Четвертая сила

В ноябре 2002 года, как и положено (цыплят по осени считают), с трибун высоких, правительственных было немало сказано о том, что наконец-то преодолен кризис в сельском хозяйстве страны. Состоялось заседание правительства. Как сообщала газета “Сельская жизнь”, более четырех часов обсуждались сельские дела.

“После заседания... премьер-министр Михаил Касьянов говорил о том, что фраза о черной дыре отечественного агрокомплекса может быть похоронена... За три последних года... удалось преодолеть кризис в этой сфере экономики”.

Из доклада Министерства сельского хозяйства России: “С 1999 года сельское хозяйство вышло на положительную динамику роста валовой продукции... Начала укрепляться экономика сельскохозяйственных предприятий. Значительно сократилось число убыточных хозяйств...”

Г. Кулик, глава Комитета по аграрным вопросам Государственной Думы: “Правительством сделано многое и обеспечен перелом ситуации в селе... перелом наступил... большее число хозяйств работает рентабельно”.

А вот свидетельства иные:

“Наш трудовой коллектив обращается с просьбой разобраться... Заработная плата так и осталась невыплаченной... Люди добросовестно трудились, вырастили урожай, но убирать его нечем, нет ГСМ. Труд людей пропал даром. Приходится существовать на пенсии родителей и на доходы с личного подсобного хозяйства. Неужели не в вашей власти помочь нам?”

“...пишет вам письмо житель села Левчуковой, простой тракторист, проработавший на тракторе „МТЗ-80” почти сорок лет в животноводстве, с пятнадцати лет на тракторах и впоследствии остался без работы и без трактора. Наше хозяйство — банкрот. Трактор забрали, а ты, говорят, ищи другую работу, а где ее искать, и вот моя семья осталась без зарплаты... как жить дальше и кормить семью, я ума не приложу... В 2002 году у меня хотели забрать трактор „МТЗ-80”, гос. номер 23-10, но я не отдал, с кулаками, но отстоял своего кормильца, думал, выкуплю его себе... Трактору моему шестнадцать лет, сколько труда, сколько запчастей я в него вложил за свои деньги и за магарыч. Но его так оценили дорого, что я не в состоянии его купить... Я не хочу воровать, я хочу добросовестно работать и кормить свою семью”.

“Был когда-то совхоз, а потом исчез без звука, и остались мы ни с чем, муж в пятьдесят лет (из них 37 стажу тракторист), когда стали забирать трактор и комбайн, сошел с ума...”

Но... Как говорится, “письма пишут разные”. Выводы руководителей страны о том, что кризис в сельском хозяйстве России остался позади, основан, конечно, не на письмах, а на конкретной экономике сегодняшнего дня деревни.

Волгоградская область — это Россия, область, которая нынче собрала 3 млн. тонн зерна, Калачевский район — далеко не последний. Давайте поглядим, какой тут перелом свершился, какое произошло преодоление кризиса.

Нынче конец октября. День ясный, солнечный. День похорон великого “Волго-Дона”, лучшего совхоза СССР, а потом России. Об этом хозяйстве писал я не раз в “Новом мире” и в газете областной, где статья называлась прямолинейно: “Осторожнее, „Волго-Дон””. Еще десять лет назад это хозяйство имело 8 тысяч голов крупного рогатого скота, огромное молочное стадо со среднегодовым надоем 5000 литров, урожайность зерновых — 40 центнеров, овощей — 500 центнеров с гектара. Хозяйство производило каждый месяц 800 тонн молока, 100 тонн мяса. За год — 10 000 тонн томатов, 20 000 тонн капусты и прочее. Здесь были не “буренушки” и не “соха-матушка”, а высокие технологии, с которыми уважительно знакомились зарубежные гости.

В 1993 году в очерке “Поживем — увидим” писал я: “По прикидкам, год 1993-й совхоз закончит с прибылью в три четверти миллиарда. Но эти деньги опять будут липовыми. А липовыми деньгами не выдашь зарплату, на них не купишь технику... Зарплату людям не платишь, а значит, сквозь пальцы смотри, как они растаскивают совхозные корма по своим подворьям. И если так дело пойдет, то уже через год-другой скотина хозяйская съест скотину совхозную. И совхоз рухнет”.

В 1994 году в очерке “Последний рубеж” писал я: “...„Волго-Дон” из своих доходов примерно треть тратит на социальные нужды... „Волго-Дон” ежедневно поставляет продукцию, а значит, платит немалый НДС и налог на прибыль и отчисления в Пенсионный фонд... Ему должны 790 миллионов — покупатели, 550 миллионов — государство, 570 миллионов — переработчики... Как жить „Волго-Дону”, который уже в сентябре имел 2 или 3 миллиарда долгов? Хотя по бумажным расчетам он вроде бы процветает”.

Тогда же писал я: “Большой рушится с большим грохотом”.

И вот он рухнул. В нынешнем году “Волго-Дон” не получил никакого урожая овощей, хотя и сажал их. Не посеяли ни одного гектара озимых культур. Не вспахали ни одного гектара зяби. Последняя тысяча голов скота будет продана, уже объявлены торги. И слава богу, хоть от голода мучиться не будут.

Все. Конец. Сегодня, 30 октября, в “Волго-Дон” приедут начальники областные, районные, чтобы раздать землю успешливым фермерам, “инвесторам” ли, словом, тем, кто захочет. Но это будет горький дележ на пепелище. Собираться нужно было, чтобы думать и решать, хотя бы пять лет назад.

Но еще в прошлом да в позапрошлом году твердили и твердили областные власти:

Вице-губернатор области: “У нас есть специалисты высокого класса и большого опыта, такие, как Булюсин (руководитель „Волго-Дона”. — Б. Е.)”.

Еще один вице-губернатор: “Надо опираться на Булюсина...”

Вот и “доопирались”. Десять лет под носом у областных руководителей разваливался лучший совхоз страны. Кто виноват? Конечно же не областные руководители.

В том, что “Волго-Дон” десять лет разваливался, а теперь рухнул, объективных причин пруд пруди: новая экономика, политика правительства, импорт, господь бог с дождями и засухами — все порознь и вместе. Но скажите, почему в соседнем коллективном хозяйстве, отделенном от “Волго-Дона” лишь узкой полосой судоходного канала, — “Луч” Городищенского района, — почему там коровы дают столько же молока, сколько и десять лет назад, и пшеница там зреет, и лук с помидорами растут, и зарплату работники получают. Может быть, молятся больше?

Новый вице-губернатор П. П. Чумаков сказал нынешним летом, что 99 процентов вины за гибель “Волго-Дона” лежит на его руководителе А. И. Булюсине. Думаю, что на руководителях областных и районных вины столько же, если не больше.

Но что проку, если и найдем виноватых. “Волго-Дон” ведь не хутор Кумовка, не Ярки-Рубежные, где у каждого есть огороды, картофельники, а у всех вместе — выпасы для скота и какие-нибудь покосы. Тоже без колхозной работы несладко, но можно прожить. В поселках “Волго-Дона” — многоэтажные дома, балконы, квартирная плата выше городской. Более 2000 работников остались без дела: овощеводы, скотники, доярки, телятницы, механизаторы. И без зарплаты, даже той, которую выдавали капустой ли, луком, огурцами. Где другую работу найти? Вокруг — степь да степь на десятки верст. Это уже великая людская беда, которой никто не поможет.

Горькая череда разорений: коллективные хозяйства “Дон”, “Калачевское” исчезли. Таких и названий уже нет. Теперь — “Волго-Дон”, за ним — “Крепь”... Но люди-то остаются. Живые люди.

Статья в районной газете. Ее автор руководит ныне сельским хозяйством района. “В сельхозпредприятиях района создалось тревожное положение, — пишет он. — Нельзя допустить повторения судьбы „Волго-Дона””.

Какой же выход видит он из сложившегося положения, когда урожай неплохой, но цены на зерно низкие, а стоимость горючего и запасных частей растет.

Во-первых, “при сложившейся низкой цене реализации зерна у коллективных хозяйств есть реальная возможность увеличить ее, „пропустив” зерно через производство молока и мяса”.

Думаю, что этот “выход” придумал не районный руководитель. Такой же совет селянам еще летом, сразу после уборки урожая, давал губернатор области: “пропустим” фуражное зерно через коров и свиней, получим молоко и мясо.

И министр А. Гордеев такие же речи говорил.

Но вот где взять этих самых свиней, чтобы через них “пропускать”, если их не осталось? Все поголовье нашей области — это практически единственный свинокомплекс “Краснодонский”. Когда калачевские фермеры Колесниченко, Олейников, Кузьменко решили заняться свиноводством, то главная трудность была — купить поросят, свиноматок. Два года пришлось колесить по всему югу России. То же самое — с крупным рогатым скотом, с коровами. Через кого “пропускать”, если только за этот год поголовье скота в колхозах уменьшилось на 18 процентов, а коров — на 24 процента. (На четверть — всего лишь за год!!) 68 тысяч голов осталось от 300 тысяч. Уничтожены молочно-товарные фермы, животноводческие комплексы, на восстановление которых потребуются десятки лет и десятки миллиардов рублей, которых неоткуда взять. Так что все эти рассуждения о том, чтобы излишки фуражного зерна “пропустить” и получить молоко и мясо, — пустые словеса. Тем более, что, если бы нашелся волшебник, превративший фураж в мясо и молоко, тут же — новая проблема: куда девать мясо и молоко? Уже сейчас наши мясокомбинаты (Калачевский, волгоградские) работают на импортном дешевом сырье. Мясо местных производителей в цене падает. По 22 рубля за 1 кг живого веса берут. С молоком та же беда. Молочные заводы принимают его по 3 — 4 рубля за литр при жирности 3,6 процента, продают от 10 до 20 рублей при жирности 2,5 процента. Потому и коров режут на мясо стадами. В Михайловский район, в “Рассвет”, ездили уговаривать колхозников из областного центра: “Оставьте молочное стадо. Нельзя целую отрасль уничтожать”. В Клетском районе, в “Пролеткультуре”, та же песня: “Общее собрание постановило: „Оставить десяток-другой коров для внутрихозяйственных нужд. Остальное стадо — под нож””. Замечу: самое крупное стадо в районе. А резон один-единственный: “Мы — в коровьем дерьме, а переработчики молока — в „мерседесах”. Не будем на них батрачить”.

