Кабинет
Георгий Балл

ТРИ КОРОТКИХ РАССКАЗА

Георгий Александрович Балл родился в 1927 году. Живет в Москве. Автор более двадцати книг, выходивших в издательствах "Советский писатель", "Детская литература" и др. Публиковался в журналах "Новый мир", "Октябрь", альманахе "Апрель".



ГЕОРГИЙ БАЛЛ

*

ТРИ КОРОТКИХ РАССКАЗА

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Шум на задах, в огороде. Я выскочила из постели. Вышла из сеней на порог. В темноте - слабый-слабый огонек. Покойный муж говорил: "Запалили фютюлек". А тут я вижу: едва-едва мигает фютюлек. Подошла ближе, а это у самой мусорной канавы уперся в грядки старый трактор ДТ-54 с одной разбитой фарой. И эта фара фютюльком в темноте попыхивает. А я в резиновых сапогах на босу ногу и в бараньем полушубке, прямо на рубашку надела. Стою и не знаю, чего мне делать.

И как-то мне сразу в голову не припекло: чего это у него один фютюлек? Смотрит он на меня жалостливо, и защемило мое ржавое вдовье сердце.

- Тебе чего, одноглазый?

Я к чужому горю жадная.

- Ну хоть фыркни, - это я ему-то. И откуда только слово взялось. - Фыркни, Вася.

Слышу, заурчал. Чего делать - не пойму. Не станешь же его щами кормить. Щи у меня, правда, наваристые, вчерашние.

Наутро солярки нашла и бутылку с соляркой в угол поставила. Конечно, он старый, давно списанный, а тоже ведь бутылка ему может сгодиться.

Ночью затаилась. Слышу, в сенях кто-то бестолково застучал. А я уж поняла, откинула крюк с двери и пустила.

- Заходи, списанный, повечеряем.

Когда он бутылку солярки шарахнул, у него глаз запылал. И к кровати лезет.

- Ты чего, очумел?

А сама вся дрожу. Давно мне бабьей радости не выпадало.

- Ты, старик, только стулья не ломай.

А он лавку опрокинул, неловкий, не к тому привыкший. На нем ведь всю жизнь пахали да пахали - совсем могли изломать.

- Вася, - шепчу, - ты давай полегче. Чего ты так своими железками дрожишь? Я ведь не такая фыркалка, как в городе, я ведь тоже жаром и холодом пропеченная. Ну ложись, так пока полежим, попривыкнем.

Через неделю сеструхе написала, какая наша новая пошла в деревне жизнь.

"Галинька ты моя родная!

Жизнь у нас в деревне сейчас не так чтоб плохая. В магазинах все купить возможно. И все заморское, бананов много, а сапог резиновых, как и раньше, не привозят. Ну да у меня теперь помощник сыскался. Не знаю, как тебе все это описать. Что ж делать? В хозяйстве мужик всегда к месту. Ну вот и ко мне прислонился списанный ДТ-54. Он хоть и трактор, а я его Васей окрестила.

Правда, фара у него одна подбита и он уже списанный, но еще в силе. А нынче дело весеннее. Огород мы с ним под картошку вспахали. Плуг тоже старый нашла. И когда землица стала отваливаться, такая радость в нас с ним заиграла. Землица с глиною, завидно отваливалась. Мне бы одной никак не осилить. Я от радости и себя и его этой первой землицей окрестила. Он, конечно, не смеялся, не след старику так уж радоваться, а я хохочу, не могу уняться. Ну, старик, ну, одноглазый.

Галинька, узнай в городе, можно ли на него пенсию оформить. Она бы нам сильно не помешала. Солярка уж больно дорогая.

Вот какая моя новая жизнь. Картошка у нас своя будет, а бананы нам без надобности. Привет тебе от меня и Васи. Остаюсь твоя любящая сеструха Верка".

НЕ НАДО ГРУСТИТЬ, ПРОШУ ВАС

Ашот убивал носом, Гурген его подстраховывал. Два черных ангела, два брата.

Крючковатые носы и длинные крылья - все в братьях напоминало бутафорию, оперетку или старую картинку в книге... Сейчас, когда гремят выстрелы не в далекой Армении, а за углом любого дома в каком-нибудь заштатном городке неустроенной России, где жизнь человека стоит не больше килограмма помидоров, Боже мой, зачем они, ангелы смерти? Может быть, пока писал, я вспомнил своего покойного друга Тодика Бархударяна.

Но храмы стоят на высоких холмах. И на кануне горят свечи об упокоении рабов твоих, Господи.

Братья прилетели к большому городу, где умирала Ира от рассеянного склероза. Ей было всего семнадцать лет.

Она лежала в маленькой комнате, рядом с большой столовой, а внизу, на коврике, положив на лапу голову, как изваяние, как уже памятник на могиле, - серая овчарка.

Я вошел в комнату. Высокий лоб, светлые волосы - в полнейшей тишине. Ни шума ручья с горы, ни уход солнца - чистое белесое небо. Ни единого облачка.

Ни после, ни теперь - никогда ничего прекраснее я не видел на земле. Долго я глядел.

Молча я перекрестил Иру. И вышел в большую комнату.

Вдруг дверь отворилась, вошла овчарка, ткнулась мне в колени и лизнула руку. Потом опять ушла.

И в это время подлетел Ашот. Но ударил не в сердце девочки, а в свое собственное сердце. Божья, ангельская кровь напоила умирающую.

Гурген вскрикнул. Я быстро открыл дверь. Овчарка подняла голову, завыла.

