В ТУ ЖЕ ВОРОНКУ

Климов Александр Николаевич родился в 1959 году в городе Юже. Автор четырех поэтических сборников. Лауреат премии «Нового мира» (2008). Живет в Москве.

Александр Климов-Южин

*

В ТУ ЖЕ ВОРОНКУ

Память

Весь в долгоносиках, весь узловат,

Корчился ясень.

Переливался на крыльях закат,

Скор и прекрасен.

Попировали они до утра

И улетели,

Что не доели, спалила жара,

Листья сгорели.

Редок, как язь иль в Рязани — удод,

В почве заноза —

Ясень мучительно долго растёт,

Но не берёза.

Тем же ты летом её посадил,

В ту же воронку,

Свежеобструганный ствол оттащил

К дому, в сторонку.

Так и росла она. Этой весной

Глянул — о, чудо!

Как приподнялся, как взмыл её строй

Ввысь из-под спуда.

Утром тяжёлую крону в окне

Ветер качает,

Да о тебе лежий ствол в стороне

Напоминает.

* *

*

Видно, мне сил не хватает земных,

Спал на спине я свободно когда-то,

Вдарил во сне, нехороший, под дых,

На животе я обмяк, словно вата.

Жить высоко — труд не тяжкий, но всё ж…

Мыслилось к небу и к Богу поближе:

Речка, покос, колосистая рожь —

Я приземляюсь всё ниже и ниже.

Не остывает картошка в золе,

И никогда не закончится лето,

Я животом припадаю к земле

Тёплой, единственной, солнцем прогретой.

Хочется в собственном доме пожить.

В самом обычном бревенчатом доме.

От комара тишину сторожить,

Пить из колодца, стелить на соломе.

Чтоб заходилось в печи без труда,

Чтобы огонь в ней плясал мелким бесом,

И чтоб поленница дров в три ряда,

Самых берёзовых дров под навесом.

Чтоб непременно — поддон, самовар,

Вытяжка, щипчики, сахар кусками;

Меди блестящей надраенный жар,

Щёки надутые, блюдца с краями.

Хочется… Хочется… Так я и жил

В доме у бабушки в детстве далёком,

Печку топил, на соломе стелил,

Об этаже не мечтая высоком.

* *

*

Не заметил, как жизнь пролетела.

Ночь ли, век, не в раю, не в аду

Я проснулся: под яблоней белой,

яблоней белой,

яблоней белой,

Я проснулся под яблоней белой

После стужи в весеннем саду.

И моё неподвижное тело

По утру, у зари на виду

Розовело под яблоней белой,

яблоней белой,

яблоней белой,

Розовело под яблоней белой,

Оживая, в весеннем саду.

Трепетало, срывалось, летело.

Забываясь в метельном чаду,

Показалось под яблоней белой,

яблоней белой,

яблоней белой,

Показалось под яблоней белой,

Надо мной ты склонилась в саду.

Позабытые песни мне пела,

Пеленала меня на ходу

Цветом шёлковым яблони белой,

яблони белой,

яблони белой,

Цветом шёлковым яблони белой

В безвозвратно отцветшем саду.

* *

*

Исполать тебе, Николай Григорьич!

Дух твой светлый нынче в пчелу вселился,

В поминальный мёд, переплавив горечь,

В насекомое оное обратился.

И червит — расплодом отрадным, деткой,

И семья прибывает тяжёлым роем;

В рамках зреет мёд, и под каждой веткой,

В каждом первом цветке пчела, новостроем,

Новосельем оттягивает вощины,

Белизною отсвечивают ячейки.

У, какое лето стоит — картина

На заказ, дожди кропят, как из лейки.

Всё тучнее в полях сурепка с кипреем,

Не роятся ульи — работы столько.

Не морковь на грядке торчит с пореем,

Дух медвяный настоян с полынью горькой.

— Ты же старая, еле таскаешь мощи,

Не по силам ветхим взялась за дело.

Эдок в ульях мёда, ругаю тёщу.

Говорит: — Я летось в них не смотрела,

Как стояли, не глянула в них ни разу,

Не пойму, откуда чего берётся.

Дали б тысяч пять, продала бы сразу

По весне, а теперь и за семь не хоца.

Хошь не хошь, теперь готовь медогонку,

На неделю, поди, тут теперь работы.

Разобрал редуктор, приладил шпонку,

Отдых по боку, скулы свело зевотой.

И хожу я липкий, хмельной и потный,

Выйду из дому, в глаз получаю с ходу.

Жало выдерну, бланж в пол-лица почётный,

И куда теперь со двора к народу.

Пчеловоду гнев в помощь друг не новый,

А спокойным я никогда не стану,

Звезданусь башкой о косяк дубовый —

Предков помяну и тебя помяну.

Это дух твой светлый в пчелу вселился,

В поминальный мёд, переплавив горечь,

Столько мёда нынче, ты б удивился…

Исполать тебе, Николай Григорьич.

* *

*

И вот наконец-то

Прохлада, спадает жара,

И чёрная мамба на сердце

Лежит до утра.

Она приползает,

И я в темноте не один,

И веки смыкает

Спасительный мелатонин.

По первому зову,

Скользнувши подмышкой, и вот:

Пушистую голову

В ямку межгрудий кладёт.

И сны прозревает,

В хозяйскую кожу вкогтясь,

И стонам внимает,

И ведает смертный мой час.

* *

*

Глушь, Глушицы, Клязьма, тьма,

Крадется туман в низинах,

Мышь скребётся в закрома,

Мужики плетут корзины.

Баба с прялкою сидит,

Плещут волны Ахерона,

В устье ширится Коцит,

В шаге замер лес у склона.

Ночь в провалах глаз слепа,

Словно два зрачка Гомера;

В небе лезвие серпа

Точит над жнивьём Цетера.

Всё как тысчи лет назад:

Клязьма, темень, глушь, Глушицы…

Берег чудится впрогляд.

Крик бекаса, промельк птицы.

Давит первобытный страх

Всё сильнее год от года —

Видно, сгинуть мне в местах

Этих, раствориться в водах.

Спят Клеобис и Битон

В стойле. Кто про утро знает?

Клязьма плавно в Ахерон,

Как вино, перетекает.

* *

*

Во времена интернета, макдоналдсов и ипотек;

Байкеров, шопинга и барахла привозного,

Двигаясь к финишу, я доживаю свой век

Безоговорочно, и для меня не настанет другого.

Славно в глуши выключателем сеть отрубить,

А суетливую голову — от многотемья,

От беспокойства, и вечность времён ощутить

Как непрерывное, то есть линейное время.

В нём никогда не бывало античных времён,

Ни ренессанса, ни Медичей, ни Поликлета;

Ни иудея, ни эллина… Цивилизация — сон.

Я просыпаюсь, я жив, продолжается лето.

Только река, только отмель, песок и река.

Только берёза в окне и другая берёза.

Только река, лишь река, а не Дон, не Ока.

Только и только… И рядом другая, у взвоза.