Одни не хотят “батрачить” и режут коров, другие не хотят сеять, потому что “зерно невыгодное”. А куда деваться, чем жить?

Никто не знает, куда идти и что делать. Но если ты начальник — большой ли, малый, — обязан что-то говорить.

Цитата из районной газеты:

“Специалисты районного сельхозуправления для более эффективной организации производства в коллективных сельхозпредприятиях разработали ряд рекомендаций, которые были опубликованы в районной газете еще до начала уборочной страды. Одна из них, и, я считаю, важнейшая, — проводить общие собрания коллектива два раза в год: в марте и в августе. Что это даст? Ту самую прозрачность в управлении коллективным хозяйством, которая по известным причинам не приветствуется большинством руководителей”.

Об этом проекте спасения коллективных хозяйств автор его — новый районный руководитель, ведающий делами села, — рассказывал мне как о модели выживания.

Все просчитано: 200 работников, 5000 гектаров земли, 300 коров, 1700 гектаров пара, столько же — озимых культур, а еще: кукуруза, однолетние, многолетние травы. Урожайность, надои, расходы — все просчитано. Заработная плата: 1,7 млн. рублей на 200 человек, получается 710 рублей в месяц. Спрашиваю: “Как может прожить человек на 710 рублей в месяц, да еще с семьей?” — “Иначе не получается, — мне в ответ. — Электроэнергия, запчасти, горючее, налоги...” — “Даже при зарплате в 710 рублей — это модель умирания. Где средства на развитие, обновление техники?” — “Не до жиру...” — вздыхает автор проекта.

А еще в проекте: еженедельная отчетность руководителя по финансам, два собрания в год, “прозрачность” управления и прочая уже не экономика, а “философия”: чтобы “коллектив” контролировал, управлял.

На мой взгляд, хоть трижды в день проводи собрания, проку не будет. Колхоз, он и останется колхозом.

Красноречивый жизненный факт, которому мы все свидетели: в начале 90-х годов многие новоиспеченные фермеры начинали хозяйствовать не в одиночку, а на два-три хозяина, объединяясь по принципу родства ли, товарищества. Все эти “микроколхозы” развалились после первой же уборки урожая. Что-то не поделили, где-то не поладили. Так начинали Гришины, Парчак, Штепо — называю лишь самых известных, которые и поныне успешно хозяйствуют. Примеров много. Исключение сейчас на памяти лишь одно: Колесниченко — Олейников.

Меня уже в течение десяти лет время от времени упрекают в том, что я из тех, кто “разваливает колхозы”. А по мнению главного редактора одного из солидных литературных журналов, я их даже “расстреливаю”.

Это — великая неправда. Идея общего человеческого труда привлекает меня. Она мне дорога, может быть, более, чем любому радетелю колхозов. Толстовские коммуны, израильские кибуцы — моя зависть и печаль. Да и только ли моя. Вся мудрость человечества повторяет за веком век слова о любви и братстве.

Но слаб человек... И потому наши колхозы, лишенные былой и мощной идеологической и экономической поддержки, обречены на умирание. Что и происходит.

Волгоградская область, Калачевский район. Одиннадцать коллективных хозяйств, за десять лет неоднократно “реформированных-перереформированных”. “Волго-Дон” закончил свой путь. “Крепь” — банкрот, находится под внешним управлением. Говорят, что его забирает инвестор, связанный с нефтяным бизнесом. “Голубинское” дышит, но, как говорится, “через раз”. При новом, молодом руководителе что-то сеют и пашут. Но вечно в долгах как в шелках. Осенью уже думали, что не вылезут. “Чего ждут! — ругался районный начальник. — Завтра отключат электричество, и тогда — конец... Федеральные не отдаст, ему — в петлю... Продфонду должен...” Но понемногу выкрутились. Встретил я на днях голубинского руководителя, он говорит: “Вроде рассчитались. Но... — вздыхает тяжко, — сидим на нуле. Надо на коленки падать, просить. Иначе...”

А перед кем падать? На что надеяться?

“Нива” — в таком же положении. “Рассвет”, бывший “Маяк”, — та же песня. Про “Пятиизбянский”, “Волжанин” говорить нечего. Там и земли с гулькин нос осталось, про остальное не говорю. “Варваровское” — у богатого дяди по имени “керамический завод”. Будут дышать, пока у “керамистов” есть деньги.

“Мир” и “Тихий Дон” — два хозяйства, которые нынче считаются самыми крепкими. Они зяби вспахали больше, чем десять других хозяйств района. Но эта “крепость”, конечно, мнимая. Те же беды, те же перспективы.

Вот в районной газете отчитывается и размышляет о будущем председатель правления СПК “Мир” В. И. Татаринов: “...коллектив СПК „Мир” потрудился в этом году очень хорошо. Урожайность озимой пшеницы на наших полях была выше среднерайонной... средняя цена реализации была в этом году 1300 рублей. Нам удалось продать его по такой цене, потому что мы раньше других приступили к уборке. А те, кто затянул с уборкой, продали зерно уже по 850 рублей. Наши доярки надоили больше всех в районе — по 2681 килограмму на фуражную корову... Кормов мы в этом году заготовили достаточно: 1131 тонну сена, 900 тонн соломы... 450 тонн фуража”.

