МАЛЬЧИКИ УХОДЯТ ТИХО

Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Лауреат многих литературных премий. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Волгограде.

Борис Екимов

_*

МАЛЬЧИКИ УХОДЯТ ТИХО

Из «Житейских историй»

Городские дворы нынче везде одинаковы: толчея машин, рычанье моторов, по ночам — вопли охранных сигнализаций.

Нашему двору повезло. Машин здесь, конечно, тоже хватает. Но в середине уместился детский сад с не больно великим, огороженным простором для ребячьих прогулок. А точнее сказать, для беготни. Покоя там нет.

С моего балкона, с высоты шестого этажа, это особенно ясно видно.

Вот мчатся: один ли, вдвоем, вроде наперегонки, в одну сторону, в другую. Лишь ограда для них — короткая остановка. Тут же — крутой разворот. И снова — бегом. Весь невеликий детсадовский дворик — словно потревоженный муравейник. Кипящий и радостно-звонкоголосый. Веселые птахи. Бегом и бегом…

Вспоминаю прошлое, когда с малым внучонком Митей приезжали мы на просторное подворье старого дома.

Только из машины выйдем, сразу звонкая песня, мне призыв:

— Бигом, бигом! Бигом, бигом, деда…

И помчался. Вперевалочку. Бегом и бегом на нетвердых еще ножонках, порою падая и вновь поднимаясь: «Бигом, бигом…»

Я понимал его: после тесной квартиры перед ним открывался такой просторный мир, что дух захватывало. Немалый сад, огород, сараи, погреб, летняя кухня, старый дом… Нужно везде успеть побывать: отпробовать спелые абрикосы, огородные грядки проверить, пожевать «люк» да «уклеп», поморщиться, но сообщить: «сладкий». Проведать соседскую собаку, поздороваться с ней. И снова — «бигом, бигом» к заброшенной летней кухне, осторожно заглядывая в ее таинственную полутьму. Наведаться в старый дом, немного пугаясь гулкой его пустоты.

«Бигом, бигом…» Все увидеть, узнать и поскорее стать взрослым.

Теперь он подрос: отрок двенадцати лет. Серьезный возраст.

А эта ребятня, детсадовская, знает одно: «бигом, бигом…» Веселое щебетанье греет душу, скрашивая нашу взрослую, порой скучноватую городскую жизнь.

В поселке своем стал я бывать и живать, не в пример прежнему, реже. Поэтому иные новости, порою печальные, приходят ко мне не сразу.

Услышал о мальчике, который еще весной покончил с собой, вроде бы без особых причин.

Стал я расспрашивать. К моему удивлению, об этом почти и не знал никто. А человек, по должности в подобных делах сведущий, сказал: «У нас каждый год такое бывает. Мальчишки…»

И в самом деле — мальчишка. В шестом классе учился. Значит, двенадцать лет.

В мои, очень давние, школьные годы был случай, когда повесился мальчик моего, тогда невеликого возраста: пятый ли, шестой класс. Сиротой он рос — военная безотцовщина, как и все мы почти. Учился плохо, и его оставили на второй год. Была такая школьная практика: плохо учишься, значит еще год в том же классе посиди, укрепляя знания. Второгодниками таких учеников называли. А он не захотел быть второгодником, пришел домой и повесился на высокой грядушке кровати, ноги поджав.

Мы ходили его хоронить. Весь поселок об этом знал, горевали: «Что уж он так… Было бы из-за чего...» И в самом деле: второгодник — не редкий случай. Каждый год и почти в каждом классе кого-нибудь да оставляли на второй год. И ничего… А он — в петлю.

Это теперь, через долгое время, пытаюсь представить: что там у него в душе творилось? Какая горечь и какая боль. Позор ли, перед матерью стыд, потеря друзей-одноклассников, обида на всех и на все. Помню, говорили, что на его щеках, уже мертвого, остались следы слез. Из жизни уходил во слезах.

Теперь времена иные. Второгодников не бывает. Из-за школьных двоек не вешаются.

Времена другие. Но жизнь прежняя, людская, в ней немало боли. А дети, особенно малые, — все те же: светлая душа, открытое сердце, там нет корысти, лжи, но одна лишь любовь и жажда любви ответной. «Бигом, бигом…» В новую жизнь, взрослую, которая встречает порой ледяным холодом.

Этот бедный мальчонка, нынешний самоубийца, о котором я начал речь, не очень хорошо ладил со школой: побыл в одной, перешел в другую. Но и там не больно его ценили учителя, одноклассники.

