Синее
1.
О чем писать?
Без темы
Стихи — вода.
Все мы семейные проблемы
Переживали иногда.
Наследство ссор необычайных,
То регулярных, то случайных,
Несовпаденья чуждых воль —
Для многих — головная боль.
Не как метафора поэта,
Стихи пустившего в галоп,
А медицинская примета
Руки, положенной на лоб.
За эту боль и эту руку,
Не обращённую к врачу,
Я моему плохому другу
Подумав, кое-что прощу.
2.
Пела божья пташка, что она милашка,
Что она глупышка, всё-то ей ля-ля.
Ничего не нужно, никого не страшно,
Люди ей завидуют, честно говоря.
Мимо пролетали молча, словно в ссоре,
Соколы и совы, бравые орлы.
Пела божья пташка до-ре-ми-фа-со-ли
До судьбы, до времени, до поры.
Что же приключилось? Смолкла пташка наша.
Тем, кто не ответит, — зря — не возражай.
Ничего не нужно, никого не страшно,
Никому не больно, никого не жаль.
3.
На свете есть одна беда:
Мы все находим то, что ищем.
Он, верно, грешен — никогда
Он не отказывает нищим.
Но это лишь самообман,
Бессмысленная трата денег,
Проси, слепой, пляши, бездельник.
Кто хочет пить, конечно, пьян.
Кто хочет, говоря: «Прости»,
Услышать лёгкое: «Прощаю»,
Тому ли ложью обещаний
Живую совесть провести.
Смешно старинное: «Подай».
Болезнь, беспомощность, дорога.
Он, верно, покупает Рай
И тем обманывает Бога.
Без цвета
1.
Мир состоит из холода и тьмы,
и, как ни верьте, что ни говорите,
а чёрный снег космической зимы
уходит вдаль, за горизонт событий.
Широк его размашистый полёт,
он закрывает, затмевает.
Так человек однажды устаёт,
и белый свет бежать не успевает.
Нам счастья сон прозрачнее стекла,
звенит его хрустальная разбитость.
Я
состою
из света и тепла.
И я могу из мира выпасть.
2.
Если б я писал — всё равно,
что бы ни писать.
Потому
что прекраснее персидского ковра
не бывать на свете никому.
Мастерски художник передал
тайну женского печального лица.
А ковёр персидский — череда
чёрно-красных линий без конца.
Может весь мой ум
утонуть
в этой игре ума.
Написал бы я персидский ковёр,
потому что сегодня
зима.
3.
Ломают ли музы крылья,
когда умирают дети,
когда автоматы стреляют?
От горя и от бессилья
хоть что-то в мире исправить,
может быть, музы теряют
всё,
что едва имеют?
4.
Погода за окном всегда пустяк,
когда б не осень.
В комнате полночной
пьёт чай поэт, как мог бы пить коньяк
из трупа пьяницы,
похожего на бочку.
Уродство дней лежит в его ногах
и, рассуждая в одиночку,
так говорит: «Я суть. Я — то что есть.
Мой мир абсурд и не прийти к другому».
И плесень выдыхает, и туман
мигрени расползается по дому.
Не отвечая ничего
усмешкой, головы качаньем,
пока безумие не поглотит его,
поэт молчит и враг словам случайным.
Поэту нравится, когда позор и смерть,
законы лживы, люди злы и грубы.
Поэту хорошо, когда «о чём болеть»
само плывёт в мозолистые губы.
Надменность лиц и мнений балаган —
история, вошедшая в привычку.
И пьёт поэт один.
К его ногам
уродство дней
кладёт свою добычу.
5.
Я не привык, что человек
Другому человеку не охотник,
Не волк, не бесконечный снег,
А просто человек. И это подвиг —
Когда не лжёт улыбчивый язык,
Не жгут глаза острей и откровенней
Углей костра. К другому я привык,
И, кажется, в другое я поверил.
6.
Я забылся на минуту
в вечер синий, голубой,
перепутал я тебя
с самим собой.
Я сказал тебе такое —
никому бы не сказал.
А ты крикнула как будто
веткой по глазам.
7.
Рембо, Малларме и Бодлеру
могила была в пору.
Не каждый имеет меру...
если хотите — гору.
Сиреневый цвет ни с чем
и никогда не спутать.
Гору из кирпичей,
если позволите — трупов.
Поэтому вам не стоит,
из вашего тёплого дома,
где часто бывают ссоры,
которые вас печалят,
из вашего кабинета
с портретами и цветами,
где от работы трудной,
бывает, что вы устали…
когда и темно, и поздно,
не стоит вставать с постели,
глядеть на зелёные звёзды,
вдыхать гиацинт сирени.
8.
Возможно всё — и слов на трать,
за хлеб и плеть
заставить соловья — молчать,
а жабу — петь.
И уж не спрашивай, зачем?
И как же быть.
Огнём покажется ручей
с приказом: «Пить».
Напрасный труд, тяжёлый груз —
не принуждать, не лицемерить.
Огнём покажется Исус.
Вели же верить.
Заставить женщину — терпеть,
мужчину — кланяться.
А если выход — умереть,
то что останется?
Душа? Как сталь закалена
в огне Везувия?
Душа — последняя цена
безумия.
9.
Там,
где цветёт Австралия,
и мало кто знает
мою страну,
с лёгкой душой оставил я
песню одну.
Там,
за семью дорогами,
там,
где не жил и не умру,
прыгала длинноногая
рыжая кенгуру.
Красивая, сильная — вон как
легко бежала, хвостом трясла,
и маленького кенгурёнка
на животе несла.
Целую жизнь — долго,
за мясом чужим,
гонит охота волка —
целую жизнь.
Волки за ней бежали
по следу не первый день.
Тени камней лежали,
волк затаился в тень.
Она закричала тонко,
в волчий попав капкан,
и маленького кенгурёнка
выбросила волкам.
Солнце в цвета пожара
окрасило гладь полей,
дальше она бежала,
и больше никто за ней.
10.
Что-то заболело
У травы колючей.
«Господи, помилуй.
Господи, не мучай.
Я едва живая,
Злоба чьей-то страсти
Душу выпивает,
Даже солнце застит.
Не тюрьма, так келья,
Только нет покоя.
Где я или с кем я,
Что со мной такое?
Мне бы чью-то жалость,
Мне бы тише ветер».
То ли показалось,
То ли Бог ответил:
«Плачешь некрасиво,
Горем ли красуясь?
Просто ты, крапива,
До себя коснулась».