Словом, все хорошо, как и положено, в “одном из лучших хозяйств района”. Но “...удалось взять 700 тысяч рублей кредита в Сбербанке под 26 процентов годовых. Благодаря этому мы приобрели ГСМ и выплатили часть заработной платы... есть задумка... весной взять еще один, без него мы не обойдемся. ...За сентябрь задолжали зарплату и налогов 200 тысяч рублей. А тут еще энергетики за текущую задолженность всего в 15 тысяч рублей отключают электроэнергию... Развитие хозяйства, как известно, немыслимо без обновления техники, которая давно износилась и каждый день выходит из строя”.

Вот тебе и лучшее хозяйство района. И это — осенью, после уборки урожая. Какой же выход? Решили учредить ООО (общество с ограниченной ответственностью). В числе учредителей три физических лица: председатель, главный бухгалтер, главный агроном — и одно юридическое — СПК “Мир”. Объяснение руководителя: “Мы таким образом сохраняем коллективную форму собственности, выигрывая при этом в оперативности принятия решений”. “Форму”-то сохраняем, а что под “формой”?

Вопросов много. Такой, например: в ООО “Мир”, в отличие от СПК “Мир”, по словам самого руководителя, чтобы “взять кредит или заключить договор на крупную сумму... потребуется согласие лишь четверых учредителей”, то есть главбуха, главного агронома и председателя, который, видимо, будет выступать уже в двух лицах: учредитель и руководитель одного из учредителей. Проголосуют. Возьмут кредит. Но случись грех: нечем отдавать (а такие ситуации сейчас сплошь и рядом), отвечать придется, расплачиваться финансами, имуществом СПК “Мир”, оцененным в 6 млн. рублей, тогда как финансовая ответственность председателя, главбуха и агронома всего лишь 10 тысяч рублей их взноса.

И еще: “...мы хотим выкупить у пайщиков их имущество...” “Мы объяснили нашим рабочим и пенсионерам... почему имущественные паи уменьшились...” К тому же выход из ООО будет гораздо труднее для рядового члена. Много, много вопросов. И столько вокруг горьких примеров. Но уверен я, на общем собрании, как и прежде, проголосуют “за”, не столько поверив в нужность новых преобразований, сколько оттого, что “уговорщики” — председатель, главбух, попробуй поспорь с ними, завтра соломы не допросишься.

О переходе в новую форму организации говорят и в “Тихом Дону”, тоже одном из лучших хозяйств. Наверное, хотят как лучше? Для кого? Еще одна цитата: “Сегодня в каждом хозяйстве есть своя коммерческая тайна, все карты никто не раскрывает”.

Руководитель района ратует за “прозрачность”, а руководитель хозяйства — за “тайну”.

Районные руководители, мне кажется, толком еще не поняли: хорошо все это или плохо. “Мы людям разъясняем... Мы пытаемся тормозить...” — говорит один. А другой жмет плечами: “Может, и хорошо: собственность будет в одних руках. Значит, скорее придет инвестор”.

Вот и все коллективные хозяйства района, не самого худшего в области, как принято говорить, “середняка”. На что-то надеяться в будущем им, конечно, нельзя. Но люди, по привычке и здравому смыслу дня сегодняшнего, держатся за колхоз, в котором любыми путями можно зерна добыть, соломы, сена, а значит, обеспечить свою скотину и живность кормами. А коли есть на подворье скотина и птица, значит, проживем. Если рухнет колхоз, тогда пой матушку репку. Чем жить? Писать слезные письма?

“Представителю Президента в Южном Федеральном округе...”

“Губернатору Волгоградской области...”

“Уважаемый главный редактор...”

“В редакцию газеты...”

И целая сотня подписей. А положение и вправду бедственное: жили, работали, а теперь — разорение и банкротство, последние два трактора отбирают. Чем работать и как жить?

Лет десять назад, в одном из первых своих сельских очерков под названием “В дороге”, писал я, сравнивая наше село с развороченным муравейником: “Не ведали и люди, земляки мои, что проводится реорганизация сельскохозяйственного производства да и жизни прежней. Им казалось — света конец. И слепо пытались куда-то брести, тащить, спасаясь и спасая...”

1992... 1993... И вот уже 2002 год. Заявляет глава нашего правительства, что сельское хозяйство России наконец-то вышло из десятилетнего кризиса. Вторит ему и министр сельского хозяйства: мол, все в порядке, зерна собрали столько, что девать некуда: 80 ли, 90 млн. тонн.

“Страшно далеки они от народа”, — не про них ли сказано? А от простой арифметики тоже далеки?

Сто раз подсчитано и подтверждено экономистами всех направлений и мастей: для нормального прожитья страна должна производить 1000 кг зерна на душу населения. На худой конец, 900 кг или 800 — не меньше! Это — закон. Значит, нам нужно около 150 млн. тонн (перепись точную цифру покажет). Никакого “перепроизводства” у нас и в помине нет. А вот очень низкий покупательный спрос, который порожден бедностью, даже нищетой населения, — налицо. Зайдите в магазин — красивые витрины, разноцветье продуктов, пустые залы. Хоть аукайся. “Волгоградские колбасы”, “Смак”.

Но вернемся к письмам.

Вернее, к одному из писем, под которым целая сотня подписей. Считай — колхоз. Все в нем правда, в этом письме: “...рабочие потеряли веру... обрекает наше предприятие на развал... создается опасность исчезновения населенного пункта...” Писано осенью 2002 года. На двух страницах. Но обо всем все равно не расскажешь. Жизнь сложна. Вот строчка: “Ранее наш коллектив работал в ТОО совхоз „Память Ленина”, который был признан банкротом... вся техника была передана в СПК „Вертячинский”...”

А ведь все эти “переходы”, реорганизации: из совхоза “Память Ленина” — в ТОО совхоз “Память Ленина”, а потом в СПК “Вертячинский” и затем в МУП “Агрофирма „Дон”” — совсем не от скуки. Меняя “вывески”, переходя из одной формы коллективного хозяйства к другой, колхоз уходил от немалых долгов, оставляя их фиктивным наследникам. Отказывались платить налоги, пенсионные платежи, кредиты, начиная хозяйственную жизнь как бы с чистого листа. Но через год-другой тонули в тех же долгах. А ведь что существенно: все решения об этих переменах форм и “вывесок” принимались не в Москве, не в Волгограде, а на общем собрании коллектива. Голосовали и даже писали заявление. Не чей-то грозный оклик да пистолет (такие времена прошли), а своя воля. И если в начале 90-х годов можно было понять колхозницу Елену Федотьевну и ее резоны: “Велят писать. Я послухалась. Подпис дала...” — то потом были годы и годы... Да еще какие.

Понятно, что большинство наших селян — “детский сад”, поманить и обмануть их ваучерами да “земельным паем” не трудно. Но все же, все же...

Даже слепому было видно, что Россия круто повернула в иное политическое и экономическое пространство, которое попросту можно назвать капитализмом. Частные магазины, частные предприятия — все было налицо.

А на селе руководители очень долго призывали: “Держаться! Крепиться! Перетерпеть до весны! Москва без хлеба не проживет! Вот догрызут остатнее — и опомнятся! Должны повернуться к деревне!..” И еще одно: “Наши придут!”

Какие “наши” и куда придут — не больно понятно. Коммунисты? Они ведь пришли. Пресловутый “красный пояс” опоясал Россию. Кондратенко, Максюта, Черногоров, Стародубцев и другие. Руководили и руководят долгие годы. Но разве что-то изменилось на селе? Письма, которые держу я в руках, тому подтвержденье. Строки этих писем — крик отчаяния, боль. Но ведь пишут не маленькие дети, а люди взрослые, которые десять лет видели, куда идет колхоз, в какую яму катится! И оставались в этой разбитой телеге, дружно голосуя: “Будем работать вместе...” Строки из письма: “...администрация района незаконно... требует передать другой организации два трактора „К-700”...”

Мне думается, что это — неправда. Ведь в начале 2002 года члены колхоза собственноручно писали заявления такого примерно содержания: “Главе администрации района... Прошу принять мой имущественный пай в размере ... рублей в муниципальную собственность безвозмездно” — и подпись. Имущественный пай — это коровы, посев, животноводческие помещения, мехтока, мастерские и, конечно, тракторы, комбайны, автомобили, прицепной инвентарь. Все имущество люди передали в муниципальную, то есть государственную, собственность, потеряв право распоряжаться ею. Ведь даже руководителя хозяйства в МУСПе не выбирают, он назначается администрацией района.

Понятно, что это преобразование — не что иное, как способ в очередной раз отказаться от долгов. Но, избежав одной мышеловки, бывшие колхозники попали в другую.

На одном из собраний в таком же колхозе раздосадованный представитель кредиторов бросил в зал: “Что вы орете?! Вы — никто. Вы давно уже — не хозяева. Все имущество давно не ваше. Думать нужно было раньше. И выбирать себе руководителей, а не баранов”. Грубо? Но ведь точно.

В нашей области 500 — 600 коллективных хозяйств. И лишь десяток-другой работают с настоящей, а не надуманной прибылью. Все остальные давно уже (и не единожды!) банкроты. Каждый год они, словно голодные птенцы, просят горючего, запасных частей в долг, обязуясь расплатиться с урожая. Приходит осень — история одна и та же из года в год: планерки, “штабы” по выколачиванию долгов. Но проку?..

Лопнул “Агробанк”, сгорела “Агрокорпорация”, “Областной продовольственный фонд” практически обанкротился, сумев собрать на сентябрь 2002 года лишь 25 процентов из розданных кредитов. Не один ли из нынешних областных руководителей, тогда еще председатель колхоза, произнес на “крестинах” “Продфонда”: “Та же Маша, лишь платок другой”?

Сейчас, в октябре 2002 года, оптимисты из областного руководства надеются на подсолнух, который еще не собрали и который “спасет”.

Но спасения быть не может. Ведь не только плохой урожай, но даже великий, рекордный нам не в помощь. Нынче, в 2002 году, отчего все беды: “Урожай слишком велик! Зерна много!” Куда ни кинь, все — клин?