Черный ангел неподвижно лежал на постели. А белый ангел Ирочка в эту секунду родилась.

Овчарка замолчала, и мы смотрели, как в углу плакал Гурген.

Но вот исчезла комната. Душу переполнила радость. Белесое небо надо мной становилось все прекраснее, все беспредельнее.

Вечером я пошел в армянский храм и глубоко поклонился иконе Божией Матери. Это совсем рядом с Ваганьковским кладбищем, где упокоена моя семья - жена и сын...

В православном храме Ваганьковского кладбища я поставил на канун одну большую свечу. И огонь свечи слился с вечностью.

СУДЬБА

Коля Кирюхин по всяким там узорам, морщинкам на своем довольно молодом лице угадал себя деревом в будущей жизни. Конечно, природу уничтожают, вымарывают пестицидами и всякой дрянью, и невольно приходит на ум: выскочишь лет через триста - пятьсот зеленым, полным сил ростком, а кругом - пустыня. Особенно обидно Коле, что в этой теперешней жизни его тоже пустынно оценили. Притесняли прирожденной незеленостью, неуспешностью.

В подмосковном лесу Коля потрогал шершавый ствол сосны. И ствол как бы прошел через сердце Коли.

Вот его единственный друг по школе, Витька Хургин, не на равных дружил, сразу в стебель пошел, а Коля как-то все туда-сюда, не успевал и даже потом, перевалив кое-как институт, не укрепился должным образом, будто был он непрочно заклепанный и заклепки отскакивали в самую неподходящую минуту, так что и подбирать их было постыдно.

Денег у него, конечно, было в самый обрез, что мешало сблизиться с Соней Миллиграмм. А когда она все-таки начала к нему приближаться, родители ее рванули в Израиль.

Между прочим, она его звала, пару писем написала, но какой из него еврей, ведь что ни говори, а здесь, на родной почве, где и говна и песочка полно, - здесь ему легче расти. И вообще о чем говорить, она довольно быстро прислонилась к тамошнему фельдшеру.

Была, правда, тут у него еще нормальная Зойка Порышева, да какой-то голос у нее тонкий, тело тяжелое и ногу тянула...

А мысль Коли все больше рвалась к будущей жизни. Но главный вопрос: надо ведь сперва умереть, без этого никак не получится. И не просто, а гордо, по-лесному. Может, даже на дуэли. Он стал и книги выбирать такие. Особо ничего не открыл. Но не во сне, а даже днем вдруг останавливался и слышал: "Господа, сходитесь... Как условлено, на десять шагов... Никаких извинений..." Шесть раз Коля прочитал "Героя нашего времени" и люто возненавидел этого баловня судьбы. И чем уж так плох Грушницкий в своей шинели? Чем виноват?

Смерть Коли - на краю, в обвал, и хорошо бы летом, ранним утром.

Коля выведал, где штаб-квартира "зеленых", и записал свои данные. Так. На всякий случай.

Читал газеты и все больше склонялся к одному человеку из ближнего окружения важного правительственного лица. Фамилия - Грушкин. Схожесть с Грушницким придавала особый смысл.

Коля копил, копил деньги, пока на рынке не встретил человека с выправкой и восточным лицом. Жизнь и смерть раскачивались у того над губой, под усиками. Подошел. Без колебаний:

- Продаешь? Сколько?

Не торгуясь отсчитал баксы, и пистолет перешел к нему в карман.

Теперь все как бы стало на место.

Боюсь ли я смерти? - часто задавал себе этот вопрос Коля. И всегда с презрением: "Поглядим через пятьсот лет".

Ездил тренироваться в лес, под Переделкино, чтобы спокойнее смотреть в небо.

- Привет! - говорил он деревьям. - Мы еще встретимся.

Как-то Коля увидел Грушкина на фотографии в газете и долго рассматривал, примеривался.

Около станции Переделкино зашел в ресторан... И вот судьба. За столиком сидел Грушкин, положив голову на руки. Перед ним стояли две бутылки водки. Одна уже пустая, в другой кое-что оставалось. Водку Грушкин наливал в фужер, а к закуске не прикоснулся. Коля подошел:

- Разрешите.

Тот тяжело поднял голову.

- Вы - Грушкин, - твердо сказал Коля.

Человек посмотрел из-под темных, пьяных бровей.

- Ну, допустим.

- Я хотел вас кое о чем спросить, - начал Коля, еще не зная, чем кончит. - Значит, вы Грушницкий... То есть Грушкин...

- Чего ты хочешь?

- Я пришел отомстить. Григорию Александровичу.

- Кто это?

- Не важно... Давайте выйдем.

- Зачем? А за это заплатишь? - Грушкин мрачно обвел глазами стол.

- За все, - торжественно сказал Коля и выложил деньги.

Грушкин, уже сильно нагруженный, с трудом поднялся.

Коле не терпелось, и они отошли за угол ресторана всего метров на десять. Коля достал пистолет, стал совать в руки Грушкину.

- Ваш выстрел первый. Но теперь не промахнитесь...

Грушкин взял пистолет, осмотрел. И с размаху ударил им Колю. Но рука была не крепка. Грушкин заорал:

- Меня вчера списали, а ты, гнида, хочешь, чтобы я застрелился?

Руки у Грушкина дрожали. Он повернул пистолет и нажал на курок.

Пробегавшая мимо черная кошка с визгом высоко подпрыгнула и рухнула наземь.

Коля посмотрел на мертвую кошку. И, не оглянувшись на Грушкина, пошел прочь.


Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация