7 сентября 1859 года этот итальянский поэт, открытый Николаем Гоголем, писал своей невестке Кристине: «Моя дорогая Кристина! В 1791 году родился Джузеппе Джоакино Белли, сентября седьмого дня, в 18 часов (как в те времена принято было говорить) или как говорится нынче, под вечер. Из этого всего следует, что Синьору Джузеппе Джоакино Белли (буде он еще жив, в чем я не уверен) в эту самую минуту исполнилось шестьдесят восемь лет и для него начался шестьдесят девятый год жизни. Тем временем Тибр течет и всегда будет течь, как если бы Синьор Джузеппе Джоакино Белли никогда не появлялся на свет…»
«Джузеппе Джоакино Белли (1791 — 1863) был римлянином до мозга костей и остается римлянином в своих нетленных сонетах и в благодарной памяти их читателей». В этой надписи на надгробии поэта, составленной друзьями, слово «читатели» не должно удивлять: если при жизни Белли из двух тысяч двухсот семидесяти девяти его римских сонетов был опубликован лишь один, прижизненную популярность автору с лихвой обеспечивали сонеты, ходившие по Риму в списках.
Писать стихи Белли начал подростком и уже через несколько лет приобрел определенную известность в поэтическом мире, позволившую ему стать членом одной литературной академии и основать другую. Стихи, открывшие ему путь в академики, были безупречно гладкими, возвышенно красивыми, выдавали в авторе скорее эрудита, нежели художника. Перелом в его творчестве пришелся на конец 1820-х годов, когда Белли неожиданно для всех, а может и для себя, — предпочел литературному итальянскому языку своеобразный римский диалект, транстеверинское наречие.
Теперь в его строках зазвучало слово мастеровых и лавочников, половых и могильщиков, слуг и служанок, блудниц и солдат. Каждая глава в «человеческой комедии» Белли идеально вписывается в рамки сонета — излюбленной формы не только «аристократической», но и народной итальянской поэзии. Многие сонеты построены по принципу диалога, и в этом случае от сонета к сонету персонажи, судачившие на разные темы, то и дело меняются ролями, что позволяет им смеяться не только над другими, но и над собой. К человеческим слабостям явно симпатичных ему простых смертных Белли снисходителен, над маленькими людьми он потешается не зло, прощая им большие и не очень большие слабости, что позволило одному из исследователей говорить о его «безжалостной жалости».
Иное дело — те, чье социальное положение — не только залог обеспеченной жизни, но и оправдание собственной безнравственности, стяжательства, лжи.
К кому особенно беспощаден поэт, так это к римским первосвященникам и их прелатам, олицетворяющим в его глазах не столько Церковь, сколько тоталитарную власть в церковном государстве, каковым являлась Папская область.
Русского аналога диалекту, на котором писал Белли, не существует, и переводчику римских сонетов остается искать соответствие яркой речи их персонажей разве что в просторечии, расхожих пословицах, поговорках, нарочитых языковых погрешностях, не пренебрегая при этом, с учетом временной дистанции, и архаизмами.
Мои переводы сонетов Белли печатались ранее в журналах «Новый мир», «Вестник Европы», «Звезда» и «Октябрь» (в 2009 году этот журнал не только опубликовал внушительную подборку переводов, но и присудил мне премию журнала в номинации «Поэзия»). Сонеты Белли неоднократно выходили и отдельными изданиями.
В 2023 году за эту работу я был награжден медалью Рима, врученной мне в столице Италии. Возвращаясь к переводам его сонетов, я не раз говорил, что работа над ними неизменно доставляет мне мучительное удовольствие.
Воспитание
Тебе, сынок, запомнить бы не худо:
Отцовская наука такова,
Что раз тебя ударят — стукни два,
Недаром в кажном кулаке полпуда.
Начнёт тебе какой-нибудь зануда
Мораль читать — ты плюй на все слова:
У кажного своя, мол, голова,
А то пошли его: «Катись отсюда!»
Стаканчик заработал на пари —
Дружкам ни капли не давай, смотри:
У самого, мол, пересохло в глотке!
И главное, всё время помни, сын,
Что ты, как твой отец, христианин, —
Держи в кармане острый нож и чётки.
Нунциате
Когда б я был наивным человеком,
Я, милочка, спросил бы напрямик:
Кого ты ловишь в сети, чик-чирик,
Кого птенцом считаешь в деле неком?
Допустим, с немцем, русским или греком
Такой вопрос бы чёрта с два возник:
Ловить приезжих — фокус невелик,
Хоть сетью, хоть на удочку с подсеком.
Но разве мы в своих родных стенах
Не в силах раскусить свою землячку?
Не думай, я, конечно, не монах,
Но в этом деле не порю горячку
И для того, что у меня в штанах,
Не стану приглашать за деньги прачку.
На день рождения и именины моей жены Ассунты
Работы нет, сидим в нужде по шею!
Родимая, стараюсь как могу!
Ну, на картошку наскребли деньгу,
А про вино так и мечтать не смею.
В колокола звоню, указы клею,
Ворую кошек — сцапал и бегу,
Монах попросит — ногти обстригу,
На сводничестве кой-чего имею.
А что дает усердие моё?
С трудом хватает разве на жильё,
Частенько битый прихожу обратно.
Где мне подарок взять, позволь спросить,
Когда и служка в церкви возносить
Хвалы не станет Господу бесплатно?
Мамины советы
Глянь на соседку с новыми серьгами!
Пример, дурёха, с умных надо брать
С тех, кто умеет шевелить мозгами,
Пойми, плохому не научит мать.
Когда приличный человек с деньгами
Ему услугу просит оказать,
Не жди, чтоб из тебя тащил клещами
Согласье он, не надо, дочка, ждать.
Смотря, понятно, кто к тебе подкатит,
Ты помаленьку уступай, не вдруг,
И помни: кто чего сломал, тот платит.
Спасенье, ежли тонешь, дело рук
Известно чьих. Ума, надеюсь, хватит
Не до конца разыгрывать испуг.
Отшельник
Он этот грешный мир ругал в запале,
Он говорил: «Да ты глаза протри,
Какие, братец, времена настали.
Когда-то у меня, чёрт подери,
Три бабы было, и меня канальи,
Одна, другая, третья, променяли
Кто на кого, ну надо же, все три.
Да я и не особенно горюю,
Чуть вечерок, в трактирчик за углом
Иду и пью с дружками круговую.
А бабу захочу, так с этим злом
Чтоб сладить — знамо дело, не впервой, —
Хотельник завяжу морским узлом».
Нунциата и капрал, или Знай меру
Джованни, ну куда опять полез-то,
Уже и так пять с половиной раз!
Ещё поцеловать тебя? Сейчас.
Но только руки убери на место.
Ну что ты мнёшь? Ведь я тебе не тесто.
Никак оставил силы про запас?
Прошу тебя без этих выкрутас,
А то не поцелую в знак протеста.
Однако ты горазд не по цене!
Привыкли за бесценок услащаться…
Всё, я замёрзла, дай одеться мне.
Теперь плати — всему законный срок.
Бывай! Я побежала причащаться.
Увидимся, даст бог, под вечерок.
Сонный слуга
Ночей, наверно пять, а то и шесть —
Не через ночь, а кряду почитай-ка!
Как держит при себе меня хозяйка,
А днём работа, некогда присесть.
Ты говоришь, благодарить за честь?
Ещё чего! Я скромный, не зазнайка.
И я подумал про сегодня: дай-ка
Один посплю, чем вон из кожи лезть.
Сама, небось, так дрыхнет до обеда
И на того, который без приседа
Пыхтит с утра, бесстыжая плюёт.
Она меня и мёртвого уложит
К себе под простыню — такая может!
Покуда жив, возьму-ка я расчёт.
Дыба на Корсо
Весь город помнит, здесь стояла дыба:
На двух опорах поперечный брус
С верёвкой — подымать двуногий груз —
Приспособленье знатного пошиба.
Подтягивали потихоньку, либо
Рывками — чтобы дать войти во вкус.
Попробуй не подуй при этом в ус,
Когда ключицы на пупе от сгиба.
Вот нынешние кóзлы — это да!
Считай, закон к тебе со всей любовью,
Эх, если б так осталось навсегда!
Не то что после дыбы харкать кровью,
На землю слез — и топай хоть куда,
Ведь главное, что не в ущерб здоровью.
Рынок на площади Навона
Что в среду можно здесь купить парик,
Засов, кастрюлю с крышкой и без крышки,
Одёжу, кое-что из мелочишки,
К тому давно любой из нас привык.
Но ставят кажный раз меня в тупик
Лотки, где книжки, книжки, книжки, книжки…
Помилуй бог, да это ведь излишки!
Что люди могут выудить из книг?
Допустим, ты с книженцией уселся
Не емши… Так, ну а теперь скажи:
Ты хочешь есть или уже наелся?
Не зря священник говорил намедни:
«Зачем вам книги? Что в них, кроме лжи?
Нет, не для христиан все эти бредни!»
Запор
У немцевой жены, у бедной Розы,
Шесть дней уже как начался запор.
Касторки дать — и весь бы разговор:
Прочистило бы от хорошей дозы.
Она как ты — мол, ни за что! — и в слёзы.
Так и сидит без стула до сих пор,
А муженёк, рогатый живодёр,
Не видит в этом никакой угрозы.
В трактире на моих глазах вчера
Тарелку потрохов и полбарашка
Умял за разговором немчура.
Видать, и самому-то было тяжко:
Хватило бы и на двоих добра,
Но ведь жена не может есть, бедняжка.
Только его и видели
Ты что, не знаешь мужиков, балда?
Как можно верить им, таким-сяким?
Всё, добренькие, всё, что захотим,
Сулят, покуда мы не скажем «да».
А как засунут, сволочи, куда
Мы им дорожку сами замостим,
Надежды наши превратятся в дым,
Кому — потеха, а кому — беда.
Довольно было одного козла,
Чтобы на всех озлиться мужиков, —
Какая же я дурочка была!
Святого корчил несколько деньков,
Очки втирал, а как ему дала,
Надел штаны, козёл, и был таков.
Грабежи
Что лучше станет, не осталось веры,
Как было, так и будет впереди,
Коль шастать ночью, знают все, поди, —
Ограбят и отлупят изуверы.
А для чего тогда карабинеры
Везде торчат, которых пруд пруди?
Как ты бандит, сам, дескать, подходи,
Мы здесь не зря стоим, мы примем меры.
Не делай стража по ночам обход,
Как варнака с ножом или стилетом
Она спымать и посадить смогёт?
Не важно, кто во что одет при этом,
Посмотришь — чистый кардинал, а тот
Окажется вором переодетым.
Вдовица
Хозяйка давеча меня послала
К портнихе, у которой аккурат
Муж помер месяц или два назад,
Копытом лошадь бедного достала.
Портниха вислоухая не стала,
Представь, рядиться в траурный наряд,
Как старые обычаи велят,
И с виду на вдову похожа мало.
Она, пущай, не ходит в чёрном платье,
С утра до ночи, почитай, теперь
Вздыхает, бедолага, об утрате.
И надо же заметить мне некстати,
Что в спальню у неё открыта дверь,
А там, гляжу, две ямы на кровати.
Разные языки
Я слышал, что народ любой земли
Словами объясняется такими,
Которые осилить, сидя в Риме,
И за три жизни мы бы не смогли.
По-своему болтают со своими
Испанцы, англичане, москали,
Хранцузы, но мозгой пошевели:
И тут мы верх берём над остальными.
Нигде такого языка в ходу,
Как наш, и ежли нужно подтверждение,
Я не одно, а тыщу приведу.
Взять слово «сральник», так ему спокон
Полно замен: «скворечник», «заведение»,
«Уборная», «местечко», «нужник», «трон».
Папский смех
Смеётся Папа? Плохо дело, значит,
Того и жди, приятель, что вот-вот
Даст слабину, разнюнится народ,
Весь Рим, не приведи Господь, заплачет.
На Папу кажный задарма ишачит,
Ни одному он спуску не даёт,
Берёт кого попало в оборот,
Ему плевать на тех, кто слёз не прячет.
Ржёт Папа? Значит, братец, дело дрянь,
Ишь, приступ смеха у него, голубы.
Никто ему не скажет: «Перестань!»
К чему бы ржать ему, скажи, к чему бы?
Да он и не смеётся. Лучше глянь,
Он не смеётся, нет, он скалит зубы.
Папа Лев
Был Папа Лев всех лучше, всех умнее,
Покудова не взял и не помёр,
Молва ходила до последних пор,
Что он для нас — как тройка в лотерею.
Сходились все, что этот Папа скор
На добрые дела — одно добрее
Другого — и что могут лишь злодеи
Идти ему, такому, вперекор.
Но только протянул бедняга ножки,
Как в одночасье стал лисой, ослом,
Чёрт знает кем вчерашний свет в окошке.
Скапустился — и ладно, слёз не льём.
Так, чтоб сплясать на пузе дохлой кошки,
Мышиная толпа валит валóм.
Карета кардинала
Где Каччабове делается уже,
Ну прямо настоящая кишка,
Мчал кучер не простого седока,
А кардинала, что гораздо хуже.
И этот чёртов кучер, важный дюже,
Чем всех предупреждать издалека:
«Поди! Поди!» — сбил, сволочь, старика
И переехал колесом к тому же.
Ну, люди полумёртвого с земли
Подняли, на руках домой снесли —
Как тут не пособить хоть в самом малом!
Сказать тебе, что будет с лихачом?
Увидишь, кучер будет ни при чём:
Всегда при чём который пешедралом.
Кажный думает о своём
Церковный служка с самого начала
Мерекает, как стать попом, сопляк,
Поп думает о шапке кардинала,
Если, конечно, не совсем дурак.
А кардиналу, коль себе не враг,
Стать папой бы ни много и ни мало,
А папа, папе хорошо и так —
Кому другому столько перепало?
Конторские, поскольку не вчера
Родились, думают о большей плате,
Как, для примера, те же доктора.
Наверно, печься о себе не грех,
Притом особо, что о нашем брате,
О нас Господь печётся обо всех.
Канцелярии
Такое время, доченька, настало,
Что жалости нет в людях ни на грош,
Кто их подмаслит, гадов, тот хорош,
А ты хоть помирай, им дела мало.
Я взад-назад ходить уже устала,
Кажинный божий день одно и тож,
Гоняют: завтра утречком придёшь,
Я прихожу — и всё опять сначала.
Я всех святых на небе допекла
Молитвами — зря тужилась, кулёма,
Ничуть не продвигаются дела.
То вышел человек, то нет приёма,
То рано, вишь, то поздно, вишь, пришла.
Коль не нужда, сидела бы я дома.
Солонович Евгений Михайлович родился в 1933 году в Симферополе. Окончил переводческое отделение 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков (ныне Московский лингвистический университет). Переводчик классической и современной итальянской поэзии (Петрарка, Ариосто, Тассо, Белли, Монтале, Квазимодо и др.). Избранные переводы представлены в сборнике «Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича» (2000, 2002). Командор ордена Звезды итальянской солидарности, лауреат Государственной премии Италии в области художественного перевода (1996), премии Монтале (1983), премии «Монделло» (2010) и ряда других итальянских литературных премий. В России удостоен премии «Иллюминатор» (2001), премии журнала «Октябрь» (2009), премий «Венец» и «Мастер» (2012). Живет в Москве.
В «Новом мире» итальянские переводы Евгения Солоновича печатаются с начала 1960-х годов; среди последних по времени публикаций: «Неистовый Орланд» Лудовико Ариосто (2011, № 6), стихотворения Эудженио Монтале (2014, № 4) и другие. В 2015 году в Культурном центре Фонда «Новый мир» Евгений Михайлович представлял первую в России книгу Джузеппе Джоакино Белли «Римские сонеты» в своих переводах. Сонеты Белли, вошедшие в настоящую подборку, переведены в 2022 — 2024 годах.