Приходится повторять много раз сказанное: надеяться надо только на себя. На свою голову, на свои руки. Головой, разумом ясно понять, что прежняя жизнь кончилась и не вернется. Колхозы, как их ни именуй и ни перекрашивай, — день прошедший. Тлеть да чадить они могут долго. Но кормиться возле все трудней.

Говорю об этом не в первый раз. И не словоохотливость тому виной. А хоть малое, но понимание. Еще лет десять назад, в начале перемен, тогдашнему губернатору И. П. Шабунину советовал я послать наших областных телевизионщиков в Германию, Англию, Францию, Израиль, Италию с одним заданием: записать короткие обращения тамошних крестьян к их русским собратьям. Пусть покажут свои мозолистые руки и свои труды. И короткие слова о том, что и без колхоза прожить можно. Такие обращения, говорил я, надо показывать каждый день, вечерами, перед бразильскими сериалами. Увидят, подумают. Кого-то, но проймет.

Тогда мои пожелания, губернатором вроде бы одобренные, реализованы не были.

А нынче уже и ехать никуда не надо. В каждом хуторе, в каждом селе есть люди, живущие своим умом и своим трудом, на колхоз не оглядываясь.

Говорю я вовсе не о наших знаменитых фермерах, у которых сегодня тысячи гектаров земли в обработке, десятки единиц техники, хотя каждый из них начинал, как говорится, с нуля. А разве богатый американский дядя помог А. П. Вьюнникову, семье Пушкиных, В. В. Крючкову? Все ведь были “голь перекатная”. А ныне — уже хозяева.

Но речь сейчас даже не о них. Каждый субботний и воскресный день на базаре в Калаче-на-Дону продает мясо знакомая уже многим супружеская чета из Голубинской станицы. Они скот не выращивают, а лишь покупают в округе, забивают, разделывают и продают. Такая профессия на Руси была издавна, называлась “прасолы”, потом ее забыли. Теперь вспомнили. Работают, живут, милостыню не просят.

Три раза в неделю круглый год приезжает в наш городской двор невеликий фургон из Иловли. Тоже супружеская пара. Продают молоко, сметану, творог.

Знаю сельского человека, который по дешевке купил старый разбитый молоковоз, привел его в божеский вид, а теперь в своей округе собирает молоко, расплачиваясь сразу же наличными деньгами. Молоко везет он людям, которые на своем подворье делают сыр. Получается, что у всех работа: и у тех, кто коров держит, кто молоко возит, кто сыр делает. У всех пусть не великие, но — деньги, достаточные для жизни.

Недавно на бурьяном заросших полях когда-то знаменитого “Волго-Дона” “спецы” с высшим образованием, кто гневно, а кто горестно, вопрошали: “Как жить?.. Зарплата — капустой... И та не уродилась. За квартиру платить, детей кормить...” Их собрат, тоже один из бывших специалистов “Волго-Дона”, ныне — успешливый фермер, до сих пор помнит, как начинал он, экономя копейку даже на еде. Случай был: мальчишка, его сын, собрал на улице пустые бутылки, пошел в магазин и попросил продавца дать ему не жвачки, не пепси, а “кусочек колбаски”, который тут же съел. Об этом рассказали жене начинающего фермера, конечно, с упреком. Помнят и сейчас. “Я пришел, она прямо не плачет, а рыдает. И не могу остановить. Наконец рассказала — и снова плачет. Господи... Мне самому впору плакать, слезы у горла. Но я сдержался. Я сказал: „Поверь мне... Я клянусь тебе... Я буду работать днем и ночью. Я все сделаю... Будет у нас и хлеб, и эта проклятая колбаса. Но давайте перетерпим. Вначале ведь всегда тяжко. Я все сделаю, клянусь тебе... Поверь...””

Так чаще всего начинается новая жизнь и новое дело. И этот фермер, бывший совхозный “спец”, пошел в новую жизнь не от желания стать миллионером, а потому, что увидел: совхозу не сегодня, так завтра придет конец. Он не кричал на собраниях и митингах, никого не упрекал, но сделал твердый мужской выбор, надеясь лишь на себя. А некоторые его коллеги и теперь вопрошают: “Как жить? Капусту съел червяк... Огурцы посохли...” Уже десять лет вопрошают.

За десять лет (для одних — долгих и тягостных, а для других — пролетевших лётом: “Некогда и выпить, ей-богу!..” — смеется знакомец мой, теперь уже хозяин с десятилетним стажем), после десяти лет, трудных для народа и государства, в толчее и неразберихе перемен, на земле, на селе сегодня четко обозначились три пусть не богатыря, но работника.

Первый — коллективные хозяйства, неразделимо сросшиеся с личными хозяйствами крестьян-колхозников. Из них выживут лишь те очень редкие колхозы, во главе которых умные, энергичные руководители. Это — большая редкость. И думается мне, что в конце концов многие из таких хозяйств перейдут в единоличное владение под вывеской какого-нибудь АО. У подавляющего большинства коллективных хозяйств завтрашнего дня нет: сплошное “реформирование” и “перереформирование”, уход от долгов и новые займы, кредиты, которые не могут, не хотят возвращать по старой уже привычке. В 2001 году собрали хороший урожай зерновых, и цены были высокими. Но даже в такой год, взяв у “ЛУКОЙЛа” топлива в кредит на 700 млн. рублей, к январю 2002 года отдали лишь малую часть и остались должны 514,8 млн. рублей, несмотря на усилия областных и районных властей.

