СТИХИ
Владимир Аристов. «Просвет мира»
Главный герой здесь – город, а точнее – весь современный мир с его каменным телом, бесконечными улицами и строениями, могилами и монументами. Жив ли вообще этот мегаполис – и этот мир – или он давно уже стал памятью, историей, воспоминанием? В стихах Владимира Аристова человек всё же пытается отыскать тот самый «меж каменных книг просвет», позволяющий увидеть живое и подлинное в застывшем мире, но обнаруживает давно погребенную его суть («к настоящему ключ где-то в снегу потерян»). Найдется ли?
Безымянный, как этот камень в основе стены
Избавление от любимого имени во имя храма
Ты стоял, и день становился солнечным камнем
Запах хмеля не так избавляет от памяти
Как решимость твоя исчезнуть в других
Не гордыня и не отсвет торжественный
за поворотом реки твоей речи
То, что я не пытаюсь понять, а знаю, что буду
Добывать неисточимое имя твоё из этого дня
Владимир Рецептер. «В слезах о Пушкине...»
Новые стихи основателя и художественного руководителя санкт-петербургского театра «Пушкинская школа» публикуются в дни юбилея Александра Пушкина. Вся эта подборка – о глубоко личном восприятии великого поэта, ведь у каждого из нас, по выражению Марины Цветаевой – «свой Пушкин»: близкий, дорогой и неповторимый.
Я сказал, что Пушкин – это родина,
и поверил в правду этих слов.
Вырвалось. Возникло. В переводе на
образный – апостольский улов…
В дни огня и ярости немереной,
в храме и при Господе скажи
«Пушкин – это родина» намеренно
и запомни истину вне лжи.
Не учи всего стихотворения,
не запоминай соседних строк.
«Пушкин – это родина». Прозрения
не ищи в словах, что жизни впрок.
Сказано. Ещё никем не сказаны
были эти кровные слова.
Будем же отныне ими связаны
закрепим свободные права.
Константин Соха. «Десять сонетов»
Первая публикация автора в «Новом мире» – молодого поэта, студента Литературного института им. А. М. Горького. Стихи Константина отдают великую дань Истории: каждое из них – лирическая миниатюра целой эпохи, будь то последний день Помпеи, завоевания Наполеона или разговор между Моцартом и Сальери. Преемственность тем и образов оттеняет «вечные вопросы», не ограниченные временными рамками и приближает их к нашим дням.
Понятны были все слова Пилата,
Но только я своих не поднял глаз.
Шептались горожане: «Близок час,
Коль скоро будет плоть Его распята».
И вмиг ничтожной оказалась плата –
Свет, обагривший облака, погас.
Ученики Его! Я предал вас.
Он умер, и ничто теперь не свято.
Конец. Упала набок голова.
Мария плачет об убитом сыне.
Сама – и не мертва, и не жива.
Вовек не скроет Ирод торжества.
А я шепчу безжизненной осине,
Скрутив петлю, последние слова.
Данила Крылов. «Свет, состоящий из»
Перед нами – своеобычная симфоническая ода свету в самых разных его преломлениях: от света, дарующего жизнь всему сущему («свет одевает храм, // верхнюю его треть, // чтобы прорваться к нам // прежде, чем умереть) до сияния поэтического слова. При этом поэт – это человек, стоящий на одной ступени с космическим и даже священным: «в прошлом веке солнце сходило с неба // и о чем-то беседовало с поэтом». Именно поэтому он и в посмертии остается бессмертным.
Свет, состоящий из
сгустка фотонов, мне
напоминает фриз
слившихся не вполне
всадников, лошадей,
скачущих к нам сквозь мрак
времени, где людей
не различают, как
не различают лиц,
сколь ты ни одинок, –
только толпа частиц,
слившаяся в поток.
Именно потому
свет – верховой, гонец,
опережает тьму.
Как золотой венец,
свет одевает храм,
верхнюю его треть,
чтобы прорваться к нам
прежде, чем умереть.