Жил он с мамой. Родители были в разводе. Этот развод тянулся долго, на его глазах: скандалы, ругань, семейные помои. Как такое понять и принять детской душе? От рожденья всегда были рядом папа и мама, которых он любил и которые его любили. Самые добрые, самые красивые, самые дорогие… Где они теперь? У матери одна песня: «Я стараюсь… Я на двух работах… Эта сволочь ни копейки не дает. А ты — лодырь, учиться не хочешь…» Горькие слова, а потом — слезы материнские, от которых в первое время было очень больно, и он пытался их утишить, искренне сострадая матери, что-то обещая и тоже плача. А потом привык.

Так и тянулась жизнь. Недолгая.

Ушел из нее мальчик как-то тихо, обыденно. В эту новую школу он тоже ходил неохотно. Там не было у него друзей.

Чужие, кичливые… О машинах разговоры, по осени — о летних поездках: Черное море, Турция, Египет… А он никогда никуда не ездил. И в классе за столом сидел один. Он часто опаздывал, пропускал уроки и целые дни, ссылаясь на нездоровье.

В тот горький день он и в самом деле приболел: невысокая, но температура, озноб, горло… А в школе было родительское собрание, куда мать и ушла, не заходя домой, прямо с работы. Понятно, чего ей там напоют. И что потом будет, понятно. «Я стараюсь… А ты — лодырь… А эта сволочь…» Те же песни и те же скучные слезы, которые до тошноты надоели. Все надоело: мать, отец, школа и прочее. А тут еще хворь: зябкость и липкий пот. Сожмешься в комочек под одеялом, согреешься, дремлешь. Что-то грезится доброе. А потом вздрогнешь, возвращаясь к нынешнему. А хочется крепко заснуть, сладким сном забыться надолго. И чтобы никто не будил. Но скоро мать придет, и начнется…

Он не стал ждать прихода матери и повесился.

Не знал я этого мальчика, никогда не видел его, но пытаюсь понять детскую тоску и смуту, горькую печаль одиночества среди людного мира. Некому поведать, излить, слезами утишиться в теплых ладонях ли, коленях.

И всего шаг до покоя, долгого, вечного, когда весь этот мир, чужой и недобрый, разом отрежется и уйдет навсегда.

Прошлая осень для поселка и округи оказалась недоброй. Один за другим ушли еще два мальчика, оба — в петлю.

Первый совсем неожиданно, словно взрывом. Семья — нормальная, в школе не было особых проблем. Для людей взрослых, для взгляда стороннего его уход — просто глупость, потому что причины пустячные. От девочки, с которой подружился в летнем лагере, получил письмо разрыва: ни видеть, ни слышать тебя не хочу; забудь обо мне. А тут еще, так некстати, от мамы какие-то упреки и бурная ссора.

Для человека пожившего все это, конечно, пустяк: детская любовь, мамины укоры. Сколько их…

Но для юной души — это взрыв опаляющий: любовь разделенная и вдруг — погубленная коварной изменой. Жгучая боль… А вместо утешенья, мамина ругань, словно холодная вода на горячие угли.

Мгновенный, обжигающий душу выплеск. Все кончено. Простой и единственный выход — петля, которая все разрешит. Туда он и шагнул, дитя несмышленое, светлая душа, которую жизнь еще не испортила ложью да корыстью, убеждая, что любовь бывает вторая, восьмая, десятая, поддельная, продажная…

У него была любовь первая и последняя — чистый высокий пламень.

Другого мальчика, той же осенью, нашли грибники в тополевой роще, на берегу Дона, тоже в петле.

Выбор его не был взрывным, мгновенным. Просто последний шаг жизни после нелегкого пути.

Жил мальчик в невеликом хуторе, рядом с поселком, в семье не больно благополучной. Глава семейства — отчим, человек пьющий, с недобрым характером. Мать — тихая, забитая, тоже нередко скрашивала жизнь рюмкой-другой.

Обычная хуторская усадьба: большой огород, корова, козы, свиньи, куры да утки — для житья и прокорма. Колхоз давно развалился, работы для взрослых нет, тем более если человек пьющий. Таких нигде долго не держат.

Учился мальчик неплохо сначала в хуторской, начальной, потом в поселковой школе. Учителя на него не жаловались. Да и было ли кому жаловаться?

В своей семье, в доме родном жилось мальчику несладко. Хозяйство немалое, зимой и летом много работы: кормить скотину, чистить стойла, пастушить, в огороде много трудов. От работы мальчик не отлынивал. Старался в меру сил. Но отчиму, тем более пьяному, угодить было невозможно.