Новый год, 2002-й, а песня старая. Осень, пора возвращать долги “Продфонду”, “Агроснабу”. Цитирую местные газеты: “Во все районы разъедутся группы по выбиванию долгов...”, “Губернатор в категорической форме потребовал...” Каждый год “требует”.

На заседаниях в областном центре шум и гром: “Вы над кем смеетесь? Кому лапшу на уши вешаете?!. чтобы как из пушки...”, “Запустить механизм взысканий через арбитражный суд... арестовывать зерно на элеваторах... а потом будем разбираться...”

Но народ нынче битый. Слыхали и не такое.

“Районам, которые не возвратят долги, с сегодняшнего дня прекращаются всяческие дотации... Врачи и учителя, когда им не будут платить зарплату, пусть знают: это не губернатор виноват, а руководители хозяйств, которые не рассчитались по долгам...”

Получается, что невозвращенные кредиты должны “выбивать” из колхозов учителя да врачи.

А они ведь никому ничего не давали и не ведали, что их нищая зарплата — гарантия возврата кредита. А теперь с голых по нитке — “ЛУКОЙЛу” новый кафтан? Да и “ЛУКОЙЛ” ни при чем. Это коммерческая частная структура. А вот те областные руководители, которые брали и раздавали, порою по-барски, те “при чем”.

“Я помню, — говорит лукойловский начальник, — помню, как один из бывших вице-губернаторов делил топливо: этому, указывал, дай 5 тонн, а этому — 25”.

В райцентре руководитель РАО жалуется: “Я бы этому хозяйству и копейки не дал. Они сроду не отдают. Но ведь через мою голову им давали, миллионы. А теперь я виноват, долги не собираю”.

Когда создавали областной “Продовольственный фонд” (структура, по идее, нужная и полезная!), когда ее лишь создали, спросил я у ее руководителя: “Ты будешь решать, кому давать деньги, кредиты, заказы, а кому не давать? Или — чохом да по указке?” Он лишь вздохнул в ответ и отвел глаза.

А ведь эти люди (и в райцентре, и в Волгограде) уже имели горький опыт работы в “Агрокорпорации”. Была бы их воля, направо и налево они бы деньги не раздавали. Но они — по строгому счету — лишь пешки, а теперь “вышибалы”, заложники.

6 млрд. 481 млн. рублей — суммарная задолженность сельхозпредприятий области.

Скажите, о каком завтрашнем дне коллективных хозяйств может идти разговор?

И ведь ничего нового.

Неделю назад был я свидетелем такой сцены. Женщина, главный бухгалтер колхоза, привезла в райцентр отчет о предполагаемых итогах 2002 года. Поглядели отчет, сказали ей: “Ты с ума сошла? Зачем в итоге убытки? Кто тебе под такой баланс кредиты даст? Соображать надо”. Сообразила. Забрала бумаги и на следующий день привезла другие, теперь уже с “прибылью”.

Почти в тот же день встретил знакомого руководителя хозяйства. Послушал ныне привычное: “Денег нет, горючего нет...” А потом с усмешкой сказал ему наугад: “Чего жалуешься? Я твой баланс видел. С прибылью работаешь...” — “А как же... — ответил он. — Рисовать умеем. Такое время”.

Красноречивый факт колхозного “благоденствия”: 85 — 90 процентов всех тракторов и комбайнов коллективных хозяйств приобретено до 1992 года. Летом 2002 года появилась возможность продать селу по лизингу, с рассрочкою на 3 года 265 тракторов “ДТ”. Прошло полгода. Хозяйства огромной области взяли лишь 38 машин. Ежегодная убыль техники в результате старения — 1500 — 2000 тракторов, 500 — 700 комбайнов. А значит, нет будущего. Потому что без трактора землю не вспашешь. 1,8 млн. гектаров пашни в области по-прежнему не используется. Из общей площади 5,6 млн. гектаров. Показатель определяющий: колхозы не в состоянии обрабатывать свою землю. Нынешней осенью вспахали и посеяли мало. Что будет весной да летом? На проведение полевых работ, по прикидкам специалистов, лишь горючего понадобится на 2 млрд. рублей. Где их брать? Опять будут школы да больницы крайними.

И если в нынешнем году площадь заброшенной пашни уменьшится, то причина лишь в том, что на село пришла новая сила — инвесторы, то есть структуры, имеющие средства и решившие вложить их в сельскохозяйственное производство. “Агрокоммерз”, “Випойл-Агро”, “Сельхозпродукт”, “Альфа”, “Магма”, “Холдинг-бизнес” — названия разные; а есть и просто “физические лица”: Иванов ли, Петров, но главное — вложенные миллионы, у кого сколько. “Инвесторы” — явление сравнительно молодое. Еще вчера власти относились к ним подозрительно, именуя “московскими бандитами”. Но теперь, видимо поняв, что инвестор лучше, чем бурьян в поле, их даже заманивают, возят на смотрины в разоренные колхозы.