Григорий Медведев. «Муравьиная песнь»
Поэма
Эта полифоническая «муравьиная песнь», резонирующая то с поминальными молитвами и народными песнопениями, то с плачами и причитаниями – череда посланий от крошечных людей, идущих ополченцами на войну и отправляющих воевать других; возвращающихся с фронтов и не вернувшихся. У каждого из них – свое собственное сражение, как и победа – своя каждому. Мир войны из конкретной исторической эпохи (Первая мировая) разворачивается здесь до некоей глобальной битвы («Троянской вечной твоей»), – идущей вне всех периодов и пространств, и так сильно перемалывающей человека, что к самому простому и естественному ему приходится привыкать заново, – вспоминая собственное родство со всем живым на этой Земле.
Свет разлит во всех пределах здешних,
радио доносится с соседних дач,
девочка подбрасывает мяч -
сваливает с лавки твой очечник
и газету, неохота поднимать.
Хорошо гудят шмели в черешнях.
Девочку наказывает мать.
Помяни судьбой не обойденных,
выдернутых, падавших в жнивье,
искалеченных, растертых, нерожденных,
до конца не проживших свое.
Мария Игнатьева. «Настрой мне сердце по Себе»
Первая публикация автора в «Новом мире». Стихотворения Марии Игнатьевой – дань вечной классике, никогда не выходящей из литературной моды, какие бы формы она ни принимала. Поэзия о жизни и её сущности, понимаемой через картины бытия: то – почти фотографические, подобные воспоминаниям, то – динамические, складывающиеся из крохотных движений мира. Особое место в подборке занимает цикл «Из Псалтири. Избранные переложения», представляющий собой стихотворную переработку библейских псалмов – проходящих через призму мировосприятия и богоощущения самого поэта.
Не оправдания ради
(живому оно не грозит)
взываю к Твоей правде
из кривды моих обид.
Уныньем стянуто сердце.
Без погребальный пелён
я в горечи верной смерти
безвременно погребен.
Как быть? Облака и бездны,
ангелов и святых,
деревья и птиц небесных
вспомню – да просветит!
Услышанная в молитве,
своё обрела лице
(сухая земля – под ливнем)
слепая душа – в Отце.
Так вот, пока я не умер,
как Тебе угодить?
Скажи мне, завтра утром
куда мне уходить?
В силе Твоей и правде
мертвого оживи,
имени Твоего ради
скорбь мою отжени.
Ничтожнейшего из малых
милостию омой.
Не потому, что жалок,
а потому что – Твой.
ПРОЗА
Михаил Кураев. «Гришка падает в небо»
Недетские рассказы
Маленькие истории внутреннего взросления небольшого ещё совсем человека Гришки, только-только познающего мир – и почти сразу окунувшегося в жизнь взрослую – больше с ее горестями и страданиями, чем радостями. «Гришка стоял и думал: зачем смерть?» Но и радостей, собственных крохотных открытий, не отнять: зарождение жизни внутри женщины, первое самостоятельное чтение, собственное открытие бесконечного пространства неба, желание обязательно стать моряком, первое понимание настоящей дружбы – целая вселенная на фоне закончившейся недавно войны, не умеющей остановить жизнь.
Рискованное предприятие – учиться читать не по букварю, а по техническому справочнику по проектированию и расчетам, появившемуся в Германии аж в 1856 году. Но кто ж виноват в том, что после военных кочевий в доме и посуды-то ни кухонной, ни столовой толком не было. Чайной посудой после войны еще долго служили консервные банки из-под тушенки с хороший стакан величиной и аккуратно оббитыми молоточком краями, чтобы не порезаться. И хотя книга не предназначалась в качестве пособия для овладения искусством чтения по-русски и все-таки сумела и эту задачу выполнить, значит не исчерпала своих возможностей только в узко техническом предназначении.
