Даня Молчит (буду именовать ее не паспортным, а ей самою придуманным именем, как и в жизни) — выпускница этого года моего семинара в Литинституте. Лет пять назад я воспринял написанное ею как стихи немного обиженного на жизнь подростка. Это нормально. На семинарских обсуждениях выяснилось, что Даня в состоянии упорствовать, отстаивая собственный звук. И это было здорово. Потихоньку начал понимать, что речь просто идет об ином мелосе.
Мне доводилось толмачить великих Янку Купалу и Максима Богдановича. Знаю, что звучание родственной речи лукаво: трудно избавиться от ощущения, что это твой собственный, лишь чуточку искаженный язык. Но Даня пишет по-русски, продолжая оставаться горячим патриотом беларускай мовы и беларускай літаратуры. Поступила в аспирантуру. Тема ее грядущей диссертации: белорусское литературное движение 90-х «Бум-Бам-Літ» (у нас мало кому ведомое).
Примеров билингвальных авторов довольно много. Как и перекличек между языками различных лингвистических семей. На память приходит великий ирландец Шеймас Хини, писавший на английском, но со вкусом обыгрывавший фразеологемы или сходно звучащие, но обладающие иной семантикой слова умирающего гэльского языка. А вот случаи языковых игр между языками родственными можно пересчитать по пальцам. Это куда сложнее: чревато непроизвольным комическим эффектом, когда один из языков воспринимается как экзотическая диалектная форма. У Дани иное: никаких иронических игрищ в упор не прослеживается. Как ей это удается — ума не приложу:
Будзьма мужнымі! Здесь продержаться осталось недолго.
Не позволяй себе гэкать в центре столицы,
спину ровнее держи
и лицо себе сделай приличней.
В стихах Дани доминирует тревожная самоирония, помноженная на беспрерывную попытку самоидентификации. Но, главное, в них присутствует ни на кого не похожая суверенная интонация. Мне празднично, что по итогам нашего пятилетнего семинарского общения нервная, порой очень тревожная дипломная работа Дани была поименована автором: «Ничего, кроме света».
Виктор Куллэ
* * *
В среднерусской тоске распродаж, веренице открыток,
за фасадом гирлянд, где не видно почти ничего, —
скалит пасть наступающий год, мишурою увитый.
Не сказала бы — Новый.
Я видела раньше его.
Не успеют затихнуть куранты — и он повторится.
Президент уверяет с экрана, что всё хорошо.
Мне исполнилось двадцать —
а чувство,
что сильно за тридцать.
И не радует даже, что снег наконец-то пошёл.
На изнанке пространства,
в панельных измученных глыбах,
время дышит в затылок —
и точно убьёт к Рождеству.
Но горошек по акции всё же пробейте.
Спасибо.
Нет, пакета не надо.
Я здесь, в полушаге, живу.
Путешествие из
Будзьма мужнымі! Здесь продержаться осталось недолго.
Не позволяй себе гэкать в центре столицы,
спину ровнее держи
и лицо себе сделай приличней.
Мы не должны быть похожи
на колхозников или туристов.
Вот он — Арбат; вот он — Кремль.
Смотри и запомни надолго.
Где ты ещё их увидишь? (Я и сейчас еле вижу:
ошибкою было очки покупать в переходе.)
Помнишь ли ты, на какой остановке мы вышли?
Нужно туда же вернуться. Веди меня — я не запомнила.
Всё — шумит, и гудит; звенят в кармане монетки.
Нужно доехать обратно,
направление не перепутать.
Не известно, что там — на другой стороне серой ветки.
Из метро выход есть (проверяли); из условного Аннино — вряд ли.
Так что это опасней,
чем плутать по Каменной Горке[1].
Ты когда-нибудь видел людей с далёких окраин?
Они что-то не могут найти: это видно в глазах; это видно в походке.
(На прошлой неделе приснилось, что я заблудилась в подземке
и почти что упа — ай! — почти что упала на рельсы,
и теперь — наяву — по метро путешествовать страшно;
я гораздо быстрей устаю).
Мы приехали. Кажется, наша.
Завтра с утра — на вокзал: бывайце здаровы; жывіце багата!
Небо черно, и морозно. Пахнет чем-то горелым.
Луна, как большая антоновка, жёлтым созрела.
