«Вестник РХГА», «Горький», «Гостиная», «Достоевский и мировая культура», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Литературная газета», «MK.ru», «НГ Ex libris», «Нева», «Фома», «Формаслов», «Prosōdia», «Studia Litterarum», «TERANTELLA»
Сергей Баталов. «Письма римскому другу»: размышления при смене эпох. — «Формаслов», 2025, 15 марта <https://formasloff.ru>.
«Обычно оно воспринимается как гимн эскапизму: почти всем известны цитаты про Империю с провинцией у моря и про ворюгу, который милее, чем кровопийца. „Письма…” выделяются из творческого наследия классика необычайной простотой высказывания. Простота оказалась заразительной, и в интернете легко можно найти вариации, пародии, а также ответы от имени того самого друга, созданные в том числе известными поэтами, к примеру, Александром Тимофеевским. За всем этим многообразием словно теряется само произведение».
«Бродский реального Марциала читал. И размышлял над его стихами: „Если мы обозначим белыми камешками хорошие дни, а черными — плохие дни, говорит он, черных камешков на столе больше. Если хотите жить счастливо, говорит он друзьям, не заводите близкой дружбы ни с кем; может быть, тогда будет меньше радости, но и печали меньше”. Память подводит поэта! У подлинного Марциала белых камушков больше. „Если счет разнесем мы на две кучки / И от белого цвет отделим черный, — / Верх возьмет белизна себе над черным”. Видимо, Бродский видел Марциала гораздо более мрачным поэтом, чем тот был на деле».
Леонид Бахнов. Простодушное чтение Сережи Костырко. — «Знамя», 2025, № 3 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Заслуги Сережи перед „Журнальным залом”, перед критикой и „Новым миром”, которому он отдал почти сорок лет, общеизвестны и неоспоримы. Но, уходя, последнее, что он оставил, была книга прозы...»
Л. Д. Бугаева. Андрей Тарковский как культурный ресурс: построение протосюжета. — «Вестник Русской христианской гуманитарной академии», Санкт-Петербург, 2024, том 25, выпуск 3 <https://rhga.ru/izdaniya/vestnik-rhga>.
«Тарковский как культурный ресурс ассоциируется с рядом ключевых тем, концептов и приемов киноповествования: „запечатленное время”, скорость, космос, зона, зеркало, квест, отец и сын, женщина-мать, сон, память и т. п. Можно говорить о совпадениях между Тарковским и другими режиссерами в отношении ко времени („медленное” кино, запечатленное время), в построении пространства (зоны или космической станции), в обыгрывании ряда тем и мотивов (космос, зеркало, вода, огонь). Хотя, безусловно, обращение к Тарковскому задается в первую очередь эстетическими ориентирами и личными пристрастиями режиссера, в отдельных случаях можно говорить о некоем „протосюжете”, наличие которого предполагает адресацию к Тарковскому на других уровнях кинотекста».
«Булгаков поставил себе диагноз: талантлив, и это не лечится». Интервью Алексея Варламова о жизни писателя. Беседовала Мария Башмакова. — «Сноб», 2025, 10 марта <https://snob.ru>.
«Лично для меня „белые пятна” в булгаковской судьбе связаны, в первую очередь, с его взаимоотношениями с отцом в отрочестве, далее, не вполне понятно, как он оказался в белой армии. Не ясно, пытался ли он покинуть Россию летом 1921 года, когда приехал в Батум, и почему эта попытка не удалась? Еще один важный биографический источник — донесения агентов ОГПУ-НКВД, которые опубликованы до 1936 года, хотя очевидно, что за Булгаковым продолжали наблюдать и после того, и где-то в архивах эти документы должны храниться. А они очень любопытны, эти донесения, и с исторической, и с психологической точки зрения, и тут возникает парадокс: с одной стороны, стукачество — отвратительно, с другой — недаром поэт Леонид Мартынов написал: „ОГПУ — наш вдумчивый биограф”. И именно благодаря Лубянке сохранился дневник Булгакова „Под пятой”. Не вполне понятны контакты Булгакова с иностранными посольствами в тридцатые годы, которые в какой-то момент резко прекратились».
«...Представители спецслужб описаны у Булгакова с определенной долей симпатии как профессионалы и в ранней повести „Роковые яйца”, и в романе „Мастер и Маргарита”. Причем в романе это касается не только оперативников с Лубянки, которые безуспешно охотятся за Бегемотом и Коровьевым, но и Афрания в древних главах. И выглядит начальник тайной службы гораздо привлекательнее Пилата. А вот в пьесе „Бег” начальник контрразведки белых по фамилии Тихий — персонаж весьма неприятный».
«Недаром роман „Белая гвардия”, изданный во Франции на русском языке в конце 1920-х годов, прошел практически незамеченным. А когда МХТ привез в Париж „Дни Турбиных”, то спектаклю и пьесе крепко досталось от Ходасевича за „советский дух”. Булгаков по большому счету был для зарубежного литературного сообщества таким же чужим, как и для советского. В Париже его считали красным, в Москве — белым».
Илья Виницкий. Певучая новелла. Трамвайная поэза Игоря Северянина и русская ме(га)ломания 1900-х годов. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 3 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Замечательно, что созданный [в стихотворении «За чаем после оперы»] главным русским эгофутуристом поэтический образ артиста, гибнущего (на самом деле или метафорически) от фатального трамвая, не только отзовется впоследствии в русской литературе (от „Заблудившегося трамвая” Николая Гумилева до „Доктора Живаго” Бориса Пастернака), но и случайно „реализуется” в трагической истории знаменитого русского трагика-анархиста, „неистового” Мамонта (Маманта) Дальского, погибшего под колесами вагона-прицепа 8 июня 1918 года».
Дмитрий Воденников. Интервью с адептом поэтической магии. Текст: Борис Эхтин. — Поэтический интернет-журнал «TERANTELLA», 2025, март <https://terantella.ru>.
«Я говорил, что текст — это магический сплав. Ну какая в магическом сплаве может быть искренность? Там может быть только колдовство. В колдовстве вообще много хитрости. В том числе и стратегической».
«Ты можешь писать только о своем опыте, не залезая в чужой, тебе не доступный. Но дальнейшее показало, что и эта установка вполне может быть отменена. Иногда мы говорим чужими голосами, которые нам привиделись или которые мы подслушали. В толпе или во сне».
«Я часто, немного сгущая, говорил, что стихи — это самое сильное мое жизненное проживание. Это правда, в общем-то, но с нужными оговорками. Еще есть (бывала) любовь. Еще есть чувство Родины, а для меня это важная составляющая: я человек России. Но если опять к стихам — то да: их возвращение [после десятилетнего перерыва] было самым большим для меня событием».
Павел Глушаков. Три рассказа Василия Шукшина: поэтика и структура. — «Знамя», 2025, № 3.
«Ранний рассказ Шукшина „Воскресная тоска” (1961) воспринимался в критике как „простодушный пассаж”, зарисовка, этюд, не более. И это вновь многое говорит о читателях, а в данном случае — о читателях профессиональных: критиках, литературоведах. Но и о тексте, который позволяет выносить о себе такие суждения. Между тем текст наполнен знаками, пройти мимо которых не только сложно, но практически невозможно. И потому этот ранний рассказ, углубленный в библейскую символику, несколько сковывает обычную для зрелого Шукшина амбивалентность прочтения. Но и однозначное, ясное, непосредственное не было понято; правда, это опять-таки не о тексте, а уже об эпохе, когда за противостоянием книжных „физиков” и „лириков” могли не заметить очевидного. Это эпоха по преимуществу молодого героя, сильного и ироничного (этой иронией постоянно снижающего пафос прошумевшей и канувшей эпохи отцов), вооруженного не Евангелием, а „Наукой и жизнью”».
Петр Горелик. О Давиде Самойлове. Публикация и вступительное слово Андрея Грицмана. — «Интерпоэзия», 2025, № 2 <https://magazines.gorky.media/interpoezia>.
«Одна из прогулок связана со стихотворением „Поэт и гражданин”. Была лунная ночь, и, пока мы гуляли, появившийся месяц постепенно преображался. Глядя на меняющийся на наших глазах месяц, Дезик сказал, что нашел образное выражение масштаба времени, который искал для основной части стихотворения — трагической гибели пленного. И действительно, в окончательной редакции появился меняющийся месяц. Вначале: „…как рожок, бесплотный полумесяц / Легко висел на воздухе пустом”. Затем: „плыл месяц налегке, / Но словно наливался”. Потом: „Уже был месяц розов, как янтарь”. И наконец: „…месяц наверху налился / И косо плыл по дыму как ладья”. Для несчастного пленного надежда сохранялась по мере того, как рос месяц в вышине. И жизнь его оборвалась, когда месяц „налился”».
«Большую часть второй половины жизни, во всяком случае не менее двадцати лет, Дезик был почти слеп. Одним глазом он не видел совсем, другим — только очертания предметов. Толстые многодиоптрийные очки помогали мало. Помню, как в сердцах, по поводу зрения это бывало с ним крайне редко, сетовал, что „живет в четверть одного глаза”».
Н. И. Дужина. «Македонский офицер» — роман из современной жизни. — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1 <https://studlit.ru/index.php/ru/arkhiv/99-2025-tom-10-1>.
«Так называемый „восточный цикл” Андрея Платонова (ряд произведений, написанных по результатам его поездок в Туркмению в 1934 — 1935 гг. и на туркменском материале), в который входит рассказ „Такыр” и повесть „Джан”, открывается незавершенным проектом „Македонский офицер. Роман из ветхой жизни”, действие которого происходит в IV в. до н. э., во время завоевательных походов Александра Македонского в Среднюю Азию, на фоне среднеазиатского пейзажа — горного хребта Тянь-Шань (Небесные Горы) и в долине реки Чу, т. е. в современном Платонову Туркестане».
«Андрей Платонов пишет „Македонского офицера” как давно вынашиваемый проект, вероятно, сразу после возвращения из Туркмении, в мае — июне 1934 г. По художественному языку, гротескности образов и вниманию к негативным сторонам жизни этот «роман из ветхой жизни» примыкает к двум остросоциальным текстам писателя 1933 г.: пьесе „14 Красных избушек” и рассказу „Мусорный ветер”. „Македонский офицер” обрывается на середине предложения (объем написанного — чуть больше 1 а.л.), и невозможно определить жанр недописанного произведения, итоговую меру сочетания в нем карикатурности, фантастики и памфлетности».
Борис Евсеев. Ярмо свободы. — «Литературная газета», 2025, № 10, 11 марта <http://www.lgz.ru>.
«Получив свободу писать что угодно, считая писателем любого, кто умеет соединять слоги в слова или плодить ямбическую инерцию, мы скоро грянем в бездну унизительного плоскомыслия и бесписьменности! Вот почему сегодняшний писатель постепенно становится не только „пародийной личностью”, но и дымным кошмаром словесно-книжного не-бытия».
«К счастью, ярмо внешней свободы (свободы чужих помоев, выплескиваемых медиапопсой на еще не полностью изгаженные просторы русской мысли) довлеет лишь над частью писательского сообщества. Большая часть писателей, накрепко связавших свою судьбу с Россией, ближе к свободоволию. Что это такое? Свободоволие — продолжение и развитие Высшего Замысла, а не дребезги своекорыстных мыслишек».
И. А. Есаулов, Л. В. Богатырева. Бердяев и другие: русская религиозная философия и отечественная литература. — «Вестник Русской христианской гуманитарной академии», Санкт-Петербург, 2024, том 25, выпуск 4 <https://rhga.ru/izdaniya/vestnik-rhga>.
«Уже на примере гоголевского раздела книги Флоровского [«Пути русского богословия»] можно было убедиться, что общая претензия Бердяева в недолжном „историзме” воззрений Флоровского (как затем бы сказали, „историцизме”) не лишена оснований. При этом небезынтересно проверить — для чистоты „эксперимента” — на том же самом гоголевском материале — установки самого Бердяева (хотя и более раннего периода, нежели его рецензия на „Пути русского богословия”)».
«При этом Бердяев так интерпретирует образы и идеи Гоголя, Достоевского, Толстого, что писатели не только показали стране „русских бесов” (бесов „лжи и подмены”, „равенства”, „бесчестья”, „отрицания”, „непротивления” и многих других), но и, так сказать, заселили этими „нигилистическими бесами” саму Россию».
«Итак, Бердяев упрекает русских людей в „безответственности”, но свои собственные прогрессистские утопии („великие надежды”), ставшие одним из причин русской Катастрофы, так и не желает ответственно признать за таковые».