— Все жрете да не нажретесь, — упрекал он. — По три буханки в день. А вот работать… Через пень-колоду… У курей опять не почистил. А яйца либо сырыми глотаете? Люди продают. А у нас… Пузо никак не набьете. Козы к хорошему сену добрались… Сколь раз говорил… Не понимаешь?!

Оправданий отчим не терпел. Рука у него была тяжелая. Доставалось и мальчику, и матери. Маленькая сестренка пряталась под кровать, там порой и засыпала.

А мальчик стал убегать из дома, бродяжничая. Прибивался он в рыбацкие бригады, там его жалели, кормили. По теплу уходил в соседние хутора, в брошенных домах ночевал, нанимался в помощники к старым людям. Его поначалу искала милиция, вывешивали листовки, в телевизоре объявляли: «Ушел из дома и не вернулся…» Находили и привозили домой.

— Прибыл, не запылился?! — встречал его отчим. — Жрать захотел, вот и прибыл. А жратву надо заработать. Ты бегал, как заяц, а я работал… На тебя, выходит, работал… На бродягу. Не-ет… Ты сначала заработай, а потом за стол лезь…

— Работать, работать… — кивала мать, опуская глаза. — Надо работать.

Не было в родном доме ни покоя, ни приюта. И мальчик снова уходил.

В укромном месте, в камышовых зарослях устроил он себе берлогу. На жизнь промышлял по-всякому. Кормился рыбой, которую добывал малой сетью да удочками. При улове хорошем продавал или менял ее на другую еду. На брошенных дачах хозяйничал, заглядывал при нужде и в жилые. Осмелев, проверял дома и усадьбы людей городских, небедных, которых теперь немало на донских берегах. Порой его ловили, своеручно наказывая. Он плакал, обещал, что больше не будет… Но голод — не тетка.

Так жил он и жил, добро что лето и теплая осень в наших краях тянутся долго. Но зима все равно приходит.

Мальчик не захотел ее дожидаться. Он устал. Поздней осенью его нашли грибники в тополевой роще, в петле. Невысоко над землей он висел, худенький, легкий. Ветер его качал.

Главная улица городка нашего, конечно же, Октябрьская. Там — асфальт, что нынче не редкость; и еще, хоть и напрочь разбитый, кочковатый, но, все же, тротуар — от машин защита. По нему я и шествую неторопливо, приезжая на старые пепелища. И в одном лишь месте, в последние годы я ускоряю шаг, стараясь быстрей миновать неухоженный старый дом в дощатой обшивке, под замшелой крышей, почерневший от времени. В нем никто не живет. Таких домов в поселке теперь все больше и больше. Старики умирают, молодые ищут в других краях лучшей доли.

Но этот дом, мимо которого мне приходится ходить, он для меня особый. Цена ему — мальчишечья жизнь.

Прохожу, вспоминаю давно умершую хозяйку дома — старую учительницу; и неволею, с горечью — ее бедолажного правнука, которого я никогда не видел, лишь слышал о нем. Он ушел из жизни, не дожив немного до четырнадцати лет. И не своей, я считаю, волей: виноват во всем этот старый дом, мимо которого я стараюсь пройти быстрее. Полусгнивший дом и человеческая, злая, ненасытная жадность.

У старой учительницы был сын, не больно путевый, пьющий. По молодости он где-то служил ли, работал в какой-то из бывших советских республик. Потом вернулся в дом родительский, привезя с собой жену того же разряда, что и сам он. Мальчонку они родили.

Веселая собралась семейка. Держалась она на старой учительнице. А рядом с ней поднимался молодой росток — мальчик, о котором речь.

Пока старая учительница в силах была, семья как-то держалась, мальчонка рос. Он в школу пошел и хорошо учился. Но бабушка дряхлела, а потом умерла. А следом за ней, потеряв опору, один за другим в короткий срок ушли на кладбище другие члены семейства.

Остались в доме только мальчик с матерью. Вдвоем, для дальнейшей жизни. Мальчик, на удивление, по-прежнему хорошо учился, занимался в футбольной секции на стадионе. И, как говорят, подавал надежды. А мать его по-прежнему выпивала и толком нигде не работала. Чем они кормились, как выживали, знает лишь Бог.

А потом началось вовсе горькое. Оказалось, что у матери нет нашего, российского гражданства, а значит и прописки. Но было жилье — старый дом. На него и позарилась энергичная родственница, которая бывала в этой семье на правах не больно близкой, но родни. Приходила, проведывала старую тетушку, приносила гостинцы мальчику, поругивала его непутевых родителей.

