Кабинет
Евгения Смагина

Города

Смагина Евгения Борисовна родилась в Москве. Окончила классическое отделение филологического факультета МГУ. Работает в Институте востоковедения РАН, занимается переводческой деятельностью и преподаванием. Публиковала стихи в журналах «Новый мир», «Знамя», «Грани» и др.

Города


      Покидая Рим

Мы улетаем рано утром, 
Когда на горизонте плоском 
Спят города, тысячегранны, 
Огнем ночей утомлены; 
И, уходя, обличьем смутным, 
Отображеньем, отголоском 
Несем с собой чужие страны, 
Душистый дым, цветные сны.

Они живут неодолимо 
И ожидают только срока: 
Отвлечься, замолчать, забыться —
И вот в лицо задышит зной, 
И терракотового Рима 
Жизнелюбивое барокко 
Растет, тревожится, клубится,
Играет пылью водяной.

И там, вокруг себя не глядя, 
В фонтанной пылевой прохладе, 
Не слыша медленного звона 
Соборного, к листу склонясь,
Забыв о ремесле и плате, 
Как бы с самим собой в разладе, 
Художник с площади Навона 
Однажды нарисует нас.

И мы сойдем с того портрета, 
Объем и краски обретая, 
И без труда на их наречье 
С прохожими заговорим. 
Нас примет улица крутая, 
Обнимет каменное лето, 
Холмы поднимут нас на плечи, 
И Вечный Рим... душистый дым...


       *   *
         *
Квадраты крыш разбросаны по склонам — 
Цветною смальтой на холме зеленом. 
Леса, селенья, пашни и стада 
Ненастье пузырем облепит бычьим, 
Предохраняя землю, как обычно, 
От плесени и Страшного суда; 
Но Джона Донна бронзовый глагол
Уж не смыкает с небесами дол. 

Январский Понт раскачивает воды, 
Линялые от стирок непогоды. 
Пустые ветры веют из степей;
Покинутая лира намокает 
И только сиплым звоном намекает, 
Что пройдена еще одна ступень 
И Публия Овидия рука 
Не тронет струн, расстроенных слегка.

Налет времен густеет на сонете, 
Как прозелень на бронзовой монете. 
Что время дарит, нам легло на плечи, 
Но всякому уменью есть предел — 
Не нам дано заполнить тот пробел, 
Манящее зиянье в русской речи, 
И Бродского Иосифа печать
Страстям и гневу повелит молчать.



    Insomnia
                Зачем сидишь до полуночи... 
                               Строка романса.

Не спи до полунбочи, 
безмолвствуй у окна. 
Смотри: течет весна 
по трубам водосточным. 

Ручьи вдоль тротуаров, 
прозрачный ток ветров — 
времен немолчный шорох 
и переулков кровь.

И снова нас поманит
в проем дворов и лет 
московского романа 
незамкнутый сюжет,

цепляясь за края 
ландшафта в ветхой раме, 
проулками, дворами,
той плотью бытия,
 
где, общность затая, 
секрет любовный, кровный,
по линии неровной 
проходит жизнь твоя —

по линии отрыва 
листов черновика, 
где все-то вкось да криво, 
не впрок, не на века.

Туда, где, закрывая 
всех снов и слов пробел, 
осмыслит твой удел 
бессмыслица живая —

твоя немая сказка,
исток твоих затей, 
начало и развязка 
в сетях твоих путей.

Не с ней ли входят косо 
в фонарный светлый конус 
апрель, дождем пронизанный, 
и снегопад рябой; 
ее ли птичий голос
звучит меж прутьев голых,
где ветви и карнизы 
живут одной судьбой.

Покуда ночь пророчит 
пути и времена
(хоть речь и не ясна 
и общий смысл неточен)
и капля камень точит 
под козырьком окна — 
с небес падет весна, 
не спи до полуночи.


Осенний вечер в Риге

Еще не успела дождями залиться
старинная часть прибалтийской столицы, 
еще сувенирным отливом лоснится, 
открыточным глянцем, цветной суетой. 
Подсвеченной улицей правит до срока 
вечерних досугов игра и морока;
дрожит погребок от тяжелого рока, 
от тяжкого Рока, от жизни крутой.

В лучах синеватых смещаются краски, 
танцует толпа и заходится в пляске, 
барокко и готики ветхие сказки 
к чему перелистывать им, молодым! 
Что минуло — сгинуло, царствуй, Сегодня, 
без бремени времени — только свободней, 
и сумрак мигает, лукавая сводня, 
и мальчик на девочку смотрит сквозь дым.

Играйте, сменяйтесь, лучи неживые, 
пусть бедствует, слезы точа дождевые, 
квартал по соседству — дома нежилые, 
открыточной улицы дальний тупик. 
Умрет и воскреснет и будет не первым
порядок вещей перекручен и прерван, 
и музыка молотом лупит по нервам — 
все тленно, и пена в стакане кипит.

Не в том даже дело, что мы постарели: 
мы были другими уже с колыбели. 
Иные канцоны поют менестрели, 
у стрельчатых башен гитарой звеня. 
И наши прозренья немногого стоят — 
так здравствуй же, осень, веселье простое, 
и город, блестящий чужой красотою, 
и музыка злая, и жизнь не своя.



Романсеро старого Иерусалима

К ночи ветер молчаливый 
Прилетит из блеклой дали, 
Заглушив базарный говор 
И сумятицу идей; 
Ночью тёрны и оливы 
Плачут горькими плодами, 
И немеет Старый город, 
Затворившись от людей.

Этот город жил так долго,
Что почти подобен дому 
Лабиринт, где мы шагаем, 
Улиц крытых хоровод, 
Где звенит, витает голос 
Из страны изгнанья темной: 
«Сном твоим, Ерушалаим, 
Сном твоим душа живет».

Вы спросите Стену Плача, 
Над какою бездной виснут 
Наши беды и веселье, 
Наше «здравствуй» и «прости» 
В час, когда твердыню прячет 
Ночь, исполненная смысла, 
И горят над Цитаделью 
Звезды, месяц и кресты.

А наутро снова встанет 
Солнце каменное, злое, 
Мы опять огнем пылаем,
Лихорадкой бытия; 
И ступени улиц стонут, 
Побелевшие от зноя: 
«Тяжела, Ерушалаим,
Тяжела любовь твоя». 

Нет, не зря пустые руки 
Возводили Храм без храма: 
В день урочный, может статься, 
Здесь и мы пройдем на Суд 
По дороге смертной муки,
Где торгуют пестрым хламом 
И паломники из Штатов 
Бутафорский крест несут.

И у врат, где синь и пропасть,
В свитке своего былого
Напоследок подправляя 
Неприметные штрихи, 
Мы оглянемся, попросим: 
«Ты за нас замолви слово,
От любви, Ерушалаим, 
От любви мои грехи».
Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация