Ботаника

*  *  *

 

Они наверх растут из-под земли,

И там, вверху, поют на самом чистом

Растительном, как сферы-корабли,

Наполненные блёстками и свистом:

Не веришь — внутрь возьми и посмотри —

Горсть острых звёзд и тёплых птиц внутри.

 

Другая жизнь, осмыслить не могу.

Они стоят, вытягивая выи,

В густом цвету или глухом снегу,

Всегда бесстрастные, всегда немые —

Водоразделы в миллионы лет.

И я умру, и мне покоя нет.

 

Они шумят, наращивая звук,

Гудят как трубы на воротах рая,

Творя мотив без языка и рук,

Хор травяных цикад перекрывая,

Но опосля Демьяна и Кузьмы

Заткнутся тихо до конца зимы.

 

Как будто тело лиственной реки —

И движет пальцами её основа;

Зелёные, резные сундуки,

Хранители огромного иного,

Я подходящих слов не подберу:

Деревьев кроны на ночном ветру.

 

 

Насиб (نصيب)^[1]

 

Когда я буду думать, что жива,

Дай руку мне, бегом через года

Потрогай пальцы, пусть шумят слова,

Что ты не навсегда, —

 

Как долгие источники тепла,

Прощанья, запрещающие грусть.

Мы столько лет вдвоём, что я смогла

Запомнить наизусть

 

Вещей и смыслов слабое звено:

Нас разведут не скука и корысть,

Но старость. Или время — всё равно.

Мужская кисть

 

Всегда красноречивей, чем лицо.

Останешься со мной, когда умру?

Держи меня. Нагретое кольцо

Скользнёт по коже, разбудив к утру.

 

Дай руку мне — и забери в свою —

Привычный жест, как ты всегда любил,

Держи меня — и буду как в раю.

Среди миров, в мерцании светил,

 

Где в чёрных дырах шевелится хтонь,

Смерть не страшна, когда через века

Дотянется, найдёт мою ладонь

Твоя

Рука.

 

 

Васф (المزيد)^[2]

 

Хорошая моя, цветёт миндаль!

Не здесь, а где-то там, среди других

Играющих детей, и все они —

Да, все они цветы.

На острие любви наколот мой

Хитиновый мой панцирь, он один

Не даст взорваться сердцу моему, а ты,

Нежнейшая, не надо уходить

Ни сквозь окно, ни так, день для тебя,

Деревья гор — прислушайся — молчат,

Границы рек гудят, цветёт миндаль,

Я всё тебе куплю, но если что —

Где мой цветок?

Где мне тебя найти?

 

Сквозь узкие чешуи проползти,

Ладони

По кругу развернуть как бы венок

Из молока и крови, расплескав

На добрую молву свой аромат.

Учи меня, ты видишь? — я пчела,

Что если потерпеть? Не умирай,

Ещё не всё, ещё не собрались

 

Ни караваны в Канд за хрупкой скорлупой,

И Фаргони

Не написал о сладости твоей,

Ещё звенит

Мой рой вкруг лепестков так розовых, как только иногда заря,

Пока я здесь,

Пока я шевелю мою иглу, пока могу

Сказать тебе вот так:

 

Уже бухарский мёд

Поспел и воды подошли к корням,

Короткий дождь

Встречает всех, кто по камням взбирается наверх,

И свежести твоей дивится рот,

И тёплый дым,

И острых птиц резьба

Внутри воздушных струй, где как во сне

Миндальный лес зацвёл —

Да, можно не смотреть, я расскажу.

 

 

*  *  *

 

Трава святая, веселье лета, зелёный строй!

Смотрю на пропасть, что разделяет, на километр

Вещей и смыслов между тобою и между мной,

Меж зыбким трепетом и недви́жным, когда не ветр,

 

Меж тем, что видимо всем, и вечностью в глубине.

Поверишь ли, мне всегда казалось, что я смогу

Всё — потому лишь, что мята выбежала ко мне

И кроткий дягиль зачем-то вырос на берегу,

 

Полынь обнимет, и недотрога кивнёт едва,

Шумит овёс, и вьюнок выводит тугой мотив:

Побудь со мною, ещё немного, моя трава,

Где шмель чудесен и сладкий воздух неприхотлив.

 

Всегда бытийствуй, всегда играй на конце иглы

Секунды, видимой сквозь невидимое стекло.

И стебли света бегут по небу, а корни мглы

Так неподвижны, как будто время произошло.

 

 

Фахр (فخر‎ )^[3]

 

Пусть хвалою мне будет не то, что казался я вторым Апеллесом, но что всё, чем владею, отдал Тебе, о Христос (Эпитафия на могиле Fra Beato Angelico)

 

Он не уставал рисовать весенний цветущий сад,

Где Дева Мария радуется лучу,

Где миндаль созрел,

Где, не зная славы, дышат мирт и шафран,

Сквозняки ложатся собаками у дверей,

Где пастуший ветер гонит к себе домой

Сундуки воды, облака белых овец,

Где впервые услышал пастыря издалека:

Передать письмо, говорящее наверняка,

Не забудь, мол, кисти свои, книги свои,

Семена, мёд и кувшин,

Приходи, Брат.

 

[Собирайся, послушник прориси и стила́

С неразменной любовью в голосе, бисмилла]

 

Он знал,

Но не хотел рассказать

(О, изнанка листьев, тайная западня!)

О сухостое усиков, челюстей,

Их часовых механизмов, скрытых внутри травы,

Готике цепких крыльев и чешуе,

Сгинь-пропади, твердил он, острая саранча,

Нам Антоний Зимник писал читать

Определитель малых и небольших, знать наизусть

Только дягиль мёртвой воды,

Подорожник открытых ран,

Лилию дня.

 

[Ландыш — слёзы, ирис — святость, роза — её слова,

Водосбор — страсти Христовы, траурная синева]

 

Вот шумит вертоград горний, запертый сад,

Где гранату кивает яблоня и кизил,

И зелёный ветер вяжет медленных пчёл,

Апельсины ждут — скоро ли звон, тысячу лет прошло?

Ты, источник животворящий, неизбывный вовек,

Ты, престол славы, ждём знаменья твои,

Когда Герда откроет дверь,

И оно запоёт,

Зацветут руки крестов, лопнет бутон, как нарыв,

Поплывут в золоте горлицы и цари,

И, растения пустырей, сорняки верных дорог,

Мы останемся здесь,

Чтобы долго смотреть туда

 

[Где играют в цветы и где ангелы заплели

Все дожди и лучи лентами до земли]

 

Μή μου ἅπτου^[4]

 

Эти садовые песни пел,

И плыла вверх звуковая твоя петля

Сквозь пустоту лиственной тишины.

 

Это пока без труда на слух узнавал

Гул флейты, звон ручного шмеля,

Что в последние дни были ещё слышны.

 

Скоро, скоро сменится звукоряд,

Ангелы-непоседы, горняя рать —

Тонет большое время, не всплеск, но всхлип —

 

Разом прогонит тебя и твоих наяд

В толщу воды, и мир замрёт наблюдать

Переходные формы плоти богов и рыб.

 

Это пока среди тысяч разных затей,

Сладких забав, тяжких твоих столов,

Сотен венков и лент,

 

Жги, справедливый Рим, полный солдат, людей,

Повелителей тучных стад отборных волов,

Хоть до апрельских календ:

 

Не найти того, что никто не терял всерьёз —

К невесомому телу протянутая рука,

Там, где ты, фавн, спрятался в тишине,

 

Между цветов и крыльев уставших роз,

Он прошёл, сказав ждущей издалека

«Не прикасайся ко мне».

 

 

*  *  *

 

Через любовь или болезнь

Надо идти как сквозь лес,

С горлом, полным сбившихся ожиданий,

С фонарём и оружием,

Защищаясь от правды всем своим существом.

Радуйся влажности рта — больше не будет

Голубь так быстр, ветер так медленно зелен,

Спи на ходу — радуйся тишине вновь придуманных слов.

 

Через жизнь (и что-то ещё) надо двигаться

Сквозь комариные струны,

Разрывая их клювом буйной своей головы,

(Сторонись лёгких гнёзд и уютных нор, что строили

Черви и осы),

В сумраке дня

Так хорошо отдохнуть

Голосу и глазам:

Можно читать, можно смотреть не мигая, но не увидишь

Дальше себя самого.

 

Через болезнь или жизнь — я забыла,

Как пробираться сквозь заросли бересклета,

Через что перешагивать

В острой воде низин, где осока режет подошвы.

Вспомнишь на выходе — там

Между стволами просвет, белый внутри,

Фиолетовый на сетчатке, —

Вспомнишь на выдохе, выдохнув мягкую сырость,

Споры грибов и пыльцу мелких болотных растений —

Всё, что осталось ненужно тем, кто искал до тебя.

 

...Например:

Ранние звёзды

Шумные листья подлеска,

Маленькие блуждающие огни.

 

 

*  *  *

 

Всякая плоть трава, и в моей траве

Шелестят слова, как будто не в голове,

А внутри молодого цветка,

Где слои лепестков повторены́ стократ,

И спрессован меж ними медленный аромат,

Как рифмованная строка.

 

Этот мир, которому некуда прорасти,

Если ты изначально у смерти своей в горсти

И большим бывает только пространство сна,

Слишком слаб на корню и нечасто бывает прав,

По сравнению с тем, как цветенье дерев и трав

Модулирует ветреная весна.

 

Будет жаль и мне — и не только, конечно, мне, —

Что, внутри возникая и уходя вовне,

Подчиняясь призрачному родству,

Эти лозунги песни, молитвы, игра словес

Прозвучат для Бога как шелестящий лес,

Шевелящий свою листву.