* * *
Не говори бессильно «никогда»:
пути Господни неисповедимы.
Пусть тьма за переплётами горда,
но мы как будто облаком хранимы.
И как же поворачивает вдруг
реки фасад в очередном квартале,
описывая точный полукруг,
ведя туда, где раньше не бывали.
И эта ледяная новизна,
что спрятана на дне и в дальнем створе,
опять на миг становится видна
в строю домов и быстром разговоре.
* * *
Летят как птенцы
за машиной опавшие листья,
висят как венцы
в нашей памяти прошлые лица.
И голос тугой
нас окликнет над тушей вокзала,
и небо дугой —
как ты правильно как-то сказала.
И с тьмой не в ладах
перспектива обратная мира,
и чья-то звезда
забирается в точку надира.
* * *
Жара прекратилась. Настали холодные дни:
то выглянет солнце, то чёрные тучи подходят.
То будто бы кто-то зажжёт в сотне окон огни,
то темень надвинется. Можно молиться погоде.
Ты знаешь, моленье пригодно во все времена,
но сутью молитвы является вовсе не просьба,
а тёплая речь. Когда крыльями веет война
и снова вернулись холера и чёрная оспа.
Молись, чтобы ветер утих, потекли облака
молочною пеной, перловой и манною кашей,
чтоб ноша была, и была эта ноша легка,
и можно бы было идти от победы вчерашней.
Ритм
В начале действия любого возникает
какой-то первый ритм, ещё не уловимый.
Затем в разгаре, скажем, листопада
он делается чётче и смелее,
и каждый новый лист так ровно упадает,
что подчиняет все листы вокруг.
И вместе они все теперь кружатся,
и падают винтом параболично,
и словно ангелы щекастые трубят.
Сейчас пока что самое начало,
отрыв от ветки с черенком, невидный,
и это одиночное паденье
поддержано соседними листами
пока в неспешном ритме перемен.
Но, знаешь, после этого вступленья
ритм нарастает, ветер сатанеет,
дождь налетает соколом со всхлипом,
и метрика сбивается с основы,
и ангелы трубят, но вразнобой.
Откуда знаешь ты, что после бури
останутся лишь голые деревья,
что ритм совсем угаснет, прекратится,
а там, в конце аллеи обнажённой
светиться будет лишь один фонарь?
* * *
Приходит осень. Осень не приходит —
спускается она и тяжко длится,
и что-то страшное наверно на подходе,
и это — жизнь, а ты как на границе.
Граница яви и летучих сновидений
похожа на соседство гор с равниной.
Наоборот, конечно. Сам себя разденет
вот этот дуб с нетленной сердцевиной.
Всё важное как будто впереди —
как море бурное за гладкою лагуной,
но ты пока что подожди и погляди
на эту пору с проблеском латунным.
Так поздно настигает красота,
и не переставая жжёт и длится,
а впереди последняя верста,
и горы встали дымною границей.
Остров
Я поеду туда, где на озере круглом,
тихо стынет вода, слабо плещет вода,
где в окрестных лесах листья клёна как угли
и на остров ведут два пути, два моста.
Непроста красота и слагается трудно
из безмерных лесов, невысоких небес,
из построек на острове низком и утлом,
отражённых водою то с нимбом, то без.
Неверна вся история зодчества мира,
потому что не столько гармонией жив
этот остров, застроенный хмуро и сиро,
сам собой составляющий песню и миф.
Не найти здесь приюта для глаза и тела,
ни минуты покоя не даст никому
эта круглая плошка на озере белом,
говорящая сердцу скорей, чем уму.
Знаешь способ узнать свои сны без подсказок?
Посмотрись в этот круг, глянь на этот чертог:
здесь страны распорядок пропет и рассказан,
это лучше, чем то же читать между строк.
22 февраля 2022 года
И я смотрел на место, где стояла
разрушенная до подошвы церковь,
и только в южной части наклонённой
читался абрис прежнего величья,
а может, только призрака его.
Что может передать воображенье?
Вот часть окна, вот искривленье стенки —
начало закругленья алтаря,
вот часть столба крещатого, что раньше
нёс на себе воздетый к небу купол,
лежащий тут же, рухнувший с небес.
Вокруг стоят безлистные деревья,
внизу лежит зелёной рябью море,
тяжёлое, счастливое до края
каким-то независимым путём.
Здесь жило племя у подножия Кавказа,
наверное, значительное племя,
и тесный круг старейшин родовитых
когда-то принял от приплывших греков
в дар православие, а после появились
как следствие полученного дара
три мастера, что строили два года
из местной неподатливой породы
бессонный храм над морем на холме.
Весна идёт, бесчинствует весна,
то — подбивая нас на романтизмы,
то — заставляя думать без оглядки
про времена, и племена, и храмы,
и собственную линию судьбы.
Наверное, тут можно прекратить,
но что-то тянет высказать догадку
о двух соседних и враждующих стихиях:
морской надежде на миры и страны,
куда плывут, откуда прибывают,
но где ты сам не пребываешь никогда,
а также о руинах на холме,
сырой земле, что делаешь своею
тем чувственным, земным прикосновеньем,
что эту сырость жизнью признаёт.
* * *
Давай глядеть в эту тёмную воду,
следить — как скорость меняет поток,
и, может быть, к окончанию года
мы подведём бесполезный итог:
вода течёт мимо нас, не заметив,
ни наших судеб, ни наших слёз,
подобно занятой в небе комете,
которой нет дела до летних гроз.
Поймём ли мы эти сны и приметы,
дойдём ли мы до граничной черты
вот этим тянущим жилы летом,
раскрыв глаза и захлопнув рты?
Струит поток свою чёрную влагу,
летит комета с большим хвостом,
пока не сделать вперёд ни полшага,
а кто же знает, что будет потом?