Среди прочего: «В полемике с давно умершим Бахтиным, напоминающей скорее сердитое разоблачение, нежели, собственно, научную полемику, М. Л. Гаспаров противопоставил „филологию” и „философию”, „исследование” и „творчество”. Нам не близки ни аргументы Гаспарова, ни его — в основном, несправедливые — нападки на Бахтина. Потому что „филологией” для Гаспарова является не собственно филология в ее многоцветном целом, а только лишь то направление, к которому можно отнести его собственную литературоведческую деятельность. Та же филология, которую представляет Бахтин, для Гаспарова абсолютно чужда, поэтому — вполне монологически — он и стремится ее изгнать из научной области. Философский (и религиозный) подтекст филологии Бахтина неприемлем для спецификаторски-технологического подхода Гаспарова, как и в целом „идеализм” чужд и непонятен для советского материалиста-атеиста».
Александр Жолковский. Как сделан «Лиловый негр» Вертинского. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 3.
Среди прочего: «Некоторые коллеги, ознакомившиеся с ранними вариантами статьи, усомнились в реальности моего корреспондента, сочтя его фигуру композиционным приемом (в духе пионерской формулировки Шкловского о нарративных функциях д-ра Ватсона). А одна сердобольная коллега (как раз поверившая в существование корреспондента) посоветовала рассекретить его имя, чтобы отвести неизбежные подозрения в фабрикации мной чересчур лестных отзывов о себе. Что ж, композиционный прием, несомненно, налицо, но он реалистически мотивирован документальной подлинностью нашей электронной переписки, разрешение на использование которой было взаимно согласовано, но обусловлено анонимизацией корреспондента (имейлы от 29. 11. 2024). Похвалы же в свой адрес я всегда привожу с чувством глубокого удовлетворения, хотя, разумеется, отдаю себе отчет в их дипломатической составляющей».
Марина Заваркина. Ф. Т. Стелловский, издатель Ф. М. Достоевского: характер и судьба. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2025, № 1 (29) <http://dostmirkult.ru>.
Среди прочего: «В музыкальной области Стелловский был первопроходцем и напечатал партитуры лучших опер М. И. Глинки, А. С. Даргомыжского, А. Н. Серова и других. Однако с конца 1860-х годов Стелловского лишили права носить звание „Придворного поставщика Высочайшего Двора” и использовать на вывеске своего музыкального магазина изображение государственного герба».
«М. И. Глинка отзывался о Стелловском, как о „мошеннике большой руки” и „необразованном купце”. Однако мнение современников о Стелловском не было однозначно отрицательным, и в „контексте русской культуры предпринятое начинание Стелловского по публикации всех романсов Глинки вызвало общественное одобрение”».
Вера Калмыкова. Валерий Брюсов — культурный герой русского модернизма. Статья третья. Драматургия. Действие. — «Нева», Санкт-Петербург, 2025, № 3 <https://magazines.gorky.media/neva>.
«Для начала укажу, что не было на тогдашней русской театральной сцене ни одного крупного деятеля, который не ценил бы Брюсова, не обращался бы к нему за консультацией, советом, словами одобрения. Все началось со статьи 1902 года „Ненужная правда (По поводу Московского Художественного театра)”, в которой Брюсов решительно восставал против метода Художественного театра К. С. Станиславского, чрезвычайно популярного к тому времени <...>».
«Понятно, почему Всеволод Мейерхольд поднял брюсовскую статью на щит и буквально сделал ее краеугольным камнем своего метода. После посещения Брюсовым генеральной репетиции спектакля „Смерть Тентажиля” в 1905 году он признавался: „Обаяние ваших слов все еще витает в стенах нашего Храма, и мы ждем вас снова к себе с нетерпением”. Один из представителей режиссерского управления студии Мейерхольда высказался даже конкретнее: „Слышать ваше мнение, ваши замечания праздник для труппы”. Спустя пару лет, читая книгу прозы Брюсова „Земная ось” (туда была включена и драма „Земля”), Мейерхольд продолжал еще более решительно: „Вы должны отдать частичку себя Театру. Это будет очень важно для Русского Театра, который без кормчего”».
«А что же Станиславский? Наверное, смертельно обиделся на „Ненужную правду”… Отнюдь. „Помогите нам вашим советом и не откажитесь посмотреть нашу работу перед тем, как показывать ее публике”, — этот тоже 1907-й, речь идет о спектакле „Драма жизни” по пьесе Кнута Гамсуна, этапной постановке Станиславского, над которой он работал два года».
Предшествующие две статьи см.: «Нева», Санкт-Петербург, 2025, № 1, 2.
Виталий Каплан. «Властелин колец» Толкина: какие христианские смыслы в нем можно увидеть. — «Фома», 2025, на сайте журнала — 13 марта <https://foma.ru>.
«Тут по законам жанра следовало бы потянуть интригу, но скажу сразу: да, „Властелин колец” — это действительно христианская книга».
«Сразу поясню, что в этой статье я основываюсь только на самом тексте „Властелина колец” (который я перечитал в переводе Муравьева и Кистяковского — хорошем в смысле литературного качества, но не слишком точном). Я сознательно не стал привлекать ни „Сильмариллион” (который вообще можно было бы назвать „священной историей” Средиземья), ни многочисленные письма Толкина, (где он разъяснял детали своего замысла)».
«Мир, в котором происходит действие, действительно не слишком-то похож на мир, каким его видит христианин. Но вот мотивации и поступки многих героев (Фродо, Сэма, Гэндальфа, Арагорна и других) — вполне христианские. То есть ведут они себя так, как в аналогичных обстоятельствах вели бы себя глубоко и сознательно верующие христиане. И получается контраст между миром и героями. Этот контраст, по-моему, используется как прием, причем вполне успешно».
«Но, как известно, невозможное человекам возможно Богу. Появляется Горлум, охотившийся за своей „прелестью”, в драке откусывает у Фродо палец с Кольцом и... и, оступившись, падает вместе с добытой наконец „прелестью” в раскаленное жерло вулкана. То есть: без Горлума ничего бы не получилось. Человеческий план (ну ладно, не только человеческий, а еще и эльфийский) изначально содержал неустранимый дефект. И не потому, что Фродо плох. Никто бы на его месте — ни глава эльфов Элронд, ни Гэндальф, ни Арагорн — не смог бы преодолеть соблазн. Но вот если добавить в это нерешаемое уравнение Горлума… В том-то и заключался Промысл: Горлум — единственный, посредством кого можно уничтожить Кольцо. Я специально написал „посредством кого”, а не „с чьей помощью” — потому что сам-то он как раз уничтожать Кольцо не хотел, он хотел владеть им безраздельно. Значит, Горлум нужен».
Татьяна Касаткина. О дрожащей твари в «Преступлении и наказании». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2025, № 1 (29).
«Я думаю, главная проблема здесь в том, что, используя подход, основанный на поиске прецедентных текстов, [исследователи] с ним не соединили подход, основанный на исследовании концептов — и не посмотрели на то, как в романе существует концепт „дрожь”. То есть — в сущности, так и не выяснили, когда, почему и зачем именно у Достоевского и именно в романе „Преступление и наказание” тварь дрожит. Между тем, такое исследование позволяет открыть и новые прецедентные тексты для романа — и увидеть, какие из них Достоевский в черновиках планировал использовать ярко — а в окончательном тексте увел в тень, а какие, напротив, акцентировал.
Итак, концепт „дрожь, дрожать, вздрогнул” в романе».
Юрий Клепиков. Записные книжки. Вступительные заметки Дмитрия Долинина и Якова Гордина. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 3.
Блокнот № 39 сценариста Ю. Н. Клепикова, скончавшегося в 2021 году, содержит записи с августа 1985 по апрель 1986 года.
«У Стругацких в „Пикнике”: концепция Бога дает возможность все понимать, ничего не узнавая».
«Две страшные книги есть в сов-ой номенклатуре: „Каратели” Адамовича, „Пожар” Распутина. Почему-то я выделяю именно эти. М. б., потому что в них показано, как зло побеждает добро? И „Печальный детектив” В. Астафьева».
«Странное дело, в фильмах и сценариях Германа присутствуют награды, ордена. В „Проверках” вдруг появляется, в финале, молодой Герой Советского Союза. В „Моем боевом расчете” — молодой герой, почти мальчик — орден Ленина. В придуманном для Авербаха эпизоде для „Объяснения в любви” летчики, нет просто офицеры, выходят из самолета — все в орденах. Им из машины выносят сервированный стол. В „20 днях” летчик, который в поезде — орден Кр. Знамени. И в „Торпедоносцах” целая сцена, когда дружно едут выкупать техника из гауптвахты — опять много орденов. Наконец, в сценарии „Долгие ночные стоянки” герою снится, что его награждают немыслимым количеством орденов Ленина, и он герой Советского Союза. И вдруг за всем этим — видишь автора, мальчишески страдающего комплексом „орденоносности”. Что бы значили эти германовские мечты о наградах? Любит. Мечтает. У Катаева, например, так же — о деньгах. Проговорили<сь>. Это личное. Задавленное».
Владимир Козлов. Одическое донкихотство Вячеслава Куприянова. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2025, на сайте — 7 марта (бумажный журнал «Prosōdia» — № 23) <https://prosodia.ru>.
«Десять лет назад Е. Абдуллаев назвал Вячеслава Куприянова поэтом признанным, но неоцененным — и сказал о его „некотором литературном одиночестве”. <...> Сейчас, когда я пишу эти заметки, Вячеславу Куприянову 85 лет, — но у меня стойкое ощущение, что перед нами поэт непрочитанный, и недостойная снисходительность тона — следствие этой непрочитанности».
«Самый большой парадокс в восприятии Куприянова в том, что, несмотря на верлибр, поэт мыслит как неотрадиционалист, который старательно возводит традицию свободных форм к Псалтыри и сакральной поэзии в целом. Это неотрадиционалист и на уровне сюжетики. И именно с позиций неотрадиционализма Куприянов критикует верлибристов авангардного толка, стремящихся демонстрировать разорванность сознания, речи, мира. Вот только те, кто спорит с переродившимся авангардом, в Куприянове своего признáют с большим трудом, уж тем более его никогда не примет авангардный лагерь. Куприянов идет трудным серединным путем, который пытается объединить традицию и поиск новых форм. С одной стороны, этот путь противопоставлен традиционализму, которому новых форм не надо, с другой — авангарду, которому не надо никакой традиции».
И. Е. Кознова. Языки памяти и забвения в произведениях А. Платонова о Великой Отечественной войне. — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1.
«В одном из неоконченных послевоенных произведений А. Платонова, названном „В 2000 году”, говорилось о том, как однажды вечером „седой, но еще бодрый и упитанный старик в очередной раз, неспешно и задушевно, рассказывал молодому поколению своей семьи о боевом прошлом. На груди ветерана поблескивали медали; на глазах проступали слезы; проявившаяся внезапно вследствие контузии фугасом изжога была смягчена минеральной водой. Все шло привычно, размеренно, трогательно. Однако неожиданно на фразе ‘приходим мы в Берлин…’ старик был остановлен стоящим рядом правнуком: ‘А прабабушка говорила бабушке, а бабушка говорила маме, а мама мне говорила — это прабабушка ходила в Берлин, а ты нет, ты заведующий был’”».
Н. В. Корниенко. «Счастливая Москва»: незавершаемое vs незавершенное — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1.
«О том, что роман „Счастливая Москва” не был завершен, исследователям было известно давно: в фонде Платонова РГАЛИ с 1951 г. находится машинопись неполных 6 глав романа, с пометой на последней странице „Продолжение следует”. Этот источник долгое время оставался единственным свидетельством о неоконченном романе, над которым писатель работал в 1930-е гг. При подготовке первой публикации романа, выполненной на основе автографа семейного архива, перед нами стояла задача собрать завершенный текст „Счастливой Москвы”, т. е. свести основной блок листов романа из папки с материалами к роману „Путешествие из Ленинграда в Москву” с несколькими недостающими в автографе страницами, которые были выявлены среди других документов семейного архива. За опубликованным в 1991 г. романом сразу закрепилось понятие незавершенного текста, что представляется вполне объяснимым с текстологической точки зрения».
«К этим признакам незавершенности текста можно добавить и информацию из приведенных выше планов издательства, в которых значится, что договор на „Счастливую Москву” предполагал текст в 15 авторских листов, имеющаяся же рукопись составляет только треть от запланированного».
«Как это ни парадоксально, но опубликованный с признаками незавершенности текст романа не воспринимался ни переводчиками, ни читателями, ни писателями, ни исследователями как произведение неоконченное».
Светлана Королева. «Пушкинская речь» Достоевского как архетекст английской пушкинистики XX века. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2025, № 1 (29).
«Становление английской пушкинистики как особого направления исследований русской литературы в Англии приходится на 1910-е — 1960-е годы. В этом процессе, и особенно на начальном его этапе (в период 1910-х — 1920-х годов), важную роль сыграло восприятие „Пушкинской речи” Достоевского, поскольку она значительно повлияла на общее понимание и оценку пушкинского творчества британскими критиками и писателями».
«Своеобразным продолжением мыслей Достоевского о Пушкине и истинной его „народности” (русскости) в этом контексте становятся тезисы М. Бэринга о „здравомыслии”, которым характеризуется и пушкинское творчество, и русский человек вообще, и об особой одаренности русского народа. Оба тезиса озвучены в его книге „Русский народ”. В ней, в частности, утверждается, что свойственный русскому крестьянину здравый смысл („common sense”) является формой общего „духа позитивизма и реализма” („spirit of positivism and realism”), который характерен для русского народа и что в этой связи творчество „наиболее романтических русских поэтов” („the most Romantic poets of Russia”) Пушкина и Лермонтова сближается, скорее, с поэтикой Теккерея и Стендаля, чем Китса и Шелли [Baring, 1911]. В этой же книге имя Пушкина возникает в одном ряду с именами Суворова и Петра Первого в связи с утверждением о том, что русские способны „творить чудеса”, преодолевая все возможные препятствия и пределы („he will recognize no obstacles and no limits. He will accomplish miracles”), поскольку в русском народе вообще (и в русских гениях в особенности) есть удивительная черта „экстраординарной” одаренности энергией („extra flip of energy”) [Baring, 1911]».
Люблю разных поэтов. О настройке инструмента, близком круге и ремесле Бога. Беседу вел Юрий Татаренко. — «НГ Ex libris», 2025, 20 марта <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Среди прочего Герман Власов рассказывает, как его изменила студия «Луч»: «Я пришел туда после окончания филфака МГУ, занимаясь переводческой деятельностью. Я кино переводил, 15 лет подряд. Мне посоветовали пойти в литстудию к [Игорю] Волгину, а привел в „Луч” Слава Харченко, который тогда писал стихи. И Волгин внес некое системное представление о поэзии, о развитии поэзии. Я, писавший верлибры, зарисовки, вернулся к силлаботонике, открыл для себя группу „Московское время”».
«В студии „Луч” я познакомился с поэзией фронтовиков и понял, что это неотъемлемая часть русской поэзии — Межиров, Слуцкий, Гудзенко, Левитанский… Но для меня самый сильный военный поэт — Юрий Белаш, его страшно читать».
Александр Мелихов. Хороший повод вспомнить. — «Нева», Санкт-Петербург, 2025, № 2.
«...Зощенко переживал этот экзистенциальный ужас с не меньшей пронзительностью, чем Толстой и Бунин. Его угнетала не столько власть хамов и тиранов над телом, сколько неизмеримо более страшная и унизительная власть материи над духом. Изображая простачка, он оскорблялся вещами более чем серьезными: почему, например, человек главным образом состоит из воды, что он, гриб или ягода? Да и все остальное в человеке в высшей степени посредственное, уголь, кажется… Ослепительный юмор Зощенко — это глумление над собственным отчаянием».
Андрей Митрофанов. Лейтенант Колчак в борьбе за Порт-Артур. К 150-летию со дня рождения Верховного правителя. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 3.
«К январю 1904 года Колчак был уже широко известен в научных кругах в качестве исследователя Арктики и организатора спасательной операции по поискам пропавшей партии (группы) барона Эдуарда Васильевича фон Толля (1858 — 1902), но он еще не имел боевого опыта».
Среди прочего: «...оборона Порт-Артура дала возможность Колчаку, прежде писавшему на научные темы, связанные с океанографией, проявить себя в качестве военного аналитика. Именно в Порт-Артуре Колчак написал заметку о действиях современной артиллерии, очерк о бое в Желтом море и, наконец, свой знаменитый дневник, на страницах которого он отразил свою борьбу на сухопутном фронте в ноябре — декабре 1904 года и агонию Порт-Артура. Эти литературные опыты стали для Колчака хорошей школой накануне большой научно-общественной деятельности по восстановлению флота, в которую энергичный офицер погрузился после окончания Русско-японской войны».
Андрей Наседкин. Проблемы театральной и кинематографической рецепции романа Ф. М. Достоевского «Бесы». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2025, № 1 (29).
Среди прочего: «„Бесы” стали отправной точкой для картины „Китаянка” („La Chinoise”, 1967). Режиссером и автором сценария выступил Ж.-Л. Годар, один из основоположников „новой волны” во французском кинематографе. В центре фильма — участники радикальной маоистской группы, готовящиеся к осуществлению террористической деятельности. Сюжет картины отражает революционные настроения молодых людей в конце 1960-х годов. <...> Картина Годара — вольная интерпретация текста Достоевского, но некоторые элементы первоисточника остаются узнаваемыми. Например, одного из участников группы маоистов зовут Кириллов (в его роли — актер Л. Де Брейн)».
Владимир Новиков. «Где мой Рассадин?» К 90-летию со дня рождения настоящего критика. — «Литературная газета», 2025, № 9, 5 марта.
«В 1960 году в журнале „Юность” вышла статья Рассадина „Шестидесятники”. Автор не придавал особенного значения этому заголовку, а русский язык и вольнодумная культура — придали и превратили его в исторический термин. Пафос шестидесятничества Рассадин пронес через всю жизнь, при этом честно критикуя иллюзии своего поколения, корректируя их мудростью русской классики».
«Хорошо, что он написал и напечатал так много: есть из чего выбирать. Лично мне особенно импонируют „Драматург Пушкин” и „Фонвизин”: великий комедиограф был настолько лично близок Рассадину, что из его текста он взял себе медийный „ник” — Стародум. Это точно передавало сочетание некоторого эстетического консерватизма и гражданской совести».
«Читаю книгу Рассадина „Советская литература. Побежденные победители”, снабженную лукавым подзаголовком „Почти учебник”, — и то и дело завожусь. С чем-то живо соглашаюсь, с чем-то хочется решительно спорить. Например, считаю, что автор не оценил философскую глубину песен Высоцкого, отнеся их к „поп-искусству”. Но на то мы и критики, чтобы всю жизнь полемизировать, да и на том свете еще будем уточнять позиции и аргументы».
Обретение и утрата литературы. Наталья Иванова — о литературной критике перестройки и 1990-х. Текст: Лена Ека. — «Горький», 2025, 7 марта <https://gorky.media>.
Текстовая версия выступления Натальи Ивановой (лекция из цикла «История литературной критики», организованного Домом творчества Переделкино совместно с «Горьким»).
Среди прочего она говорит: «Одним из самых интересных и важных критиков того времени стал Андрей Немзер. Он никогда не занимался литературной критикой, был филологом до мозга костей. Но, будучи ангажированным литературной ситуацией, Немзер пошел в газеты и стал выдавать по нескольку заметок в неделю. Неутомимый комментатор литературных новинок, он писал остроумные тексты под псевдонимом Крок Адилов, мог ко всеобщему удивлению опубликовать ироническую рецензию в стихах. В то время возникла система литературных премий, которая тоже была своего рода критикой, поскольку премии косвенно призывали критиков отреагировать на решения жюри. И Немзер, как заведенный, писал про каждую премию. Он мог заготовить рецензии на все номинированные книги, а после объявления результатов отдать в печать только ту, где говорилось о победителе».
Даниэль В. Орлов. Цензура — мать порядка? — «Литературная газета», 2025, № 9, 5 марта.
«Если государственная цензура отсекает „опасные” смыслы под предлогом защиты стабильности, то либеральная делает то же самое, маскируясь под „борьбу с архаикой и реакцией”. Обе формы нарушают обратную связь, создавая искаженную картину реальности; формируют параллельные иерархии, увеличивающие энтропию; разрушают доверие к институтам; блокируют синтез новых моделей развития. Даже попытки создать „новый русский роман”, сочетающий традиции Толстого — Достоевского и актуальную повестку, в таких условиях разбиваются о неприятие как либералами („устаревший пафос”), так и традиционалистами („предательство корней”). Цензура в художественной литературе — это не защита традиций или свобод, а саботаж будущего, в результате чего надсистема теряет способность к мягкой трансформации, обрекая себя на выбор между застоем и революцией. В результате надсистема теряет способность к адаптации, балансируя между культурным колониализмом и изоляционизмом, переходит в состояние стагнации и далее неизбежно к предколлапсу и коллапсу».
М. В. Осипенко. Драма из современной жизни: неизвестная пьеса А. Платонова (1939). — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1.
«В фонде А. Платонова ОР ИМЛИ сохранился автограф неоконченной многоактной пьесы без названия. Часть страниц этого автографа (с. 34 — 51) находится в петербургском фонде писателя; ранее эти листы были известны как источник текста одноактной пьесы „Голос отца”. <...> Благодаря соединению материалов двух фондов впервые появилась возможность восстановить изначальную редакцию большой пьесы и существенно дополнить историю создания пьесы „Голос отца”, до этого лишь предположительно атрибутируемой как „фрагмент более крупного драматического произведения”».
«Предваряя публикацию текста многоактной пьесы (см. Приложение), сделаем несколько наблюдений, касающихся датировки неоконченного произведения. Судя по отраженным в тексте реалиям, аллюзиям и реминисценциям, писатель работал над пьесой в ноябре — декабре 1939 г. Основная проблематика пьесы отсылает к осени 1939 г., когда Платонов получил возможность ознакомиться с материалами следственного дела арестованного сына... В образе Якова, покинувшего мать в поисках отца, оказавшегося — наивным и беспомощным — в окружении провокаторов, старших товарищей, развращающих юношу, отражены реалии этой семейной трагедии, которые восстанавливаются по отчаянным письмам Платонова Прокурору СССР, председателю Верховного Суда СССР октября 1939 г.».
Тут же — текст пьесы.
Е. А. Папкова. Пьеса Всеволода Иванова «Двенадцать молодцев из табакерки» (Из литературного наследия писателя. К 130-летию со дня рождения). — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1.
«Но есть такие произведения [Всеволода] Иванова, которые были напечатаны один раз при жизни, один-два раза после смерти, не вызвали никаких особенных откликов, но сыграли важную роль в творческом развитии писателя. Именно к таким относится пьеса „Двенадцать молодцев из табакерки”, опубликованная в первом номере журнала „Новый мир” за 1936 г., а впоследствии в двух сборниках пьес Иванова (1964, 1979)».
«...В рассказе „Генералиссимус” писатель сводит лицом к лицу двух генералиссимусов: А. Д. Меншикова, сподвижника императора Петра I, и И. В. Сталина. Параллели с современностью можно найти и в тексте пьесы „Двенадцать молодцев из табакерки”. Вяч. Вс. Иванов отмечал: „Пьеса писалась в момент, когда обострилась верхушечная политическая борьба в стране. Иванов был достаточно коротко знаком с ее участниками…”. К середине октября пьеса готова, и Иванов посылает ее А. М. Горькому вместе с письмом, в котором уже предчувствует ее будущую судьбу: „Посылаю Вам свою пьесу ‘12 молодцов из табакерки’… меня терзает эта моя страсть к драмам! Ставить их никто не ставит, печатают их с испугом, читают плохо… Писать, придумывать, — сознаюсь, приятно”. Произведение вызывает у Горького интерес, пьеса активно обсуждается в переписке писателей, возможно именно из-за ее перекличек с современностью».
Николай Подосокорский. Ф. М. Достоевский и Иероним Босх: воз сена в романе «Преступление и наказание». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2025, № 1 (29).
«В этой статье мы хотели бы обратить внимание на удивительные параллели между возом сена в романе Достоевского и алтарным триптихом „Воз сена” нидерландского художника Иеронима Босха (ок. 1450 — 1516) <...>».
«Мы перечислили те немногие работы, в которых картины Босха сравниваются с произведениями Пушкина и Гоголя, но относительно не менее склонного к изображению кошмарных видений и демонических гибридов Достоевского нам не известно ни одного подобного исследования. Имя Босха ни разу не упоминается в обстоятельном „Указателе” С. В. Белова, описывающем всю русскоязычную литературу о Достоевском до 2004 года. Новейшие современные русскоязычные и иноязычные исследования на тему „Достоевский и Босх” нам также неизвестны».
Покупали, переиздавали, переписывали от руки: 200 лет назад вышла первая глава «Евгения Онегина». Исполнилось 200 лет первой публикации первой главы «Евгения Онегина». Текст: Иван Волосюк. — «MK.RU (Московский комсомолец)», 2025, на сайте газеты — 26 февраля <http://www.mk.ru>.
Говорит Иван Есаулов: «Даже на пике своей прижизненной известности, уже не говоря о годе издания первой главы, Пушкин все-таки не мог вполне обеспечить себя (и свою семью) чисто литературным трудом. Он надеялся на это, потому что в его ранний период успех у читателей был для того времени очень значительным. Однако классик ошибся. Чем серьезнее и значительнее становился его талант, тем менее понятным вектор его творческого пути был для современников. Например, у его замечательного журнала „Современник” было шестьсот подписчиков. Он не мог не только приносить прибыль, но и окупить себя. Иными словами, представление о „массовости” пушкинского читателя не вполне соответствует действительности».
Валерий Попов. Героизм повседневного. О лирике Александра Кушнера. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2025, № 3.
«„Времена не выбирают, / В них живут и умирают”. С Кушнером не поспоришь. Правда, некоторые жизнелюбивые начальники, которым светлое творчество Кушнера тоже нравилось, предлагали, что лучше „В них живут и побеждают”. Но остался текст Кушнера».
Почему Островского интересно читать. Интервью с Кириллом Зубковым. Текст: Лена Ека. — «Горький», 2025, 12 марта <https://gorky.media>.
Иван Мартов поговорил о великом драматурге с Кириллом Зубковым, автором книги «Александр Островский: драматург, общество, современность» (М., «Рутения», 2024).
«Мы до сих пор находимся под гипнозом идей критики полуторавековой давности — Николай Добролюбов видел в Островском разоблачителя угнетателей, Аполлон Григорьев — выразителя национального духа. Эти категории устарели, и интереснее читать Островского сквозь призму более нюансированных представлений об обществе как о динамическом, подвижном феномене».
«В пьесах Островского постоянно фигурируют средства связи и передвижения: от парохода до электрического звонка».
«Об Островском как о человеке мы знаем очень мало. <...> Письма Островского сохранились — целых два толстых тома, — но едва ли там можно найти что-то откровенное. Он обсуждает вопросы постановки пьес, рассказывает, кто, где, кого и как играл; жалуется на здоровье и с удовольствием рассказывает про свою любимую рыбалку. Но выяснить из этих писем, что он думал, скажем, об отмене крепостного права, практически невозможно».
«Считается, что Островский писал только о купечестве. Это не совсем так. С купечества он начинал, но в дальнейшем касался разных социальных групп. Не писал только о людях других народностей».
«Он стал первым драматургом, которому удалось соединить два поля: словесность, существующую для сцены, и серьезную литературу, которая публикуется в журналах и читается образованными слоями населения. Благодаря журналам его пьесы запоминались и связывались с именем автора, тем самым оставались в репертуаре, их ставили заново в других городах и ставят до сих пор».
Рожденье в посеве слов. Интервью с филологом Светланой Серегиной. Текст: Анна Грибоедова. — «Горький», 2025, 26 марта <https://gorky.media>.
Говорит автор монографии «Николай Клюев и Сергей Есенин: диалог с эпохой» (ИМЛИ РАН, 2024) Светлана Серегина: «Меня интересовали истоки мотивов и тем его [Клюева] произведений 1917 — 1919 годов, поэтому я обратилась к начальному этапу творческого пути поэта, анализируя его в контексте эсеровской печати: прокламаций, листовок, газетных публикаций. Эти материалы не просто входили в круг чтения юного Клюева: в 1905 — 1906 годах он, сближаясь с партией социалистов-революционеров, распространял их как агитатор партии. „Народ идет! — встаньте, господа!” — и в дальнейшем этот призыв левых эсеров будет определять мировоззрение Клюева и пафос его творчества».
Павел Руднев. Полуправда Михаила Шатрова. Лениниана позднесоветского театра. — «Знамя», 2025, № 3.
«Забытая современным театром тема — советская лениниана — не должна быть забыта современным театроведением, историей театра. То, что было обязательным пунктом советской критики, сегодня — далеко задвинутый факультатив, из которого тем не менее можно извлечь руду смыслов. Не столько, быть может, в области движения художественной формы, эстетических идей, сколько, точно, — в области наблюдения за бытованием советского культурного проекта, пароксизмами культурной политики».
Роман Сенчин. Тиняков и Первая мировая. Материалы к биографии Александра Тинякова. — «Дружба народов», 2025, № 3 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
Фрагмент книги. «Да, Александр Иванович Тиняков был поперечным и поэтом, и человеком, и его настоящее отношение к Первой мировой войне узнать вряд ли удастся. А может быть, оно менялось; самого себя Тиняков характеризовал как человека неустойчивого, что подтверждает вся его жизнь. Одновременно поэт-декадент и подражатель Бунина, близкий к социал-демократам и защитник самодержавной власти, автор либеральной газеты „День” и почти в то же время черносотенной „Земщины”, добрый знакомый Зинаиды Гиппиус и Бориса Никольского. Антисемит, большевистский агитатор, монархист, профессиональный нищий, соловецкий заключенный, инвалид с „оттенком старого интеллигента”».
Другой фрагмент этой книги см.: «Новый мир», 2025, № 1.
А. А. Синицын. Переживание-память и вечно актуальный Сократ: «переклички» в стихотворении А. С. Кушнера «В сыром лесу, в густой его тени…» — «Вестник Русской христианской гуманитарной академии», Санкт-Петербург, 2024, том 25, выпуск 4 <https://rhga.ru/izdaniya/vestnik-rhga>.
Среди прочего: «Строка Кушнера „И те, кто пал под Курском и Орлом” — отсылка к песне из кинофильма „Белорусский вокзал” (Мосфильм, 1970, реж. А. С. Смирнов) — одного из самых известных фильмов о ветеранах Великой Отечественной войны. <...> Песня Окуджавы и ее аранжировка в виде марша для военно-духового оркестра, выполненная композитором А. Г. Шнитке, стали частью советской мифологии и русской культуры. Третий куплет этой песни начинается словами: „От Курска и Орла война нас довела / До самых вражеских ворот, такие, брат, дела”».
Учитель Бродского, первый русский поэт-интеллектуал. Что нужно знать о Евгении Баратынском. Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 6 марта <https://snob.ru>.
Говорит Валерий Шубинский: «Пушкин ставил его выше всех современников, хотя до лучших стихов Баратынского не дожил или дожил, но не успел их прочитать. Но и Баратынский был потрясен, когда прочитал после смерти Пушкина „Медного всадника” и другие неопубликованные произведения Пушкина».
«Белинский не понял позднего и главного Баратынского, не оценил „Сумерки”, потому что был глух к этому типу метафизики и находился, что называется, в иной фазе, а он был человек увлекающийся. А вот Некрасов, у которого был гениальный поэтический слух, Баратынского ценил. Ведь даже название его юношеской книги — „Мечты и звуки” — это цитата из Баратынского, из „Финляндии”. Потом он восхищался „Признанием”. И я сейчас выскажу рискованную мысль: „Несжатая полоса” Некрасова — это, может быть, ответ на „Осень” Баратынского».
«Можно сказать, что он связывает XVIII век (с его рационализмом и в то же время — в русской поэзии — с барочной „физиологичностью” образов) с XX. Не только в стилистическом, но и в идейном смысле. Баратынский был романтическим пессимистом — это не невидаль, но тональность и обоснование его пессимизма были очень похожи на еще одного его великого современника — итальянца Джакомо Леопарди. Они тоже были почти ровесниками и умерли в одном городе, в Неаполе, с разницей в семь лет».
Роберт Ходель. Разгром Чевенгура. — «Studia Litterarum» (ИМЛИ РАН), 2025, том 10, № 1.
«18 сентября 1929 г. Горький писал Платонову: „Хотели вы этого или нет, — но вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический”. На что Платонов ответил: „Может быть, в ближайшие годы взаимные дружеские чувства ‘овеществятся’ в Советском Союзе и тогда будет хорошо. Этой идее посвящено мое сочинение, и мне тяжело, что его нельзя напечатать”. Если Платонов действительно так считал, если он думал, что в ближайшем будущем будет „хорошо”, а сейчас „не хорошо”, то не следует ли учитывать эту его мысль при интерпретации заключительной части романа, в частности физического уничтожения чевенгурского коммунизма?»
«Интерпретация роковой развязки как следствия результата торжества того большевизма, который одержал верх в конце 1920-х гг., на первый взгляд вступает в противоречие с тем фактом, что непосредственное действие сцены этой развязки происходит в конце Гражданской войны. Противоречит такая интерпретация на первый взгляд и тезису статьи „Душа человека — неприличное животное” (1921) о том, что на смену революции уже в ленинское время пришел новый порядок и новая, красная „буржуазия”».
Хочешь свободы — иди… в Лес. Что нужно знать про Эрнста Юнгера. Беседу вел Алексей Черников. — «Сноб», 2025, 28 февраля <https://snob.ru>.
Говорит Александр Чанцев: «Назвать тех, кто осуществил этот Уход [в Лес], сложнее. Потому что они не всегда публичны. Чтобы далеко не ходить, я бы вспомнил о насельниках Южинского кружка. Они там почти все выбрали, кажется, путь трикстерства (оно и понятно, юродивых в нашей стране никогда не трогали). По сути, это тот же вектор, который предлагал Юнгер. И этот путь был в итоге успешен».
«Моя любимая книга Юнгера — „Годы оккупации”. Он в ней осмысляет войну, поражение, жизнь и смерть (его сын погиб в войну, оккупация была тяжелой, издаваться было запрещено и т. п.). И вот в ней рефлексии едва ли не больше, чем в его философских работах. На страницах „Годов оккупации” Юнгер достигает таких высот мысли и чувства (смирения, принятия, стояния вопреки), которые присущи лишь глубоко религиозному сознанию».
Константин Шакарян. «Орудие дальнего действия». Поэтика Ильи Сельвинского и поэты-шестидесятники. — «Гостиная», выпуск 125 (Весна 2025) <https://gostinaya.net>.
«При этом принято считать, что на фронтовом поколении поэтов влияние Сельвинского чуть ли не оборвалось, а пришедшие за фронтовиками шестидесятники питались уже из других поэтических источников, имея перед собой иных кумиров и авторитетов. Внешние причины для такого мнения в самом деле были: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина и др., щедрые на перечисление своих учителей и друзей-поэтов, в том числе — среди старших товарищей (Антокольский, Светлов, Мартынов), не говоря уже о тех, кто был для них „маяком и пристанью” — о Маяковском и Пастернаке, не нашли места в многочисленных своих стихах, портретных статьях и воспоминаниях для Ильи Сельвинского. Но значит ли это, что молодые поэты 1950 — 1960-х гг. прошли мимо опыта Сельвинского в поэзии?»
«Когда через 20 лет Евтушенко „по долгу службы”, предваряя подборку в антологии „Строфы века”, писал о творчестве Сельвинского, то здесь он напирал на „эпическую гигантоманию”, на „трагическую нехватку вкуса в собственной поэзии”, вспомнил даже злую шутку о Сельвинском М. Светлова. Можно сказать, что Сельвинский был одним из немногих „нелюбимых” поэтов Евтушенко — поэта-антологиста, в чьей широте вкуса и искренней любви к самым разным поэтам сомневаться не приходится. Но есть ли все это признак того, что Сельвинский и Евтушенко — не пересекающиеся друг с другом творческие прямые?»
«Мы говорим об общности рифм Сельвинского и Евтушенко — поскольку работа первого легла в основу того фундамента, на котором установил свои важнейшие (сразу ставшие заметными) надстройки второй. Выпишем примеры разных лет „шестидесятнической” рифмовки у Сельвинского...»
«Отдельно и подробно надо говорить о влиянии Сельвинского на молодых ленинградцев, в частности — на Евгения Рейна и Иосифа Бродского. В отличие от москвичей, ленинградских „шестидесятников” не подловишь на скороспелых влияниях и непереваренных заимствованиях. В творчестве названных поэтов опыт Сельвинского нашел органическое преломление, став одной из существенных слагаемых их поэтики».
Составитель Андрей Василевский