Десять сонетов

Вступление в книгу

 

Среди покрытых пудрою людей,

Чьи парики — как облака в апреле:

Один другого выше и седей,

Два глаза на разлитый свет смотрели.

 

На жёлтой сцене — Моцарт Амадей.

Какая грация в изящном теле!

Не зная, гений кто и кто — злодей,

Из тонких струн он высекает трели.

 

Как памятник искусству во плоти,

Стоит. Кто сможет взгляд свой отвести?

Расслышит кто, как снизу хлопнут двери?

 

А между тем в рыдающую ночь

Бежит по чёрно-белым лужам прочь

От зала королевского Сальери.

 

 

La tour d’ivoire

 

Уютно в Башне из слоновой кости:

Куда ни глянь — везде белым-бело…

Покой. Кого сюда бы не влекло?

Но я один здесь. Ни к чему мне гости.

 

Нельзя прожить здесь вечность? Что вы! Бросьте!

Возможно, и к тому ж не тяжело:

Здесь свет всегда зажжён. Всегда тепло —

Вдали от бед, лишения и злости…

 

Лишь иногда сомнений смутный рой

Проникнуть cможет через кость слоновью:

И Башня мне покажется норой.

 

А в воздухе запахнет свежей кровью,

И я признаюсь: кость, чей цвет так бел,

Добыта мной из человечьих тел.

 

Последний день Помпеи

 

Покой прибрежный будит грозный звук.

Он пробудился. В октябре? В июле?

Строения от храмов до лачуг

Разрушит он. Людей щадить ему ли?

 

Растущий ужас правит всем вокруг.

Густые тучи небо затянули;

Мельканье ног босых, дрожание рук

И детский плач, почти неслышный в гуле.

 

В багровой мгле растаял к морю путь.

Горячий пепел не даёт вздохнуть.

Всё ближе гром. Объят огнём Везувий.

 

Его помпейцы не перекричат —

Слабее и беспомощней зайчат,

Нашедших смерть свою в орлином клюве.

 

 

Искариот

 

Понятны были все слова Пилата,

Но только я своих не поднял глаз.

Шептались горожане: «Близок час,

Коль скоро будет плоть Его распята».

 

И вмиг ничтожной оказалась плата —

Свет, обагривший облака, погас.

Ученики Его! Я предал вас.

Он умер, и ничто теперь не свято.

 

Конец. Упала набок голова.

Мария плачет об убитом сыне,

Сама — и не мертва, и не жива.

 

Вовек не скроет Ирод торжества.

А я шепчу безжизненной осине,

Скрутив петлю, последние слова.

 

 

Idololatrae

 

Увесистым словам латинской брани 

Не уставали свистом вторить плети: 

Пощады не просили христиане — 

Пред римлянами гордыми в ответе. 

 

Пыль оседала в каждой новой ране, 

Трибуны выли — и под вопли эти 

Предсмертный хрип ворочался в гортани… 

Отцов погибших не забыли дети, 

 

Казня спустя столетья виноватых 

В том, что невиданного изобилья 

Богов, для них родных, не сыщешь ныне. 

 

Пылало небо в громовых раскатах,

И расправляли над кострами крылья 

Слова родной когда-то им латыни. 

 

 

Французы

 

К распухшим пальцам примерзают сабли; 

Клубится снег над трупами коней,

Солдаты под мундирами озябли.

Темнеет. С каждым часом холодней.

 

Toutes les guerriers vaincus sont misérables.

Степь замело. Куда идти по ней?

Не проще ли упасть — в сугроб, в ухаб ли, —

Чем длить во мраке шествие теней?

 

Богатые трофеи взяты стужей:

В снегу хрустящем не сыскать ни ружей,

Ни двууголок с розами кокард.

 

Когда заря огнём взыграет алым,

Всесильный Император Бонапарт

В Париж вернётся Маленьким Капралом.

 

 

Опричники

 

В кровавой пене мокнут удила,

Лихим задором нынче сердце пьяно —

Не зря прозвали Грозным Иоанна…

Так пусть сгорают терема дотла.

 

Когда столбом закрутит пыль метла,

То в сапогах из чёрного сафьяна

Придёт опричник — поздно или рано, —

За тем, кого судьба не сберегла.

 

Прощенья нет виновным и врагам…

Лишь мертвецам понятен был бы гам

Громоподобного многоголосья.

 

Опричникам смеяться не с руки;

Лишь голова — отрубленная, пёсья, —

Показывает рыжие клыки. 

 

 

Фаэтон

 

Сын Гелиоса слишком юн. И что же?

Он править будет до исхода дня;

Менять решенье было бы негоже,

Благословеньем сына осеня…

 

Но Фаэтону, стиснувшему вожжи,

Не укротить небесного огня;

Сорвутся с облаков минутой позже

Четыре обезумевших коня.

 

И впредь огонь ему не подчинится;

Испепеляя землю и леса,

Несётся золотая колесница.

 

На крики не ответят небеса;

Ведь на пути не сыщется граница

Ни для копыта, ни для колеса.

 

 

Буря

 

Свирепых бурь не отразить пейзажам: 

Стремится влага к мачтам и бортам 

И пухнут клочья пены — тут и там, — 

Оттенком схожие с пером лебяжьим. 

 

Подобно неприступным горным кряжам, 

Чью строгость я в словах не передам, 

Встают валы. Останется судам 

Одно — погибнуть вместе с экипажем. 

 

Хлестать волна о скалы станет злей… 

И жалкие осколки кораблей 

К утру исторгнет мутная пучина. 

 

А из пещер, не знающих огня, 

Послышится ворчанье и грызня — 

То Сикоракса грудью кормит сына. 

 

 

Элпенор

 

Земли не видно мне в проклятом море,

Хоть свиток с картой был до дыр затёрт;

Не Сцилла ли сквозь мрак оскалом морд

Сулит погибель мне, а близким — горе?

 

О бурях много знаю я историй…

В глазах темно, и каждый шаг нетвёрд;

Волна, вскипая, брызжет через борт —

Раскаты грома я услышу вскоре.

 

Не испытал я даже части бед,

Но не дрожу: ведь не потерян свет.

Пусть в узкой лодке холодно как в склепе,

 

За тучей спрятан месяц молодой…

И к вечеру над чёрною водой

Повиснут звёзд серебряные цепи.