не хайку. Кстати, даже и не трехстишие: на деле в нем пять строк. Только две из них, обозначенные пробелами, заполнены той самой тишиной.

 

Наш сочинитель, как уже сказано, много лет работает и живет в Вене. Но его лирический герой по-прежнему видит ее глазами арбатского москвича:

 

залитый солнцем

венский бульвар Ландштрассе

 

солнце оставить

а бульвар заменить на Гоголевский

 

для полного счастья

 

И это не воспоминание. Скорее уж Европа — новое впечатление:

 

серое

 

в красных кирпичных прожилках

 

европейское утро

 

А еще множество стихов навеяно деревенькой на Волге, где автор неизменно проводит всякое лето. Ну, с вынужденным двухлетним перерывом на ковидный карантин:

 

аист строит гнездо на заброшенной водокачке

даря ее существованию

новый смысл взамен погребенного

под развалинами колхоза

 

Стихи Юлия Хоменко дают удобный материал поговорить о возможностях новой поэтической миниатюры.

При всем лаконизме формы, а значит и скупости выразительных средств, она удивительным образом позволяет ничуть не хуже более протяженных и привычных стихотворных конструкций охватить любые пласты жизни и высказаться на любые темы.

К примеру, на философские:

 

не течение времени

а утечка

 

песочные часы

самые точные часы в мире

 

Или поразмышлять о собственной жизни, которая, сколько ни живи, держится корнями в детстве:

 

не допил какао

не доел овсянку

всё так и осталось стыть

где-то в шестидесятых

 

И о смерти:

 

запрокинув в небо голову

не издавая ни звука кричу

Витя-а-а-а-а-а

 

так ему лучше слышно

 

А то и просто оставить бытовую, подсвеченную человеческим теплом зарисовку:

 

нашарить тапки и в туалет

сквозь падающие декорации недосмотренного

одноактного сна

 

Характерная черта этих стихов почти в полном отсутствии метафор. Точнее, метафорой, иносказанием чаще оказывается стихотворение целиком, созданный им и успевший трансформироваться на крошечном пространстве образ:

 

по утрам

у 2-го подъезда тополь

подкарауливает весну

 

Кстати, еще привет японцам. Маленькие фрагменты нередко складываются в цепочки, наподобие японских «сцепленных строф», рэнга, позволяя выстроить достаточно широкие, многофигурные размышления-картины. К примеру, приведенная выше картинка с аистом на заброшенной водокачке — это один из восьми фрагментов панорамы, запечатлевшей приволжскую деревню.

 

Не думаю, что это намеренное стремление Хоменко, но лаконизм его стихов с годами прогрессирует. Он всегда писал немного и немногословно, однако движение к краткости, к минимальной поэтической формуле, жесту нарастает от книги к книге. Когда-то и стихи «Воздушных шаров» казались мне короткими, хотя среди них немало и по четыре, и по пять катренов. Однако чем дальше, тем их меньше. А заодно, вместе с нарастанием лаконизма, все чаще поэт переходит на верлибр, позволяющий уж вовсе освободиться от всяких лишних связок.

Хотя и в нынешней книге встречается силлаботоника:

 

мне сегодня то же снится

что и сорок лет назад

над панельной башней птицы

струйкой серою летят

и теряются из виду

и проходит много лет

поутру из дома выйду

а над башней серый след

 

Такие, подобные выдоху, стихи не сочиняют. Они сами родятся из воздуха. И его там на один-два, редко три глотка. Достаточных, чтобы очнуться.

 

На той стороне поэтического поля, где творит Хоменко, есть и еще голоса. К счастью, они не слипаются в хор, каждый из них по-своему одинок — а в поэзии только одиночки и интересны.

Хоменко из самых интересных и ярких. Ну да, говорящий негромким внятным голосом. А кричать и не надо. Если, конечно, речь о поэзии как искусстве, а не о шоу или поэтическом митинге.

 

Поводом к нашему разговору стала последняя книжка Юлия Хоменко. Но я бы советовал разыскать и прочитать и три предыдущие. Получите удовольствие.