Но когда в доме остались лишь мальчик с матерью, она сумела каким-то образом, для нынешнего времени понятным, оформить документы на наследство. По этим бумагам дом принадлежал теперь ей. Чужаков — мальчика с матерью — она в короткий срок выжила из дома. Сначала сообщила в контору электросети, что в ее доме надо отключить электричество, потому что проводка ветхая и может произойти пожар. Электричество отключили. Но бедолажная мать с сыном не ушли из дома, кое-как перебивались. А куда им было идти?

Тогда добрая родственница заявила в полицию о том, что в ее доме проживают иностранные граждане без документов и прав. И, видимо, «хорошо попросила» принять меры.

Полиция быстро приехала, забрала «иностранную гражданку» в отделение. Продержали ее там до поздней ночи, а выпустив, приказали немедленно покинуть поселок. Иначе их, теперь уже вместе с сыном, поместят… Куда-то «поместят». Конечно же, не в доброе место.

В тот же день насмерть перепуганная мать, вместе с сыном, оставили свое не больно завидное, но родное гнездо и уехали из поселка.

Где-то в чужих краях бродяжили они долго, чуть ли не целый год, но приюта там не нашли и в конце концов вернулись в место родное. Конечно же, не в старый свой дом, на который даже боялись взглянуть, но сняли какой-то угол.

Мальчик снова начал в свою школу ходить. Там его учителя хвалили. И в футбольную секцию вернулся. В поселковой команде он играл за юношей в нападении. Способный был паренек, светлая головочка.

А вот у мамы — не очень. Сошлась с мужиком себе под стать. Стали жить в тесной квартире веселым табуном, с какой-то родней нового мужа.

Мальчику стало вовсе худо. Ночевал он в раздевалке, на стадионе или у каких-то товарищей, кормился кое-как, чем и где придется.

Но школу все равно не бросал, учился. Футбольный талант его заметили, оценили и обещали взять осенью в спортивную школу, в областной центр, на полное содержание. Российский паспорт ему должны были вскоре выдать. Четырнадцать лет исполнялось.

На лето он устроился работать помощником в авторемонтную мастерскую. Там, в гараже мальчонка, считай, и жил.

Там он и умер смертью легкой.

Завелись у него друзья, подсказавшие, как можно скрасить скучноватую жизнь. Наука нехитрая: целлофановый пакет, в котором газ от зажигалки. И будет «крутой» кайф, сладкие грезы. Чем больше надышишься газом, тем больше счастья. Он постарался и перестарался, потому что был сильнее других и очень хотел счастья.

Смерть его была легкой и скорой.

Что виделось мальчику в его зыбких волшебных снах? Может быть, день завтрашний, когда на большом, огромном футбольном стадионе, полном людей, он бежит, он летит по центру, с мячом, легко обыгрывая одного соперника и другого. И удар издали, пушечный, в верхний угол ворот. Гол! Стадион ликует. А он ищет взглядом и находит в первом ряду девочку Лену из 8-го «Б» класса. И старую бабушку, которая его так любила. Он видит их дорогие счастливые лица, которые все ближе. Вот уже совсем рядом. И вспыхивает пламя уже не любви, но страсти, до боли жгучее.

Людское сердце, даже молодое, сильное, выдержать его не в силах.

Мальчик умер. А старый дом так и остался стоять, пустой, почерневший от времени.

У новой его хозяйки и ее невеликой семьи два дома да еще квартира. На четверых ли, на пятерых хватает. И люди они, по меркам поселковым, далеко не бедные. Все пятеро, молодые и старые, при хороших должностях, с хорошей зарплатой. Кроме того, имеют, как нынче говорят, «свой бизнес». Так что старый дом для них как бы вовсе не нужен. Но удалось прихватить, пока пусть стоит. При случае продадут. Не столько дом, сколько участок земельный на центральной улице. Или сами еще один магазин построят, сдвинув бульдозером этот почерневший от времени дом, цена которому молодая мальчишечья жизнь.

В наших южных краях городская осень приходит словно украдкой: зелень да зелень, тепло да тепло. Но вечерами уже тянет прохладой, по утрам — зябковато. Скоро, теперь уже скоро придет иная пора: не откроешь окно нараспашку и балконную дверь. У ребятишек из детского сада, что в нашем дворе, летнее время кончится. Их будут беречь.

Но это еще впереди. А пока — вот они: высыпали, словно воробьи, защебетали и понеслись. Бегом, бегом…