На сегодняшний день в нашей области уже работает 67 новых структур, они обрабатывают 750 тыс. гектаров пашни, похоронив 135 разоренных колхозов и вложив в производство в 2002 году 1,3 млрд. рублей. Их интересы теперь — это не только пахотная земля, но птицефабрики, свинокомплексы, элеваторы, перерабатывающие предприятия, словом, производство, бизнес. С одной стороны, это хорошо: запущенная земля стала обрабатываться, налоги платятся, работники-селяне получают зарплату (до 40 тыс. рублей в месяц зарабатывали нынче комбайнеры из “Агро-Елани”). С другой стороны — это потеря привычной работы, привычного лада жизни для сотен тысяч людей.

Сельский капитализм теперь уже в обыденной жизни, а не в учебнике да на экране телевизора, не только в нашей области, но и по всей стране. Цитирую газету “Труд”: “Весной этого года наш колхоз имени В. И. Ленина был взят в аренду московской фирмой „Продимэкс-Черноземье”. На общем собрании... эти господа убеждали нас... сулили златые горы... А что получилось в итоге? Без объяснения стали сокращать людей... Вывезли всех свиней в неизвестном направлении... порезали на мясо весь рогатый скот. Когда работники стали роптать, новые руководители ответили им коротко и ясно: „Не выгодно”... Зерна выдали лишь по три центнера на земельный пай, а на заработанный рубль вообще ничего не дали... нас фактически всего лишили. Оказалось, что новым хозяевам нужен был лишь наш чернозем...” Бывает и так. “Инвесторы” пришли в село, чтобы зарабатывать деньги, а не решать “социальные проблемы”.

Это — капитализм. Сегодня частный капитал — это мощная молодая растущая сила в российском сельскохозяйственном производстве. С оглядкой на Запад наш вице-премьер и министр сельского хозяйства А. Гордеев уже заявил, что крупные финансовые структуры в сельском хозяйстве — наше будущее, а фермерство — это отставание на целых сто лет. Заявление для нашего фермерства не очень приятное и, думаю, не очень выверенное. Недаром страны Европейского Союза собираются провести реформу, цель которой — отказ от преимущественной системы субсидирования крупных хозяйств, с переориентацией на крестьянские хозяйства небольших размеров, которые производят более здоровую пищу.

Так что не стоит пугать многочисленную армию российских фермеров, которые за десять лет доказали свою жизнеспособность. У них не было легкой жизни. Нет ее и сейчас. Те же проблемы со сбытом продукции. За десять лет так и не решенные проблемы с землей. “А вот захочу — и не дам! А вот захочу — и отберу!” — такие речи и нынче не редкость.

Нынешних речей А. Гордеева они не испугаются.

Главное то, что, в отличие от колхозных пашен, фермерские посевы год от года растут. Именно туда, к Мельникову, Колесниченко, привозят высоких гостей, чтобы показать лучшие образцы земледелия.

А еще — и это очень важно! — с кем бы из опытных фермеров ни заговорил, от них не услышишь стонов да охов. Беседую с Н. Н. Олейниковым о несовершенстве земельного законодательства; десять лет, а все порядка нет: чуть не всякий день этим нужно заниматься. Но финал для меня неожиданный: Николай Николаевич смеется и говорит: “Помаленьку все образуется, проживем...” С А. П. Вьюнниковым осенью говорим о ценах на зерно: он часть урожая продал, а часть не успел. “Ладно, — машет он рукой. — Все продадим, и все теперь будет нормально”. Еще один разговор с фермером из Суровикинского района. Про нынешние цены на горючее, на зерно. “Все это — просто жизнь, экономика, — говорит он. — Там прогадаем, там выгадаем. Будем наперед умней. Вот когда начинали, помню, кредит взял в банке на два миллиона, так мы с женою ночами не спали: такие деньги, мы их прежде и во сне не видали. Теперь ко всему привычные. Все будет нормально. Работать надо. И башкой варить”.

Нынешнее волгоградское фермерство — это более 12 тысяч настоящих хозяев, у которых 1 млн. 200 тыс. гектаров земли. 1000 фермеров имеют средний надел земли 760 гектаров. 20 процентов всего урожая зерновых — это фермеры. Фермерству всего лишь десять лет. Причем десять лет постоянного роста: земельных наделов, крепких хозяйств, результатов труда. Укоренились. Никаким ветром не сдуешь, даже холодным “московским”, так у нас порой северный ветер зовут.

Итак, год 2002-й, конец ноября. Кое-где еще пашут. Подсолнух не весь убрали. Крепко на него надеялись. А цены нет. Подсолнечное масло на оптовом рынке идет по 16 рублей за литр. Надеялись, что будет по 20 рублей. В Ростове прошла торги на зерновой бирже так называемая “правительственная интервенция”, у нас, во всяком случае, она не повысила цены на зерно.

Конец ноября. Теперь будем ждать весны.

Пока на земле зимнее затишье; обманчивое, потому что даже в суровую стужу, под снегом, земля дышит, сохраняя в дремлющих злаках и травах теплую земную кровь в ожиданье весны.

И в жизни людской, деревенской зимняя дрема, она — лишь для глаза стороннего. Просто — иная пора. А кто и впрямь уснет, того и весна не разбудит.

Время — вот четвертая и, может быть, самая могучая сила нынешних перемен.

Волгоградская область.