В одно прекрасное утро, раскрыв книгу на закладке, где остановился, читая Славику достоверное повествование о своих подвигах на фронте и в тылу врага, Гришка увидел, именно увидел – слова! и, будто прозрев, понял, что может читать. И первым то ли угаданным, то ли прочитанным наконец-то словом было слово «Механика», заголовок второго раздела. И пошло! Знакомые буквы сложились в слово «трение». А удовольствие от прочитанных подряд двух слов «угол поворота» - было новым и неожиданным.
Первым желанием было бежать на кухню и сообщить маме, а то и прочитать «механика твердых тел», но вовремя остановился, укрощая рвущееся наружу сердце. Человек, владеющий тайной, и человек, тайны не имеющий, совершенно разные люди. Само чтение было похоже на поиски грибов, в том смысле, что надо было, скользя по строчкам, искать слова, пригодные для чтения, их было немного, но они были.
Алексей Музычкин. «Равнодушие с высшим смыслом»
Роман (окончание)
Окончание романа (с подзаголовком «Повесть в жанре реализма»), начало которого публиковалось в предыдущем номере «Нового мира». Действие происходит в Соединенных Штатах середины XIX века, Авраам Линкольн уже пришел к власти и остро поднял вопрос о праве чернокожих на свободу. Предчувствие Гражданской войны – пока ещё довольно мирное, обходящееся светскими рассуждениями и ироничными словесными пикированиями, в то время как чернокожие рабы уже начинают свой протест и утверждение собственных прав на свободу и полноценную жизнь. Каждый из «благородных» персонажей убежден в собственной уникальности, важности и даже вечности, и за каждым во вполне конкретный день придет смерть, не обратив внимания на телесную красоту, изысканные манеры, положение в обществе и даже отношение к свободе, справедливости и рабству.
– Терпение с высшей целью? – Бренда посмотрела на пастора Уорпола своими фиолетовыми мудрыми глазами – глазами рыбы, живущей глубоко у дна. – Дайте-ка мне вашу руку.
Уорпол неуверенно протянул ей ладонь, она осмотрела ее с двух сторон.
– Что-то я не вижу здесь следов от гвоздей.
Она отпустила руку и задрала рукав своего платья. Стала видна покрытая грубыми рубцами кожа, исколотая и изрезанная когда-то давно чем-то острым.
– Вы знаете, каково это, когда булавка в два дюйма длиной вонзается вам в плечо по самую головку? Один надсмотрщик в Джорджии так приводил нас в чувство, когда мы падали на плантации без сознания от усталости. – Она опустила рукав. – Я не нахожу в страдании, причиняемом друг другу людьми высшей цели.
– Цель не в боли, а в том, чтобы, несмотря на боль, не наносить людям ответной боли, - попробовал объяснить лучше свою мысль мистер Уорпол. – Но при том нам надо же продолжать делать свое дело, улучшать породу людей. Они нам булавки, мы им – слово Божье.
– Слова ведут к булавкам, как вы не видите? – укоризненно посмотрела она на него. – Одно продолжение другого.
– Именно! – воскликнул преподобный Лайбет. – И даже если вы, пастор, всех детей на свете воспитаете в детстве нужными словами, эти дети вырастут и создадут себе новые слова, отличные от ваших. И тогда слова опять обратятся в булавки.
Денис Сорокотягин. «Пудра»
Рассказ
Небольшая притча, действие которой балансирует между предельно будничной ситуацией и сюрреализмом, разворачивающимся в сознании главного героя, на небольшом пространстве текста успевающего шагнуть от «бытовухи» к осмыслению окружающего его пространства и людей, его населяющих, и дальше – к осмыслению себя, своего настоящего и будущего – вообще Жизни, к преодолению внутренних границ – вытряхиванию «пудры», заполонившей его голову.
«Ты видишь, мой рот перекошен, глаза неподвижно остекленели, я все чувствую, но не могу выразить, за меня говорит, думает, производит мысль вот эта голова, эта форма для моей жизни. Правда, она очаровательна? Я говорю это без иронии. Я счастлива, что она у меня есть. Ты, конечно, удивлен и тебе кажется, что ты находишься глубоко-глубоко во сне, так и есть. Так бывает, что сны приоткрывают будущее, вот это именно тот случай. Пока тебе ничего не понять, но непременно нужно готовиться, что ты и делаешь. Эта квартира, моя-твоя квартира тебя приняла, а когда состоится ваша встреча это ведь и не так важно, главное, что она уже запланирована. Не нами».
Александр Мелихов. «Изобразители незримого, или Победившая революция»
Эссе
Что определяет настоящего художника и подлинное искусство? Каким должен быть метод художника и должен ли он быть вообще, если каждый истинный мастер поистине самобытен и не связан никакими рамками? Теме настоящего искусства посвящено эссе Александра Мелихова, и об этом он размышляет на примерах троих художников-авангардистов – Василия Кандинского, Казимира Малевича и Павла Филонова.
Но для эпохи, которая верит в неземное, будет велик тот художник, который постарается изобразить неземное неземным, нездешнее нездешним, и угодить обеим эпохам разом решительно невозможно.
А эпохе, равнодушной не только к метафизическому, но и к историческому величию, будут равно безразличны и Иванов, и Поленов, и Суриков с его стрелецкими казнями и боярынями Морозовыми. Ей могут показаться самыми важными страдания бурлаков, а могут – золото осени или свинец ненастного озера.
Никакого искусства для искусства быть не может, художественная деятельность, как и всякая другая, обслуживает какие-то человеческие потребности. И эстетические потребности тоже стремятся либо возвысить, либо развенчать какие-то дорогие или ненавистные нам реальные явления. И мы будем превозносить тех художников, которые сумеют угадать и довести до отчетливости некую нашу неясную мечту. Красота и есть туманная мечта, обретшая отчетливость.
Дмитрий Данилов. «Стоики»
Пьеса
У Мариенгофа были циники, у Дмитрия Данилова – стоики. Говоря проще, «по-мирскому» – либо нигилисты, либо пофигисты, при этом они ничего из себя не строят, им действительно все равно, и действительно всё проходит мимо – беды и радости других (и свои тоже), маленькие наслаждения жизни (какая разница, пить бордо или «такое себе» вино из коробки), даже происходящее у самых близких людей. Все катастрофы – «вне зоны ответственности». Только мать, она же жена в этом апофеозе псевдофилософского – читай, никакого – отношения к жизни – хотя бы относительно живое, дышащее, думающее и переживающее пятнышко, пытающееся хоть немного сдвинуть дорогих людей с этой мертвой почти в прямом смысле слова точки.
Мать/жена. Ну вот это: заботься только о том, что относится к твоей зоне ответственности, о том, что ты можешь и должен контролировать, делай, что должен и будь что будет.
Парень. Я и не знал, что это стоицизм называется. Но это разумно.
Отчим/муж. Вот, я же говорил.
Парень. У меня только зоны ответственности особой нет. Даже не знаю, что к ней относится. Какая зона ответственности? Получил очередной транш, 2500 юнитов, заплатил положенное, протянул месяц, и все.
Мать/жена. Ну как же, ну вы вот вместе живете. Это тоже зона ответственности.
Парень. Не знаю, другой человек – это уже не моя зона ответственности.
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
ИЗ АРМЯНСКОЙ ПОЭЗИИ КОНЦА ХХ ВЕКА
Июньская подборка переводов посвящена поэзии рано ушедших из жизни армянских поэтов, живших во второй половине XX столетия: Арарата Мкртумяна, Айкани Тонояна, Тиграна Чераза, Норайра Багдасаряна в переводах Соны Антонян, Николая Милешкина, Ольги Кручининой, Елены Кукиной и Слави Арутюняна. В предисловии к подборке один из составителей антологии «Уйти. Остаться. Жить» Николай Милешкин рассказывает, как в поисках материала для нового сборника обнаружились стихотворения этих авторов, своеобразные, самобытные, музыкальные.
Что внутри закрытой ракушки?
Тополя без числа,
плод, лишенный мечты.
Череда дней,
одетых в невинные слёзы.
Грубое полотно с редкими звёздами.
Но как изумительно они светят…
Внутри закрытой ракушки.
(Айкани Тоноян)
ЮБИЛЕЙ
КОНКУРС ЭССЕ «2024 – ГОД ЛЕЙТЕНАНТСКОЙ ПРОЗЫ»
2024 год удачно сочетает в себе столетние юбилейные даты сразу нескольких писателей-фронтовиков: Виктора Астафьева, Владимира Богомолова, Юрия Бондарева, Василя Быкова. В течение апреля «Новый мир» собирал эссе, посвященные как творчеству этих авторов, так и самому явлению «лейтенантской прозы». В июньском номере с небольшим предисловием модератора конкурса Владимира Губайловского опубликованы лучшие работы, авторами которых стали филологи, писатели, сценаристы, критики, преподаватели и историки:
Александр Марков. Лейтенантская проза в свете медиатеории;
Василий Авченко. В августе сорок пятого…;
Николай Подосокорский. Эхо Бобка: кладбищенский рассказ Василя Быкова;
Александр Мелихов. Проклята и воспета;
Роман Воликов. Как хороший писатель погубил хороший фильм;
Елена Долгопят. Лейтенантская проза;
Татьяна Зверева. Вертикали: лейтенантская проза на вершинах советского кинематографа;
Никита Тимофеев. Стрелка колеблется...;
Александр Большев. Квинтэссенция «прозы лейтенантов»;
Игорь Сухих. Две войны Виктора Астафьева;
Леонид Дубаков. Нисхождение;
Евгений Кремчуков. Безвестный бой путейца Cущени;
Павел Улизко. Райские паданцы.
ПОЛЕМИКА
Андрей Ранчин. «Война и мир» Льва Толстого, имперскость и милитарная эстетика»
Эта статья появилась как ответ на материал А. В. Гулина о разнящихся политических позициях Толстого-художника и Толстого-идеолога, где А. В. Гулин доказывал, что Льву Николаевичу – как художнику – отнюдь не было чуждо воспевание Российской империи, а также милитарная эстетика.
Что же касается интерпретации художественных произведений, расходящейся с идеями автора и даже разительно противоречащей им, то такой подход представляется недопустимым и произвольным с филологической точки зрения и напоминает схоластический спор «вопрекистов» и «благодаристов», относящийся к советскому времени: отразил ли художник правду жизни благодаря особенностям своего мировоззрения или же ему это удалось вопреки таким свойствам? Напоминает и поструктуралистские процедуры поиска в тексте смыслов, не контролируемых автором, деконструкцию. Но в действительности идеи не существуют в произведениях Толстого изолированно от структуры целого, от их образной системы. Они часть их плоти. Ни имперцем, ни интуитивным адептом уваровской теории Лев Толстой не был.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Игорь Сухих. «Наблюдать и записывать»
Рецензия на две книги заметок Павла Глушакова – «Текст – смысл – диалог: Литературные заметки» и «Фрагменты: Записные книжки 2022 – 2023 годов»
Ольга Седакова определила заметки рижского филолога Павла Глушакова как «лирическую книгу о жизни». Перед читателем – не просто дневники, но дневники филолога, а значит главную роль в его заметках будет играть текст или размышления (точнее – наблюдения) о нем – ёмкие и оригинальные. Фрагменты записных книжек Павла Глушакова неоднократно публиковались в «Новом мире».
Александр Чанцев. «Геометрия пространств между мирами»
Рецензия на книгу Павла Носачева «Очарование тайны: эзотеризм и массовая культура»
Книга Павла Носачева посвящена эзотерическим мотивам, проходящим через культуру новой и новейшей эпох, а точнее, через кино, музыку и литературу, при этом автор подчеркнуто отделяет эзотерику от религии. Начиная с таинственных записей об ордене розенкрейцеров, эзотерическое влекло ведущих деятелей искусства – от Лотреамона и Бодлера до уже современных нам Кроули, Антона ЛаВея и даже Сергея Калугина и Ника Кейва. По мнению Александра Чанцева, книга представляет собой не столько научное исследование, сколько собрание эссе о выдающихся персоналиях, наиболее близких и интересных самому автору.
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Детективы настоящие и мнимые
Тема июньского сериального обзора – детективы: четыре представителя жанра, в которых можно отметить не только остросюжетную составляющую, но и талантливый стиль съемки, продуманную композицию, интересных персонажей. Речь в обзоре идет о сериалах «Настоящий детектив: Ночная страна» (точнее, это четвертый сезон нашумевшего «Настоящего детектива»), «Убийство на краю света», «Фишер» и «Черное облако».
Каждый из сюжетов отличается собственной «изюминкой»: «Детектив» углубляется в философию тьмы и непознанного внутри человека, вплоть до мистики, «Убийство…» размышляет на тему ответственности человечества за возможности и действия искусственного интеллекта, а российский «Фишер» представляет зрителю всю жестокость и трагичность провинциальной (можно взять и шире – русской) действительности, в особенности отношений между людьми. Еще один российский детектив «Черное облако» граничит с психологическим сюрреализом, когда вышедшая из человека злоба начинает существовать независимо от своего бывшего «хозяина» и вершить собственное правосудие.
Казалось бы, совершенно разные сюжеты, подходы и мысли – но именно детективный жанр становится удачным «интерфейсом» для обыгрывания таких разных, но серьезных проблем, волнующих создателей каждого из этих четырех сериалов.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
Книги
Новые книжные издания. В июньском номере – «Книга о верлибре» Вячеслава Куприянова; поэтическая книга Евгения Солоновича «Моя Италия» и «Восемь лекций о славянофильстве: интеллектуальная история» Андрея Тесли. Составитель рекомендует также Полное собрание стихотворений и поэм Эдуарда Лимонова, книгу «Исследование ужаса» Леонида Липавского и «Введение в современное литературное пространство» Сергея Чупринина.
Периодика
Обзор наиболее интересных публикаций из интернет- и печатных СМИ, таких как «Дегуста», «Звезда», «Нож», «Взгляд», «Сюжетология и сюжетография», «Вопросы литературы», «Знамя», «Москва», «Нож», «НГ Ex Libris», «Коммерсант Weekend», «Литературная газета», «Москич Mag», «Формаслов», «Горький», «Prosodia», «Топос», «Нева», «Эмигрантская лира».
Например:
Владимир Козлов. Андрей Платонов: утопия как личное дело. О первой литературной «пятилетке» писателя. – «Вопросы литературы», 2024, № 2.
«Наверное, стоит начать с формулировки исходных позиций: Платонов – писатель уникальный, его место в русской литературе XX века исключительно, в литературе мировой оно где-то рядом с Джойсом, Кафкой, Вулф, Фолкнером. Это ряд высоких модернистов, в основе опыта которых – глубокий авангардизм, эксперимент по радикальной смене оптики восприятия действительности; и если сегодня в каком-то случае ощутить этот радикализм сложно, то только потому, что творчество названных авторов изменило наше представление о возможном в литературе. Не может быть никаких сомнений в том, что Платонов – точно изменил. Но исключительность его места в мировом пантеоне объясняется и совершенно иной почвой произрастания его опыта».
«Выражаясь сегодняшним языком, Платонов прежде, чем стать писателем, успел вырасти в сильного государственного управленца, но не из числа номенклатуры, а из тех, кто поднимался снизу, чувствуя в себе силу решать вечные общественные вопросы – и, самое главное, быстро накапливая опыт их решения. [Инженер] Климентов был жестким, рациональным, самостоятельным, абсолютно советским деятелем – из того поколения, что было набрано из школоты, но быстро смогло себя показать и на момент главных преобразований оказалось, по сути, в авангарде утопического мышления. Это надо зафиксировать: перед нами человек, который уже по своему жизненному опыту был авангардистом».