Карта желаний

АУРЕЛИЯ

 

За три недели море ему надоело, и он развлекался тем, что давал едкие прозвища новым отдыхающим на пляже. Ее это веселило. По крайней мере, она всякий раз смеялась. Но сейчас он молчал.

— И чего ты на нее уставился? — не выдержав, спросила она.

Неподалеку от них расположилась молодая женщина с дочкой лет четырех. Женщина наносила на кожу солнцезащитный крем, словно гладила себя по высокой белой груди, покатым плечам, крепким бедрам. Девочка сидела на корточках и что-то разглядывала в пластмассовом ведерке.

Он сглотнул слюну и нетвердо проговорил:

— Видишь того парня, что вчера приехал, — с выбритыми висками и челкой, как с обложки журнала?

— Которого ты прозвал педантистом?

Он кивнул.

— Думаю, попробует склеить эту новенькую с дочкой.

— Интересно, как у них будет в постели?

— Тебя только это интересует в отношениях?

— Меня это давно не интересует, милый. Просто в постели мужчина ярче всего проявляет свой характер. Тебе, как сценаристу, это должно быть известно.

Он сжал кулак так, что хрустнули костяшки пальцев.

Раньше ему нравилось, когда она называла его сценаристом, особенно на людях, в богемных компаниях, где они тусовались. Во ВГИКе ему прочили большое будущее. И она говорила, что не случайно покойный муж оставил ей наследство: «Будет у тебя стипендия — художник обязан творить, а не таскаться на службу». Но студии много лет ему отказывали или не отвечали. И теперь любое упоминание о кино выводило его из себя.

— Наверно, аккуратно повесит вещи на спинку стула, положит на тумбочку презерватив и надорвет упаковку, — продолжала она. — И поинтересуется, как ей больше нравится, в какой позе и нужна ли прелюдия?

Парень поднялся. Смахнул со лба челку, расправил накаченные плечи с тату дельфина и оскаленного ягуара и, нетвердо ступая по крупной гальке, направился к морю. Проходя мимо женщины с дочкой, приостановился и заглянул в пластмассовое ведерко.

— Знаешь, как называется эта медуза? — спросил девочку, указывая на ведерко.

— Нет.

— Аурелия — ушастая аурелия.

— Мама, мама, ты слышала? Дядя сказал, что я поймала ушастую медузу.

Женщина с любопытством взглянула на парня.

— Какое красивое название. Но разве медузы бывают ушастые?

— Это такой вид. В детстве у меня была энциклопедия с морскими обитателями, я прочел ее от корки до корки. Я все книги так читаю, и собрания сочинений, если начинаю, то до последнего тома, с письмами и примечаниями.

По пляжу ковылял бронзовый от загара старый абхаз с большим черным полиэтиленовым мешком, зажатым в жилистой беспалой руке. Следом тащился облезлый спаниель. Старик нагнулся, поймал подхваченный ветром пустой пакет из-под чипсов и сунул в мешок. Выпрямился, кивнул кому-то и двинулся дальше.

Он обернулся посмотреть, кому кивнул старик, и увидел трех местных лет под пятьдесят. Один — высокий, крепко сложенный, с густой смоляной шевелюрой и жгучим цепким взглядом, — разделся и зашел в море по пояс, спина у него была обезображена огромным шрамом. Двое других, невзрачные, невысокого роста, седеющие и лысеющие, — он про себя назвал их толстый и тонкий — сели на горячие камни, не раздеваясь.

Женщина страдальческими глазами смотрела на шрам. Парень перехватил ее взгляд и замолчал.

Мужчина со шрамом на спине нырнул и немного проплыл под водой.

— Хотите мороженого? — спросил парень.

Женщина неопределенно пожала плечами.

Балансируя на перекатывающейся под ногами гальке, парень потащился ко входу на пляж, где стоял холодильник и торговали напитками и мороженым.

Мужчина вышел на берег прямо напротив женщины с дочкой и заговорил, словно они были сто лет знакомы.

— Не боитесь обгореть? Вижу, недавно приехали.

— Первый день, но у меня хороший солнцезащитный крем.

Мужчина опустился на корточки перед девочкой.

— А тебя, принцесса, мама помазала кремом?

— Да, — ответила девочка.

— Это хорошо. А то у нас в Абхазии можно сгореть за пять минут! Такое в нашей стране жаркое солнце!

Мужчина говорил громким хрипловатым голосом и таким тоном, будто произносил тост.

Женщина украдкой рассматривала шрам. Вблизи он выглядел еще ужасней. Словно из спины кто-то вырвал кусок мяса.

Мужчина заглянул в ведерко.

— Кто у тебя здесь?

— Ушастая аурелия, это такая медуза, — наставительно сказала девочка.

— И откуда ты такая умная?

— Из Ростова.

Мужчина засмеялся, подсел к женщине и заговорил вполголоса. Были слышны лишь обрывки фраз. «После войны… совсем один… сегодня вечером… ресторан». — И мужчина указал рукой в ту сторону, где вдалеке виднелся большой многолюдный пляж и новая гостиница.

Парень вернулся с двумя эскимо. Одно отдал девочке, другое протянул женщине.

— Нет-нет, что вы, спасибо, не надо. — И женщина опустила глаза.

Парень криво улыбнулся, бросил взгляд на шрам на спине мужчины и отошел, на ходу разрывая упаковку эскимо.

— Вот так поворот сюжета, — протянул он, взял три камешка и стал ими жонглировать. — Оно и понятно: герой войны, раненый. Какая перед таким устоит?

Она молча следила за движениями его тонких рук. Когда-то ей нравились его узкие запястья и длинные пальцы.

— А ты бы кого выбрала? — спросил он.

Она задумалась и устало вздохнула:

— У меня уже есть ты.

Он перестал жонглировать, отбросил камешки, и они ударились о большой голыш, сухо щелкнув, как выстрелы в тире.

Она встала и пошла к воде, покачивая полными рыхлыми бедрами.

— Если бы у меня была дочка, я ни на кого бы и внимания не обратила, — проговорила она тихо, и ее голос потонул в шелесте прибоя.

Они приезжали сюда не первый год. В поселке вырастали новые дома, открывались магазины, кафе, собирались даже строить гостиницу. Но на пляже все оставалось по-прежнему: полуразрушенная летняя веранда с облупившейся вывеской «Диетическая столовая», пустая ржавая спасательная вышка, прогнившие деревянные лежаки… Как до войны, говорили местные. Правда, прошитую автоматной очередью кабинку для переодевания недавно заменили на новую, поставили холодильник с напитками и мороженым, появился уборщик мусора и прибавилось отдыхающих. Она говорила, что следующим летом, наверное, придется искать другое место — он же не любит, когда много народу.

Стало припекать. Женщина засобиралась и торопила дочку, которая сосредоточенно обсасывала палочку от эскимо.

Девочка нечаянно опрокинула ведерко и бросилась поднимать медузу, растекшуюся по камням, как тающее желе.

— Оставь, ей уже ничем не поможешь, на солнце от нее скоро ничего не останется, — многозначительно сказал мужчина, но, заметив слезы в глазах девочки, поспешил успокоить: — Завтра поймаю тебе новую, — и помахал на прощанье.

Старик-уборщик ковылял в обратную сторону. Спаниель отстал, жадно дожевывая кусок колбасы, упавший к ногам толстой тетки, которая каждое утро завтракала на пляже.

— И не стыдно? — бросил старик толстому и тонкому.

Они так и сидели, не раздеваясь, под палящим солнцем и наблюдали за товарищем, который опять стоял в море по пояс.

— Чего тебе, командир, жалко, что ли? — с лукавой усмешкой сказал толстый.

— Морочите голову бедным женщинам. Лишь бы выпить да погулять задарма. Ладно вы — мы с вами почти год… Но этот!..

— Да будет тебе, столько лет после войны прошло, — отмахнулся тонкий.

— Конечно, вы пацанами были. Но у вас ведь у обоих братья погибли. Неужели всё забыли?

Ему никто не ответил.

— Этот в Сочи тогда драпанул, а теперь перед каждой своим шрамом светит, будто тоже... Пусть лучше расскажет, как его, дурака, бык рогами пропорол, когда он из себя тореро корчил.

Она плавала брасом вдоль буйков. И так два раза в день, по полчаса.  А дома, в Москве, регулярно на фитнес, на массаж, к косметологу.

После Абхазии у них по плану был Домбай — горный воздух полезен для легких и умственной деятельности, дальше в Питер — за культурными впечатлениями, потом Калининград и Карелия — осень там великолепна, почти как в Европе, а на зиму они запрутся в ее подмосковном коттедже, и он, сидя в кресле у камина, осмыслит все, что они увидели за это время, и будет писать, создавать свои шедевры, а режиссеры для них обязательно найдутся, она уверена.

Ее голова то появлялась над водой, то исчезала, будто она тонула, но никак не шла ко дну.

Он думал, как преподнесет ей этот разговор... Надо же было чем-то занять себя в оставшиеся дни.

 

 

КАК Я УБИЛ ВОЛОДЮ

 

На похороны я опоздал.

Сказал, попал в пробку. От Москвы почти триста кэмэ, и дождь зарядил — не угадаешь со временем. А платную не достроили… Да никто и не вникал.

Поминки были дома. Дверь открыла дочь Володи. Копия он. Высокая, худая. Тонкие черты лица, анемичная бледность, ясные голубые глаза, только заплаканные. Она была в джинсах и черной кофте с блестками. Наверно, другой черной не нашлось.

В тесный коридор, заставленный коробками с логотипами разных интернет-магазинов, вышла Люба. Мы обнялись. Я извинился, что не успел на кладбище — пробка, дождь, и сказал все, что полагается говорить в таких случаях.

Мы не виделись много лет. Поначалу было не по себе, так она изменилась. Опавшие щеки, второй подбородок, морщины у глаз и в уголках губ. Расплылась, отяжелела. Ничего от той стройной, розовощекой бойкой девушки. Один взгляд… И еще голос — такой же юный, как в школе, когда мы часами болтали с ней по телефону о всякой ерунде. Я его сразу узнал, услышав в трубке три дня назад…

Я повесил куртку на старую деревянную вешалку и поставил ботинки на рассохшуюся обувную тумбу.

— Надо же, почти ничего не изменилось, — сказал я, оглядывая коридор, и тут заметил завешенное простыней зеркало.

— Проходи к столу, — горько вздохнула Люба.

Посреди небольшой комнаты, почти во всю длину, стоял раздвинутый стол. Но людей за ним сидело немного.

Наш одноклассник Серый. Двое насупленных мужиков, должно быть, Володины товарищи с работы. Тетка в штопаной кофте, видимо, соседка. Володина старшая сестра. И дочка Володи со своим парнем.

Володина сестра положила мне на тарелку блин и кутью и собрала ложкой из салатницы остатки оливье.

Серый хлопнул меня по плечу и пьяно заулыбался.

— Сколько лет, сколько зим, старик.

Но, поймав взгляд Володиной сестры, пробурчал: «Кто бы мог подумать, что вот так придется…», взял со стола ополовиненную бутылку водки и неверной рукой стал разливать, расплескивая, стуча горлышком о рюмки и переливая через край.

— Я за рулем, — сказал я, накрывая свою рюмку ладонью.

Товарищи с работы хмуро покосились в мою сторону, словно что-то заподозрив. Выдохнули: «Ну, земля пухом, светлая память», выпили и засобирались.

— С утра на смену, бригадир лютует, как с цепи, Вовка бы ему… — наперебой виновато басили они прокуренными голосами и неловко, по-медвежьи выкарабкивались из-за стола, громыхая стульями.

Сестра смотрела, как они выходят из комнаты, и утирала слезы.

— Вы ешьте-ешьте, устали, наверно, с дороги. — Она почему-то обращалась ко мне на вы. Может, не узнала?

Она была лет на десять старше Володи и опекала его, как мать. Отец от них ушел почти сразу, как родился Володя, и мать бегала по двум работам. Замуж сестра не вышла — не сложилось.

Она собрала тарелки и рюмки ушедших мужиков и понесла на кухню. За ней вышла соседка с пустой салатницей.

Люба сидела на краю стола и молча разглаживала уголок белой накрахмаленной скатерти.

— Я ему говорила, не надо ложиться на эту операцию, — вдруг сказала Люба, ни на кого не глядя, словно обращаясь к кому-то невидимому. — Упрашивала. Как чувствовала. И врачи уверяли, что с этим можно жить и жить. А он уперся… Нет — и все. Отстань от меня, кричал, я так решил. Его будто подменили. И что на него нашло?

Она замолчала и снова принялась разглаживать уголок скатерти. Я следил за ее рукой, как за маятником.

— Это я во всем виновата, — всхлипнула Люба. — Я! Я должна была его отговорить.

— Ма, ты ни в чем не виновата. Тромб — этого никто не мог знать. Пожалуйста, перестань загонять себя в депрессию.

Люба посмотрела на дочь непонимающим взглядом, мелко закивала, комкая в кулаке край скатерти, поднялась со стула и, зажав рот ладонью, выбежала из комнаты.

Серый налил в рюмку остатки водки, выпил и шумно втянул носом воздух.

— Да-а, какие времена были… И куда все подевалось? Ты кого-нибудь из наших видишь?

Я отрицательно помотал головой.

— Вот и я тоже. Поразъехались, переженились. У всех свои дела. Про Кольку слыхал? Ушел по контракту и погиб… кажись, под Авдеевкой. А мы с Вовкой и Любкой после школы вместе держались. На рыбалку с Вовкой летом ездили. По грибы думали...

Серый почти не изменился. Немного обрюзг и полысел. А так все тот же. В школе он притыкался ко всем компаниям, его отшивали, он не обижался и шел к другим, потом к третьим… А Володя его жалел.

Молодые, видимо, устали слушать воспоминания про наших школьных товарищей и ушли к себе в комнату.

Серый придвинулся ко мне поближе и подмигнул.

— А с Любкой-то теперь как? Она тебя до-о-лго ждала. Вовку все не допускала. После, как поняла, что не вернешься, тогда уж…

— Сдурел ты совсем, что ли? — Я оттолкнул Серого и встал из-за стола.

На кухне Володина сестра мыла посуду.

Соседка доставала из шкафа чашки, блюдца и приговаривала:

— Такой молодой, мог бы жить и жить. Как же теперь Люба-то?..

Увидев меня, с той же интонацией спросила:

— Чаю будете?

Над чашкой поднимался парок. Я отхлебнул и обжег нёбо.

Володина сестра закрыла кран, повернулась ко мне и заговорила быстро, сбивчиво, словно торопясь высказать наболевшее.

— Любочка опять заперлась в ванной — пустит воду и сидит, плачет с утра до вечера, корит себя, что не отговорила Володечку от операции.  А как отговоришь? Он же мужчина, сам решает. Последнее время часто вас в пример ставил. Говорил, вы всегда добивались, чего хотели. Никого не слушали. Поэтому и вышли в люди, многого достигли. А с другой-то стороны, чего ему не хватало? И работа, слава Богу, и товарищи уважают, и жена — хозяйка хорошая, и дочка — умница, будет кому наш род продолжить.

Голос ее дрожал. Я слушал, опустив голову, не решаясь поднять на нее глаза. В чашке блестело отражение горевшей под потолком лампы — будто луна на озерной глади.

Последний раз я видел Володю несколько месяцев назад, когда приезжал на кладбище договариваться о памятнике для матери. Холмик осел, и можно было устанавливать. Володя по моей просьбе присматривал за домом, как раньше — за матерью. В доме все оставалось нетронутым, казалось, и запах матери сохранился. Я так и не решил — продавать или как. Мы сидели на кухне. Я поглядывал на Володю и думал, как он постарел. Наверно, и я сдал, со стороны оно виднее. Да и то — полтинник не за горами. Володя удивлялся, как это я взял и бросил работу на телевидении, ушел на вольные хлеба — писать какие-то сценарии. И как это смело было с моей стороны уехать после школы поступать в Москву, и как мне там удалось выбиться в люди. Вот только мать и Люба… Он замялся и продолжил, глядя куда-то мимо меня, в пустоту: «А я никогда не умел ничего добиваться. Плыл по течению, уступал. Как говорится, был рабом обстоятельств. — Он горько усмехнулся. — Поэтому у меня все так... И в техникум пошел, который ближе к дому. Хотел после армии в институт, мне препод по физике советовал, но надо было репетиторов искать, заниматься, а мать сказала, денег нет и чего тебе этот институт даст, пора работать, зарабатывать, я и махнул рукой, а там товарищ позвал на водоканал — им слесарь требовался. Мать перед смертью просила прощения: ”Зря тебя тогда отговорила, надо было тебе настоять, сейчас бы…” А я даже по ерунде не мог на своем настоять.  В техникуме хотел в секцию волейбола записаться — ты же помнишь, я хорошо играл и мне нравилось, — да мест не было, и меня на лыжи воткнули, я их не очень-то, мог бы попросить, настоять, попытаться, но проглотил, смирился, опять поплыл по течению, уступил. Да и с Любой тоже… Она мне в школе нравилась, очень. Но как у тебя отбить. После ждал, когда она, может, забудет тебя. И ждать уж перестал, девчонка одна в меня влюбилась, хорошая такая, веселая, ладная, и я к ней потянулся, вроде что-то у нас завязалось, может, это и была моя судьба, но тут позвала Люба…»  Я не стал рассказывать, что в Москве провалился в Литературный и пошел в пед, репетиторствовал, пока не ввели ЕГЭ, пристроился на телек стажером, потом корреспондентом — писал подводки, анонсы, меня перебрасывали из отдела в отдел, задержался в рекламном — там неплохо платили, поработал продюсером на разных программах, даже свою пытался замутить, но поцапался с начальством и ушел в никуда. Подрабатываю в разных изданьицах, пишу заказные статейки. От безнадеги поступил на сценарные курсы — говорят, сценаристы хорошо зарабатывают, надо только попасть в струю. Жена ушла, сына не видел несколько лет…

Я провел языком по онемевшему нёбу. Отставил чашку, вынул из кармана пиджака конверт с небольшой суммой и положил на холодильник.

— Передайте, пожалуйста, Любе.

Серый дремал, облокотившись о стол и подперев рукой щеку.

Я заглянул в приоткрытую дверь соседней комнаты. Володина дочка и ее парень сидели на диване в обнимку. Над их головами на стене висела большая картонка от коробки с приколотыми цветными картинками. Карта желаний. Я читал о таком в интернете. Разные сладкоречивые гуру учат, что надо визуализировать то, чего тебе хочется. И каждый день на это смотреть. Тогда все сбудется.

Картинки были вырезаны из глянцевых журналов. Двухэтажная вилла, красный кабриолет, белоснежная яхта, целующаяся парочка на пляже в лучах заката, рядом свадебная пара на фоне моря. И еще куча всего: массаж стоп, Диснейленд, Эйфелева башня, серфинг, горнолыжный курорт…  А в центре — листок, на котором крупными жирными буквами напечатано: МОЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЧИСТЫЙ ДОХОД СОСТАВЛЯЕТ, и картинка с пачками долларов.

Что ж, может, оно и работает? Надо попробовать.

Надевая в коридоре куртку, я слышал, как за дверью ванной журчала вода.

 

МОРСКОЙ БОЙ

 

Она как будто нарочно не замечала его всю дорогу.

В такси уткнулась в телефон и, когда Леночка спрашивала: «А поезд без нас не уедет? А на какой полке будет спать мишка? А можно мишке купаться в море?», цедила сквозь зубы: «Посиди спокойно, посмотри в окно».

Может, он чего ляпнул, когда она долго красилась в ванной, а он торопил ее, потому что приехало такси, и они опаздывали, и кому в дороге сдался этот ее макияж? Или вечером? Ей срочно нужна была его помощь — вещи не помещались в чемодан, а он не мог подойти, потому что Леночка не засыпала и просила еще и еще рассказать о море. Потом его помощь была уже никому не нужна, спасибо, и он полночи читал в интернете новости с фронта.

В купе она устроилась у окна. Отодвинула шторку и уставилась на людный перрон. Они с Леночкой сели напротив. Леночка рассказывала плюшевому мишке, что скоро они приедут на море и пойдут купаться. Он потянулся через стол, чтобы взять ее за руку и узнать, что случилось. Но в этот момент в купе вошел мужчина. Полный, с седой шевелюрой и бородой, похожий на Деда Мороза в отпуске. «Какая хорошая девочка. Как тебя зовут?» — «Леночка», — сказала Леночка. «И сколько тебе лет?» Леночка показала на пальцах — четыре годика. «Какой у тебя хороший мишка. А его как зовут?» — «Его зовут Мишка», — ответила Леночка. И все заулыбались.

Поезд тронулся. Их попутчик встал и вышел — «девочкам надо переодеться». Он тоже вышел. Они стояли в коридоре и молчали, глядя на пробегающую за окнами березовую рощу. Он пытался удержать взглядом какую-нибудь березу, но они мелькали безостановочно, и от них рябило в глазах. «Господи, какая красота! — воскликнул бородатый попутчик. —  А я, представляете, на пенсию вышел. И дай, думаю, махну на юг». До пенсии ему было далеко, и он безучастно кивнул.

Она надела обтягивающие спортивные шорты-лосины и облегающий топик и дотемна любезничала с бородатым попутчиком. Тот мечтательно смотрел на нее, представляя, наверно, как у них могло бы все получиться, будь она одна, или вспоминая девушку из прошлого, с которой у него все получилось или могло получиться. Он бы тоже хотел на нее так смотреть, со стороны, словно издалека. А не отвечать на ее отрывистое «Есть будешь?» Или: «Последи за Леночкой, я покурю», — и в ее глазах мелькало что-то мстительное, она рывком открывала дверь купе и выходила в коридор, вся обтянутая лосинами и топиком, точно голая.

Курить она начала после Леночки. Врачи так и не определили, у кого из них что было не в порядке, или это несовместимость. Он не стал рассказывать, что на первом курсе от него залетела подруга. Чего об этом вспоминать? Да и зачем врачам копаться в его прошлом?

Она плакала, упрашивала: давай возьмем из детдома мальчика или девочку, выберем, кто больше понравится. Он не знал, сможет ли полюбить чужого ребенка… И как это «возьмем»? Как «выберем»? Почему этого, а не того? Но под конец сдался.

Первое время она не отходила от малышки, вставала по ночам. Девочка была болезненная, беспокойная. Она начала раздражаться, срывалась на него. Но постепенно привыкла, что ли. Он тоже привык, привязался к девочке, но дочкой называть так и не смог.

У Леночки были слабые легкие. Постоянные бронхиты и все такое. Врачи советовали на море: там воздух, озон. Лучше всего в Абхазию, в эвкалиптовую рощу.

 

Проснулся он поздно. Дома — в семь без будильника. Она же не успевает отвести Леночку в садик: надо накраситься, выпить кофе, нарядиться, это у него в автосалоне все в униформе пять дней в неделю, а у нее пресс-центр — лицо мэрии, надо понимать. Он и понимал. А тут разморило на верхней полке под кондиционером.

Он свесил голову.

Бородатый попутчик смотрел в окно, кивал в ответ каким-то своим мыслям и все повторял: «Какая красота!»

За окном мелькали кипарисы, в сизой дымке синели горы и вовсю палило ослепительное солнце.

Она сидела, поджав под себя ноги, уткнувшись в телефон, с припухшим после сна недовольным лицом, и опять не замечала его.

Ну и ладно. Ей же хуже. Сколько можно терпеть. Вот закончится отпуск — и все. И никакие слезы не помогут. А не то — подпишет контракт, и поминай как звали. Сама хотела ребенка — пусть теперь помыкается.

 

От погранпункта шли по длинному мосту. Внизу шумела прозрачная мелкая река, словно бирюзовая лента вилась по широкому, пересохшему каменистому руслу. Наверно, в ливни вода сходит с гор и река мощным потоком затопляет берега. Но сейчас река казалась совсем не страшной.

Он катил чемодан, нес на плече сумку и держал за руку Леночку, будто они были с Леночкой одни.

 

Она сама договорилась о цене с водителем. И в машине села на переднее сиденье.

Окна впереди были открыты, и воздух с шумом задувал в душный салон.

Водитель, похожий на разорившегося молодого грузинского князя из советских фильмов, трепался не умолкая — о дачах Сталина, озере Рица, Новом Афоне, вине, чаче, о древности Абхазии — страны души — и войне с Грузией, в которой участвовали и отец, и дядька, а старший брат погиб… и с жадностью поглядывал на нее. За всю дорогу она лишь раз обернулась к ним и спросила: «Вам там не дует?»

Леночка держала мишку за лапу и крутила головой по сторонам: «Ой, коровы на дороге. Их не собьет машина? Это лошадка? Какое большое дерево! А где же море?»

Когда за окном открылось море, Леночка притиснула мишку к стеклу и прошептала в надорванное плюшевое ухо: «Смотри — море».

Дорога петляла, в машине укачивало, и Леночка уснула, подложив мишку под голову.

 

У дома их встретил хозяин. Коренастый, с крепкими жилистыми руками и смуглым лицом, посеченным глубокими морщинами.

Это место она нашла через знакомых.

Дом был старый. Зато у моря. С фруктовым садом. И рядом с эвкалиптовой рощей. Хозяин жил один на первом этаже, а на втором сдавал комнату.

Они едва распаковали чемоданы и переоделись, как в дверь постучали. Хозяин звал к столу. Отказываться было неудобно. Наверно, тут так принято. Но он обрадовался — не надо выяснять отношения. И потом они проголодались.

В саду была летняя кухня. Под увитым виноградом тенистым навесом стоял длинный стол. На выцветшей клеенчатой скатерти лежали рыжая и белая головки сулугуни — копченого и обычного, кусок копченого мяса, помидоры, огурцы, зелень. Это привезли родственники из деревни. Так-то хозяин живет один, ни жены, ни детей, только племянники. Спасибо, не забывают.

Она помогла все нарезать и накрыть на стол. Хозяин руководил ей, как будто она была его дочь или жена. И она все выполняла с незнакомой ему покорностью.

Леночка сидела на краю лавки, обняв мишку, словно собралась в дорогу. И разглядывала темные гроздья винограда, спрятавшиеся в листве мандарины, инжир, похожий на маленькие груши, и гранаты, под тяжестью которых согнулись ветки, — не веря, что все это растет не на полках в магазине.

Хозяин достал банку кизилового компота, пластиковую бутылку чачи и баклажку красного вина.

— Хорошо тут в тени, прохладно. А на солнце жара, — сказал он.

— Да, погода хорошая, — поддержал разговор хозяин. — Но переменчивая. Раз — и ветер, ливень, заштормит. Но быстро проходит. Ночью, скорее всего, будет гроза.

— Откуда вы знаете? — спросила она.

— Старые кости — мой гидрометцентр, — усмехнулся хозяин в жесткие седые усы.

Хозяин грубовато шутил, и она смеялась над каждой шуткой. Хвалила дом, сад. И как он один со всем управляется? И вообще, какой он завидный жених. Наверняка, нет отбоя от курортниц? Хозяин тоже смеялся, подливал им чачи, вина и сам пил с удовольствием, но быстро осовел и заклевал носом. Она тоже захмелела.

— Пойдем на море, — сказала она, и ее холодный взгляд как будто оттаял.

У него шумело в голове, надо было окунуться. Да и Леночка теребила: «Пойдемте скорее на море», и уже надула губки, и часто заморгала.

 

У входа на пляж продавали напитки, вареную кукурузу, надувные круги, матрасы, шлепки, ласты, маски и еще всякую всячину и предлагали экскурсии. Леночка увидела розовый надувной матрас и остановилась. «Папа, купи матрасик, розовый». Он полез в карман за деньгами. «И зачем ей этот матрас? Вечно ты во всем ей потакаешь. А меня даже не спросил, чего я хочу. Я, может, не отказалась бы съездить на Рицу…» «Мама, мы будем с мишкой кататься на матрасике», — упрашивала Леночка. Он купил матрас и холодного пива, и спросил, сколько стоит экскурсия на Рицу.

