Превращения

Ночью провожали девушек купаться на речку. Юноши оставались у моста, а девчонки шли дальше, туда, где за поворотом, поросшим ивами, был песчаный пляжик. Юноши быстро устремлялись на мост, чтобы хотя бы услышать плеск воды и девичий смех; видно ничего, конечно, не было.

— А что, если не обманули и купаются нагишом? — мечтательно говорит один. И руки до боли впиваются в деревянный поручень моста, а в отблесках воды уже видится серебряный русалочий хвост.

*

Разожгли антимоскитную свечу: запах по идее должен отпугивать комаров, совершенно невыносимых тихим приятным вечером, когда можно посидеть на открытой веранде. Но сладковатый химический запах почему-то наоборот привлекает крупного с полосатым брюшком комара, который, покружив над головой, решительно усаживается на миску со свечой и начинает жадно окунать свой хоботок в растопившуюся жижицу комариного яда. Напившись, сидит еще долго как право имеющий, давая рассмотреть себя потрясенным людям.

*

Весной появляются торговцы соком — белой кровью берез и кленов.

*

Не из поваренной ли книги пришло: «До основанья, а затем…»?

*

Поэт в России больше, чем поёт.

*

В библиотечной книге записка «Привет от Любы», и руки сами собой поглаживают обложку скучнейшей монографии по структурной лингвистике, расправляя загнутые страницы.

*

В рыбном павильоне еще живые карпы из последних сил шепчут главную тайну, которую они добыли ценой своей жизни. И когда люди не слышат их, отчаянно бьют хвостом по кафельному прилавку.

*

Утром снова подморозило. Люди прячут носы в толстые шарфы, поеживаются. Слышна первая песня слишком рано прилетевшего дрозда.

— Милок, февраль еще! — подсказывает ему пожилая женщина.

*

Если отключить звук телевизора, то получится странная картина: по студии будет вышагивать холеный и несколько манерный ведущий в дорогом итальянском костюме и делать руками пассы, словно волшебник или колдун, превращающий живое в мертвое. А затем на экране возникнут выбитые глазницы окон и разрушенные дома. Удовлетворенный колдун вновь вращает руками, ворожит дальше.

*

К миске с кошачьей едой бочком, подпрыгивая, приближается ворона. Кот недоуменно следит за наглой гостьей, которая, чтобы разжалобить кота или сбить его с толку, начинает как бы тянуть одно крыло, показывая, что оно подбито. Приблизившись, «немощная» ворона хватает из миски несколько кусочков еды, а затем уже улетает на совершенно, конечно, здоровых своих крыльях. Кот же, понимая, что остался в дураках, нервно трясет передней лапой.

*

Парфюм с пафосом — флакончик всегда выставлен на видном месте.

*

Триумф троечника: тычет пальцем в учебник, в одном из заданий которого опечатка. Торжествующе улыбается: «Вот ведь!» Но забывает добавить, что опечатку нашел не он, а соседка по парте — отличница.

*

Пример «расширительной» лексикологии: в стихотворении Евгения Винокурова «Медынка» рассказывается о «кошмарном быте» сезонных рабочих, живших в землянках; таких людей называли земляками:

Кошмарный быт мы видели воочию.

В землянке колоссальной у реки

На нарах спят сезонные рабочие,

Как мы их называли, «земляки».

*

«Мы обязаны городскому комфорту и техническому прогрессу тем, что вера в Бога пошла на убыль. В окружении сделанных нами вещей мы почувствовали себя создателями вселенной. Могу ли я увидеть Господа Бога в мире, где на каждом шагу мне попадается человек? Глас Божий звучал в пустыне, в тишине, а тишины и пустыни нам как раз не хватает. Мы всё заглушили и заполонили собою и после этого еще удивляемся, что Господь нам не показывается»^[1].

*

Страшное зрелище: на празднике в детском саду мамочкам настоятельно предлагают сфотографировать своих чад со специально выписанной из цирка обезьянкой, одетой в розовое девчоночье платьице. «Прижмись, прижмись к ней!» — советует воспитательница. Девочка отчего-то плачет, озирающаяся обезьяна скалит зубы.

*

Не от кого больше ждать поздравительных открыток. Да и сами эти открытки, кажется, уже вымерли, заместились электронными письмами и картинками в телефоне. Верными себе и постоянными адресантами остались только коммунальные службы, ежемесячно присылающие счета за свои услуги.

*

Пожилая учительница вновь рассказывает свои устные мемуары: «А было это сорок лет назад, когда еще люди выписывали литературные журналы!»

*

Лед так тонок — будто целлофан на воде — что по нему рискует кататься на коньках из сухих березовых листиков только легкий ветерок.

*

Зачем же издают сейчас книги, если из-за экономии большинство издательств даже не держит в штате профессионального корректора («Верстку вычитывает автор!»). Так изгнан последний, наверное, верный друг писателя. Получается, что автор пишет сам, вычитывает рукопись сам, издает за свой счет, а потом долгими зимними вечерами перечитывает самого себя, вздыхая украдкой. Остался он один.

*

Из растворенного люка появилась голова монтера, будто крот выполз из-под земли. Он сидел, подставив лицо солнцу, удерживаясь на руках, не спешил выходить из люка. Сходство завершили солнцезащитные очки и руки в больших перчатках, как кротовьи лапы.

*

«Глядь, щука!» — отец отучает сына ругаться матом, предлагая ему легитимную замену.

*

На гусином языке «туда» и «обратно» — омонимы. Так по крайней мере слышится их однообразный крик, когда они одной небесной дорогой улетают и возвращаются назад, пролетая над моим домом.

*

Летнее кафе на свежем воздухе. Сидящие посетители выставляют ноги в разноцветных кроссовках так, будто здесь выставка обуви. А лица людей скрывают предохраняющие от солнца зонтики, вмонтированные в каждый столик.

*

Объявление о продаже книг: «Редкое издание Пушкина в трех томах. Москва, 1986 год. Тираж 10700000 экземпляров».

*

Нани Брегвадзе исполняет романсы, словно потягивающаяся от удовольствия пушистая кошка.

*

Белая ночь не совсем белая, скорее мутная — жиденький чай с молоком.

*

Старый прибрежный валун застигнут с поличным: грациозная бабочка вспорхнула с него, помахав на прощание крыльями. А камень вмиг стал как-то меньше, серее. Смутился отчего-то. Будто выдохнул воздух.

*

«Или — или», «и — и» — это уже не синтаксис, а этика.

*

Назубок знает это капустное поле заяц-русак.

*

Рискованность пушкинского «Моцарта и Сальери» (помимо априорно «назначенного» в убийцы Сальери, ситуации, достойной фразы, приписываемой прокурору Вышинскому: «Признание — царица доказательств») в том, что любой читатель этого произведения становится свидетелем преступления: присутствует при зарождении замысла, «технической подготовке» и, наконец, пассивно следит за «испитием» чаши с ядом. Читатель (зритель) «Моцарта и Сальери» безмолвствует, обреченно наблюдая за убийством «в прямом эфире».

*

Когда пересказывают историю незабвенного барона Мюнхгаузена о том, как он вытащил себя из болота за волосы, забывают, что он носил по обычаю своего времени парик. Так что история эта, так сказать, с двойным фиктивным дном.

*

За стенкой то и дело подвывает оставленная одна дома болонка. Если бы она еще знала, что сидит на двенадцатом этаже огромной каменной башни, от отчаяния бы замолчала.

*

Уставшая учительница протягивает дежурному ученику тряпку: «Дой моску!»

*

Книга «Сподвижники де Голля» стоит на полке «Русские классики». Видимо, продавцы прочли ожидаемо: «…де Гоголя»

*

Здесь не культ личности, а какая-то культя.

*

«Ну, это как-то незамысловато!» Позвольте! Может ли быть примитивным то, что определено таким замысловатым словом?

*

Вся сцена тщетного освобождения Марьи Кирилловны Троекуровой (а теперь — Верейской) происходит у дверки кареты: новобрачная так и не пересекла границы, отделяющей карету от предлагаемой свободы: «Вдруг раздались крики погони, карета остановилась, толпа вооруженных людей окружила ее, и человек в полумаске, отворив дверцы со стороны, где сидела молодая княгиня, сказал ей: „Вы свободны, выходите”. <...> Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.

— Не трогать его! — закричал Дубровский, и мрачные его сообщники отступили.

— Вы свободны, — продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине.

— Нет, — отвечала она. — Поздно — я обвенчана, я жена князя Верейского».

Переступить эту невидимую черту княгине Верейской, помимо всего прочего, могло помешать и то, что, согласно этимологии своей новой фамилии, она и должна занимать отведенное ей место, ведь верея — косяк, столб у двери; половинка, створка ворот.

*

В самые сумерки вороны собираются на высоком дереве; сидят, перелетают с ветки на ветку. Потом все вдруг разлетаются с криком в разные стороны, как бы пораженные внезапным озарением, в восторге и ужасе одновременно.

*

После бессонной ночи: шумел малыш, деревья гнулись.

*

Она так часто плачет, прикладывая платочек к глазам, что, наверное, в ее кармане найдется уже целая пригоршня жемчужин.

*

Хозяйка дома рассказывает о своих кулинарных тайнах:

— А суп, особенно борщ, хорошо готовить под фа-минорную хоральную прелюдию Баха. Нарезала перчик, морковочку, свеколку — и в кипящую кастрюлю. И начинаешь по часовой стрелке помешивать, помешивать. А морковки как солнышки светят, а перчики как планеты плывут. Красота!

*

Сюжет: без перчатки замерзли пальцы. Снял со второй руки перчатку и позволил теплой руке согреть холодную. А сам наблюдал за этим как бы отстраненно, как за внешними событиями.

*

«Приговор» крыловской Стрекозе («попляши!») был уже предсказан первым же словом басни — «попрыгунья». Однако дальнейшее — неизвестно: последовала ли Стрекоза «совету» Муравья? Леонид Филатов писал по другому поводу, но, кажется, и об этом: «В артисте, мне кажется, главное — чувство собственного достоинства. Наша профессия во многом зависимая и униженная. Стоишь, как девочка у стены на танцах, и ждешь, пока пригласят. И каждый второй может тебе сказать: „Эй, артист, прикинься!” Потому что ты — шут гороховый. И люди могут вторгаться в твою личную жизнь»^[2].

*

Дворник, убирающий двор специальным пылесосом для листьев, буквально реализует метафору ковер из листьев — теперь осенний парк становится огромным лоскутным одеялом, пестрым ковром в городской гостиной.

*

В парке зацвели вишни, и люди толпятся у деревьев, фотографируются, любуются красотой. А шмели и пчелы, собирая нектар, удивляются, возмущенно гудя: «Сколько бездельников тут!»

*

Амплитуда падения: от Блока (1905) к Олеше (1927):

«Девушка пела в церковном хоре…»

«Он поет по утрам в клозете».

*

Флейтистку дважды вызывали на бис исполнить сложнейшую миниатюру Глюка. Было видно, насколько она устала, но выходила перед требующим зрелища залом и виртуозно повторяла. Интересно, почему у зрителей только что закончившегося забега на сто метров не возникает желания попросить спринтера бисировать?

*

Дети утром не спешат в школу, а, словно заблудившиеся в лесу грибники, плетутся из последних сил, с отчаянной надеждой смотрят на стрелку компаса (не поднимая головы и не обращая внимания на окружающих), пребывая в уверенности, что именно она укажет единственно верный путь. Только вместо компаса у них в руках мобильные телефоны, куда-то зовущие и ведущие этих юных путников.

*

Ночью в саду потянуло какой-то сыростью, пахнуло сладковатой плесенью. По задрожавшим листьям молодых деревьев пробежал невидимый ветерок, и отчего-то захотелось поскорей закрыть окна и занавесить их плотнее. Видимо, это явился призрак старой груши, засохшей много лет назад в том углу, у забора, где теперь компостная яма.

*

Органные аккорды чем-то похожи на настойчивые звонки в дверь: у порога давно стоит гость, а мы предпочитаем делать вид, что не слышим его призывного сигнала.