ГОРОДА И ГОДЫ ЕВГЕНИЯ НИКИТИНА

*

ГОРОДА И ГОДЫ ЕВГЕНИЯ НИКИТИНА

Евгений Никитин. Про папу. Антироман. М., «Русский Гулливер», 2018, 192 стр. (Современная проза).

В наше время по разным причинам русскоязычная литература живет и раз-вивается в основном в социальных сетях, на данный момент прежде всего в Фейсбуке. Отчасти это происходит из-за незначительного для такого количества пишущих людей числа журналов и альманахов, просто не успевающих отразить быстротекущие изменения литературной реальности, отчасти из-за редкой возможности немедленно получить непосредственную реакцию читающей публики. Довольно многие произведения оказываются прочитанными сначала в сети и только потом — в бумажной книге, причем их сетевая и бумажная версии могут значительно отличаться друг от друга. Но в любом случае опубликованные изначально в соцсетях относительно короткие тексты, собранные в одну книгу, читаются уже совершенно по-другому хотя бы из-за того, что отсутствует характерная для публикации в онлайне фрагментарность. В том же Фейсбуке один пост сменяется совершенно другим, и рассказы оказываются разделенными во времени и в пространстве, что очень сильно влияет на их читательское восприятие.

Вот почему мне так любопытно было прочесть в книге то, что на протяжении нескольких лет уже появлялось отдельными историями сначала в Живом Журнале, а потом и в Фейсбуке. Ведь при соединении разрозненных текстов в одно целое, особенно если это произведения короткие, возникают совершенно другие связи. И потому всегда существует опасность потерять не только какую-то связующую нить, но и пронизывающее каждый отдельный текст общее настроение; опасность несовпадения внутреннего вектора каждого рассказа, что может привести к столкновению и взаимной аннигиляции отдельных эмоциональных впечатлений. Словом, публикация в книге любого рода постов из социальных сетей требует большой дополнительной работы по соположению текстов и выстраиванию общего сюжета. А пренебрежение этим условием приводит к тому, что в структуре книги образуется несколько смысловых центров, вследствие чего она теряет единство…

К счастью, все эти опасности были успешно преодолены Евгением Никитиным. И хотя издательство дало книге подзаголовок «антироман», мы, учитывая романический опыт ХХ века, ничего особенно противоречащего этому жанровому определению здесь не находим. И даже то, что в некоторых случаях целостное впечатление оказывается как бы нарочно поломанным, тоже вполне вписывается в наши представления о современном романе, сознательно избегающем целостности и нарочно исключающем из своей структуры катарсис. Впрочем, это естественно: сам автор позиционирует книгу как сборник рассказов о «своей жизни», как нечто псевдодокументальное. Но ведь жизнь — это процесс длящийся, соответственно, в любом случае какой-то логичный эпилог тут будет, мягко говоря, большой натяжкой. И потому разомкнутая конструкция книги, принципиальное отсутствие кульминационной точки в развитии общего сюжета как раз и подчеркивает ее принадлежность текущему моменту. Читатель словно ждет, что в книге чудесным образом как бы сами собой появятся еще несколько текстов, рассказывающих о жизни главного персонажа. И, скорее всего, в последующих переизданиях эти ожидания будут оправданы.

В аннотации литературными предшественниками Евгения Никитина названы Сергей Довлатов, Карел Чапек, Аркадий Аверченко. И определенное сходство, конечно, тут обнаружить можно. Например, проза Сергея Довлатова тоже основана на автобиографическом материале, в ней мир тоже представлен как источник чистейшего абсурда, а происходящие с человеком события — как принципиально случайные. Однако у Довлатова, на мой взгляд, дистанция между автором и персонажем не только больше, чем у Никитина, но и гораздо лучше прописана. И сочувствует Довлатов своему персонажу гораздо меньше, можно даже сказать, что и вообще не сочувствует. Ему действительно удалось остранить собственный опыт, не потеряв при этом связи с общей биографической канвой. Авторское «я» Довлатова и образ его персонажа существуют, на мой взгляд, одновременно и нераздельно, и неслиянно, это как бы две абсолютно разных точки, которые тем не менее взаимосвязаны и просто невозможны друг без друга.

Однако выдержать эту необходимую дистанцию между героем и автором у Евгения Никитина получается далеко не всегда. Возможно, здесь тоже работает инерция места первоначальной публикации, то есть блога, где подразумевается: когда автор употребляет местоимение «я», то пишет исключительно о самом себе. Хотя на самом деле это, конечно, далеко не так. Но, чтобы уловить, а тем более понять эту разницу, нужно обладать дополнительными литературоведческими познаниями. Кроме того, в случае Евгения Никитина, вероятно, может путать читателя еще и то, что автор своему герою безусловно сочувствует, в то время как его герой постоянно жалеет самого себя. Это две разные интенции, но при чтении одна накладывается на другую, и тогда начинает казаться, что жалость к самому себе — главное содержание этой книги, что, безусловно, вовсе не соответствует действительности.

