* * *
Мне приснилась мёртвая кобыла,
Вспомнилось из полузабытья,
Как метель с боков её кружила
И ещё — она была моя.
Мёрзлая, копытами к заплоту,
В городе Калуге, в феврале;
Жители спешили на работу,
Неуютно было на земле.
Что же мне с ней делать в самом деле?!
Так нежданно навалился груз —
Призраком войны при отступленье
Я стоял над нею как француз.
«Мёртвая кобыла к переменам».
То, чего я собственно боюсь, —
Мне моя свобода драгоценна,
Ну а с несвободой примирюсь.
Да и где он, собственно, тот выбор?!
От меня к вокзалу в двух шагах?
На платформу прямо — «был и выбыл»,
С постояльцем горьким на узлах.
* * *
Светлане Евдокимовой
На даче, на которой тебя нет,
Та дача, на которой ты ни разу
Не побывала, шлёт тебе привет;
В ней допоздна горит в терраске свет
И тьма в углах сгущается не сразу.
Я каждый день почти что, завершась,
С тобой за полночь выходил на связь.
Запомнила беседка нашу речь,
Ей стены дома сумрачно внимали;
Тебя спугнуть боялся, свет зажечь,
Но времени просачивалась течь
И проявлялись дали и детали.
Та дача, дача имени тебя,
К ногам слетала птицей сентября.
Экспресс, метро, к Садовому спешил,
К судьбинной через «Красные ворота».
Та дача… На которой я любил.
Та ель, калитка, жизнь за поворотом.
* * *
Зря я сделал окрошку: дожди,
сырость, холод — какая окрошка.
Мне на даче три дня до среды
обеспечена скука и лёжка.
Я последний доем круассан,
что купил до дождя ещё к чаю,
подношу сотый — кружку к губам
и рассказы Бианки читаю.
Интересен во многих местах,
(хоть и Томпсона я почитатель),
я-то думал, что он себе так,
а Бианки отличный писатель.
Как вчитался, закончился дождь,
всё в туманной завесе как в бане,
так, что выйдешь, себя не найдёшь.
Надоело лежать на диване.
Проходя, электрички ревут,
а когда на Москву замолкают,
соловьи у платформы поют
и синички им в такт подпевают.
* * *
Как денежка за половицу,
за горизонт скатилось солнышко;
смеркается, и вечер длится,
и не испить его до донышка.
Пчела с нектаром возвращается,
ночует толстый шмель в люцерне,
и ночь, похоже, начинается —
темно и гулко, как в цистерне.
Она в июле скоротечная,
проглянет розовой полоскою,
расплёскана по глади вёслами,
за соснами заря заречная.
Мрак тяжелеет обескрыленно,
(что ж, утро мудренее вечера),
и я меняю покрик филина
на стрекот раннего кузнечика.
* * *
Вечером жаркого дня
думать почти невозможно,
где-то грохочет война,
вопль паровозов истошный;
Рёв реактивных турбин
над головой где-то близко…
Загнан патрон в магазин:
участь пугает мужчин
выбыть навечно из списка.
Ты поливаешь цветы,
плети с земли поднимаешь.
В пажитях встали кресты,
за торжество правоты,
чьей? Никогда не узнаешь.
Жар раскаляет броню.
Это совсем безнадёжно,
чтобы разъять тишину
(рядом тебя и войну), —
вот и на сердце тревожно.
* * *
Сегодня полнолуние, луна
Такая, рядом звёзд не видно.
И в полночь дача так освещена,
Что фонари без пользы очевидно.
Луна такая, собирать грибы
Возможно было б или за поклёвкой
Следить, как режут гладь горбы
Бессонных рыб, как карп клюёт у бровки.
Луна такая, видно все цветы —
Гелениумы (вспомнил их названье),
Луна такая, что, наверно, ты
Не спишь, вдыхая их благоуханье.
Такая нереальная луна,
Что в пору в самый раз омолодиться,
Как в зеркале ты в ней отражена,
И тут уж поневоле мне не спится.
Бабушкин сад
Входит терновник в бабушкин дом,
ломится в дом одичалая вишня.
Бабушка с чашкой сидит за столом,
бабушка с чашкой, застыв неподвижно.
Вот и варенье приходит само,
а говорят, что деревья не ходят.
Может, не ходят, но только зимой,
ветви ступени на ощупь находят,
если весна, а с вишнёвым мы чай
за самоваром грузинский гоняли.
Лето короткое лишь поспевай.
Ну а зима ещё только в начале.
Свежая поросль вгрызается в печь,
сгнили стропила, во внутрь обвалилась
крыша (на век пирогов не напечь),
а в половицы груша вселилась.
Всё порастает забвением: сад
входит хозяином в ветхие стены,
и в палисад сквозь окно виноград
тянет набухшие временем вены.
* * *
Судьба ко мне была сурова,
Приободряя на минуту,
Она меня лишала крова,
Хотя стремился я к уюту;
А мог бы греться у камина
С высокопоставленною дочкой,
Но на судьбе моей судьбина
Тогда поставила бы точку.
Как был судьбе я благодарен...
И в церкви истово молился,
Что от такой судьбы избавлен
(И в дупель помнится — напился).
Судьба меня не просмотрела,
Хотя со мной играла в прятки,
А коль лупила, то за дело —
С размаха прямо по сопатке.
Она меня перемолола
(Я трудным был материалом),
Но против лома нет приёма,
А у неё хребтов навалом.
Изломом странным палиндрома,
Строкой бегущею вокзала
Она меня гнала из дома,
Она покоя не давала.
И тайный след её пунктиром
По жизни криво шёл с изнанки,
Соединяясь с этим миром
На подмосковном полустанке.
Соединяясь с этим телом,
В котором бушевали вёсны,
И зимы шествовали в белом,
И выдох был молниеносным.