Вода была теплая. Леночка плескалась, не зная, что же еще ей такого сделать в этом невероятном море. Он покатал Леночку на спине. «Еще, еще, покатай, как дельфин». Нырял и доставал камушки, Леночка разглядывала их и бросала в воду. «Еще, еще, достань камушки».

Она медленно плавала вдоль берега. Он смотрел на ее собранные на затылке намокшие волосы, на тонкую шею и как она широко разводит в воде белые ноги. И думал, что у них давно ничего не было. И что он по-прежнему хочет ее так же сильно, как тогда, когда у них все начиналось. Он отвернулся, чтобы не думать.

В центре пляжа торчала ржавая пустая спасательная вышка. К ней, до самого верха, были привязаны разноцветные ленточки — на память или на счастье.

Вдалеке за поселком темнели покрытые лесами горы и каменистые вершины. По кромке гор тянулась багрово-фиолетовая полоса заката, и небо затягивало тучами. Он смотрел на горы и закат и вдруг прошептал: «Господи, какая красота!»

Подул прохладный ветер. Но в воде было тепло и выходить не хотелось.

— А ну-ка на берег, ихтиандры, не хватало заболеть в первый день, — с наигранной строгостью сказала она.

Она закутала Леночку в полотенце и растянулась на спине, закрыв глаза. На ее белой коже блестели капли воды. Он не удержался и погладил ее по животу. Она мягко прижала к себе его ладонь.

Народ потянулся с пляжа. Они, наверно, тоже скоро пойдут, но пока хорошо было сидеть с ней на теплых камнях и слушать плеск прибоя.

Только раздражал мальчишка, который кидал камешки в море, кого-то выцеливая в волнах, и кричал истеричным голосом: «Тебе капелла, монстр! Чупакабра бессмертна!» «Тише-тише, Митя, не надо так волноваться», — выговаривала мальчишке бабушка, отрываясь от книги без обложки, с пожелтевшими потрепанными страницами, должно быть, взятой у хозяев, где снимала с внуком комнату.

Вскоре бабушка увела мальчишку. Стало тихо. Солнце почти ушло, и небо над горами заволокло тучами.

Леночка попросилась покатать мишку на матрасике.

— Только у берега и недолго. Мы скоро пойдем.

— Хорошо, мама.

Он потягивал пиво. Вдоль горизонта двигался корабль, как в советском игровом автомате «Морской бой». Такие стояли в кинотеатре «Родина», куда отец водил его на мультики, пока там не сделали вещевой рынок. Перед сеансом отец пил пиво. А он, встав на приступку и уткнувшись в пахнущий резиной окуляр перископа, представлял на корабле фашистов, нажимал на гашетку, выпуская торпеду, и корабль вместе с фашистами шел ко дну. «Ну что, всех потопил?» — добродушно спрашивал отец. «Всех». — «Никто не выплыл?» — «Не-а, они же плавать не умеют». — «Вот видишь. А ты в бассейн ходить не хочешь».

Она коснулась его плеча. Он обернулся.

Она подняла на него затуманенные глаза, словно они были совсем одни, и притянула к себе.

Губы у нее были соленые от морской воды. Он прижался к ней, зарылся лицом в ее влажные волосы и закрыл глаза.

— Не пора звать Леночку? — прошептала она.

— Полежим еще немного.

Они лежали обнявшись и незаметно задремали.

 

Он очнулся от пронзительного крика: «Папа! Мама!»

Леночка с мишкой лежали на матрасе, который уносило ветром в море.

Он бросился в воду.

Ветер задувал все сильней, пошел дождь. Матрас отнесло за буйки.

Он греб с яростным, отчаянным остервенением. Порой до матраса оставалось всего несколько гребков. Но очередной порыв ветра относил матрас дальше и дальше.

Леночка звала его и плакала. Мишка свалился в воду и быстро пошел ко дну. Он хотел крикнуть, чтобы Леночка прыгала, но понимал, что не успеет ее подхватить.

Он оглянулся. Она металась по безлюдному берегу и казалась издалека совсем маленькой.

Сил почти не осталось. Он уже не видел Леночку. Только смутно различал за пеленой дождя, среди белых барашков волн, розовое пятно, которое уносило к горизонту, туда, где недавно был корабль.