Но есть у Евгения Никитина и прямое отличие от прозы Довлатова: его герой совершенно по-другому относится к жизни, и оттого абсурдность бытия приобретает здесь несколько иное качество. Герой Довлатова — циник, знающий об этой жизни практически все и сознательно не желающий вписываться в предложенные советским социумом рамки. Он осознает абсолютное несоответствие реальности здравому смыслу; в конечном счете даже и в эмиграции мир у него оказывается абсолютно безблагодатным. Герой Никитина — простодушный романтик, который все время надеется на лучшее и каждый раз совершенно искренне удивляется тому, что реальность не соответствует его ожиданиям. И вот в этой позиции Простодушного, совершенно в вольтеровском духе, и заключается, по-моему, наиболее интересная черта и поэзии, и прозы Евгения Никитина.

Кстати, у Аркадия Аверченко тоже есть «Записки Простодушного», в которых описывается нелегкое житье в Стамбуле эмигрантов, только что покинувших Россию. Однако текст Аверченко — это ядовитая сатира в духе Салтыкова-Щедрина. В его записках очень явно ощущается открытое негодование и личная вовлеченность автора в происходящее. Простодушный же Вольтера помогает остранить реальность и через восприятие «естественного человека» продемонстрировать всю условность и относительность современных ему социальных конструкций. Герой Евгения Никитина отчасти и выступает в роли такого вот «естественного человека», проверяющего на прочность уже совершенно другие общественные установки. В этой связи интересно подумать о смысле заглавия всей книги, которая называется по одному из рассказов — «Про папу», хотя папа занимает в нем не так уж и много места. Мне кажется, это связано с тем, что отец с сыном, как они описаны в книге, одновременно и совершенно разные, и очень похожие. То есть, несмотря на абсолютно разный жизненный путь, оба героя имеют в своем отношении к жизни нечто общее. И, говоря о своем отце, персонаж этой книги, по сути дела, рассказывает о самом себе.

Но тем не менее все без исключения бессмысленно в общей абсурдной реальности. И потому у Довлатова смешным становится чуть ли не любое действие персонажей. Сатира Аверченко в «Записках Простодушного», на мой взгляд, ничуть не смешна — слишком много за этими строчками настоящей боли и отчаяния. Простодушный Вольтера постоянно попадает в комические ситуации, но смешными в результате оказываются те, кто следует нелепым общественным законам и правилам поведения. Кстати, интересно, что все эти три автора, как и Евгений Никитин, в разные периоды своей жизни становились эмигрантами, что не могло не повлиять на их творчество, в том числе и на стилистику. Перемена места жительства не может не сталкивать совершенно разный опыт и не убеждать в его относительности. И вот из подобного столкновения представлений о должном с реальной жизненной ситуацией и возникает основной комический эффект этой книги. Причем, что характерно уже в основном для Евгения Никитина, постоянная перемена места жительства ведет к несколько отстраненному восприятию происходящего. То есть герой его оказывается не только простодушным, но и в некотором роде еще и посторонним.

Есть еще одно произведение, которое приходит на ум при чтении антиромана «Про папу». Это цикл книг про Адриана Моула английской писательницы Сью Таунсенд. Ее герой несколько наивен, самоуверен, склонен переоценивать свои силы и потому часто попадает в неловкие ситуации, но при всем этом обладает, как любят писать, «сердцем из чистого золота». Герой Евгения Никитина тоже в какой-то степени недотепа, который всегда хочет как лучше. Более того, есть даже определенное сходство в метаниях матерей героя Никитина и Адриана Моула. Но при этом, на мой взгляд, Сью Таунсенд изображает реальность все-таки наиболее дружелюбной и наименее абсурдной из всех упоминавшихся здесь авторов. И юмор у нее возникает скорее из несоответствия представлений героя о самом себе и тех требований, которые к нему на самом деле предъявляют окружающие.

Герой Евгения Никитина, судя по всему, имеет очень четкое представление о должном, о том, какой именно должна быть окружающая его реальность, которая тем не менее все время оказывается совершенно другой, никак не совпадающей с его представлениями. Впрочем, оно и не удивительно. Окружающая героя обстановка меняется будто по взмаху волшебной палочки: советская Молдавия, бурная жизнь на постсоветском пространстве, Германия и затем Россия, Москва. Некоторым писателям подобного опыта хватило бы на несколько романов-эпопей. Но весьма сочувствующий своим читателям Евгений Никитин ограничился короткими ироничными зарисовками, отмечающими самые важные вехи извилистого жизненного пути его персонажа. И читатель, безусловно, благодарен автору в первую очередь за проявленное к нему, читателю, уважение, за стремление развлечь и посмешить тем, над чем по большому счету вовсе не хочется смеяться. Но такова ведь и вся наша жизнь, представляющая собой цепь недоразумений и разного рода комических происшествий. И в этом отношении каждый читатель так или иначе ощущает свое родство с героем книги Евгения Никитина, ну и, конечно, с его отцом.

Анна ГОЛУБКОВА