* * *
словно знакомый какой по-простому
без церемоний и проч.
писарь шабунин приходит к толстому
вот уж которую ночь
плесень повсюду в нетопленном доме
память о чём-то болит
кто там за писаря впишется кроме
кроме тебя говорит
сам уж полжизни за что-то в ответе
текст отсылает в печать
как же натружены буковки эти
криком устали кричать
тянется время ни шатко ни валко
жизнь потихоньку горчит
словно в казённой бумаге помарка
день из окошка торчит
сколько ещё впереди этих буден
сколько в чернилах воды
скоро за нами запишет шабунин
глупые наши ходы
* * *
Помнишь дом на Баумана, мыло
по талонам, школьную тетрадь?
Занавеску жёлтую знобило,
снег валил, укладывали спать.
Валенки скрипели — виноватых
строем прогоняли — там и след
потерялся; в именах и датах
путаясь, худую, на просвет,
траченую временем, натянешь
ткань былого — развернёшь края:
нежить в общепите там одна лишь
заедает страх небытия.
По субботам курица с фасолью,
очередь за шмотками в сельмаг
и того гляди пожрётся молью,
всё равно ведь голым на сквозняк.
Так себе занятие — ему лишь
и подвержен по сто раз на дню.
Вроде бы у вечности воруешь,
а какую всё-таки фигню.
* * *
Гимназисты прочли «После бала»
и в гранату вставляют запал,
потому что им в душу запало,
то ли Азеф чего нашептал.
Потому что их вдруг осенило:
мир уродлив и люди грустны.
Никакой не залечит лепила
сокровенные язвы страны.
А всего-то хотелось Европой
нарядить лубяную тюрьму,
так сибирскую эту попробуй
шевельни непроглядную тьму.
Новый век начинается, наледь
нарастает к утру на стекле,
и чахотка что чушка — она ведь
и сожрёт на простывшей земле.
Пьяный фельдшер из Нерчинска едет,
порошок бесполезный везёт,
и сиделка горбатого лепит:
потерпи и отпустит вот-вот.
Потерпел, так и впрямь отпустило
вечноссыльного в вечный покой.
Как жених без невесты лепила
на пороге с больной головой.
Держиморда воротит хлебало,
матерясь в азиатскую ночь.
Для чего вы прочли «После бала»,
гимназисты, курсистки и проч.
* * *
В сером свете площадь Ленина
горьким хлебом отдаёт.
Наконец-то всё потеряно,
в общий вписано расход.
Понапрасну только маешься,
тупо пялишься в окно,
с протоколом соглашаешься —
так уж тут заведено.
Кто-то лепит мне горбатого,
дверью хлопает во тьме
и находит виноватого,
остальных держа в уме,
словно в адском санатории,
приучая с детства лить
кровь на мельницу Истории.
Дальше тошно говорить.
* * *
потому что нам тут не в израиле
чтоб не забывали и не в польше
мы неправы нас уже поправили
мы не будем больше
рябь речная в мониторе корчится
где кричит высоцкий пропадаю
господи пускай не этим кончится
чем-нибудь не знаю
эх и тяжело порой не ссучиться
но ещё противней глазки строить
если по-другому не получится
то никак наверное не стоит
мобиле давно уж не перпетуум
только и хватает чтобы снова
ничего святого вслед за летовым
ничего святого
* * *
Памяти Алексея Ваганова
Раз на раз не приходится, Леха.
Вот и нам не пришлось. Ну а там
и без нас обойдутся неплохо.
Так и надо, наверное, нам.
Из чего бы и вправду стараться?
Красота этот мир не спасла.
И куда нам, красивым, деваться
в наступающем царстве Числа?
Где хватило с лихвой первой трети
затвердеть на приморском ветру,
и никто кроме нас не в ответе
за волшебную эту туфту.
* * *
И какого, думаешь, рожна?
Это, что ли, то что мы хотели,
глядя в телевизор, где страна
вырасти не может из шинели?
Я не помню, чем она берёт,
и другой не знаю, где так больно
на разрыв черёмуха цветёт,
словно ей скомандовали вольно.
* * *
так и жить похоже за годом год
обновлять пароли
подтверждать кому-то что ты не бот
в тёмном протоколе
видно ел с ножа и родная речь
изнутри в порезах
объяснить не можешь простую вещь
в номерах облезлых
выползая за полночь на сквозняк
зажигая спичку
пустота проклятая всё никак
не войдёт в привычку
заполняешь чем-то её бог весть
всё одно и то же
ну а жизнь сойдёт уж какая есть
и сошла похоже