В минском небе ты видел такую же
(я — и сейчас еле вижу).
Февраль. 7:30 утра. Долгий путь по спальному району до школы
Шапку поправь. Да нормально поправь, говорю!
На асфальт не смотри. Погляди — красота кругом!
Снегирь — красный шарик — на ветке, за ним — другой.
Берёзка сутулится, кланяется фонарю.
Отвернись от машины с мигалкой — сдалось тебе...
Дворники трудятся — ну-ка, смотри теперь:
первый — длинная жердь, второй — здоровый медведь;
расчищают сугробы — ох, и напáдал снег...
Погляди на сугроб! Но под ноги смотреть не смей:
красное что-то разлили — чего смотреть?
* * *
Кажется, снег; а присмотришься — мелкий песок.
Мы застряли в песочных часах, по колено в сугробе.
Но секунды ссыпаются,
время скользит из-под ног —
толкает на самый край ледяной утробы.
Я просыпаюсь. С тревогой смотрю на часы:
время на месте. Мне кажется, будто с упрёком
ты глядишь на меня
по ту сторону стрелок и цифр.
Тебя третий год перемалывают шестерёнки.
Я — от сердца до неба — пронизана нитью мойр.
Колючая пряжа дрожит, как струна, под кожей.
Мне — неуютно, мне — холодно снежной зимой:
в вое метели
мерещится лязг
ножниц.
Сколько секунд накопилось внутри меня!
Кажется, свет; а присмотришься — снежные хлопья.
Вниз головой
полечу на изнанку дня —
в космос, распахнутый
в яростном звёздном вопле.
* * *
Стенка в разводах. Окно. Потолок.
Деревца ветка. Луны ноготок.
Свет фонаря расплескался в углу.
Чашки осколки на грязном полу.
Руки-собачки — театр теней.
Кто-то сидит, прислонившись к стене.
Он сохраняет остатки тепла.
Ключ, зажигалка, рюкзак — всё взяла.
Что я наделала! Боже, спаси.
Скоро такси. Скоро такси.
На память
Внимать тебе, взрослеющий философ.
Не обращать внимания, как зябко
тебе (в одной рубашке — по морозу)
и мне (рискнувшей в январе — без шапки).
Лепить снежки замёрзшими руками;
переплетая пальцы, греть ладони.
Перчатка потерялась — мы искали.
А больше, кстати, ничего не помню.
Откуда было знать — в приливе счастья —
что видела тебя в последний раз я?
Осталось фото в качестве ужасном,
где ты в снегу на пиксели распался.
* * *
Я полечу в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Р. Гамзатов
прими что я так много говорю
тоску мою бессонницу мою
и то что цели нет а только путь
и то что ты умрёшь когда-нибудь.
чем кончится неведомо пока
зато смотри какие облака
невыносима лёгкость бытия
настанет день когда-нибудь и я.
читают долгий и тревожный стих
глаза мои с тобою на двоих
общаются тетрадки в рюкзаке
на общем герметичном языке.
вот видишь да обычная суббота
над городом кружатся вертолёты
летят и подают нам голоса
мы умолкаем глядя в небеса.
* * *
пакет пожалуйста пробейте тоже
не унесу в руках коробку чая
и вновь кассир берёт пакет за кончик
от прочих под прилавком отлучая
а дома тот пакет в пакет побольше
засуну (велика его вместимость!)
пакет полезен точно пригодится
как в небе звёзд пакетов тех скопилось
и это символ каждого похода
в ночной ларёк за чаем и батоном
за чаем и батоном и пакетом
длинна дорога от ларька до дома
долга дорога от ларька до дома
с пакетом а внутри коробка чая
но тише тише не шурши пакетом
о нет я ничего не обещаю
а как свежо на улице как тихо
как будто небо
Бог поцеловал —
сверкают звёзды через ясный воздух
мерцающий живой осенний воздух
скользящий и шуршащий лёгкий воздух
ах нет не воздух просто целлофан.
[1] Каменная Горка — это район Минска с адовой застройкой, который выглядит точно так же, как и называется (примечание автора).
Даня Молчит (Пилипенко Виктория Владимировна) родилась в 2001 году в Минске. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького (семинар Виктора Куллэ). Участница белорусских поэтических фестивалей и конкурсов и литературной школы журнала «Юность». Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.
Опубликовано в Журнале №12