Коты

Прямо под окнами нашего нового дома текла река. И стоило мне первый раз выйти на улицу, как ноги сами пошли туда, куда, счастливо отличаясь от топочущих и сопящих бегунов, бежала вода. Кто еще так властно увлекает за собой, как не любая, даже самая последняя речонка? Особенно если она ведет к океану.

И вот, во все глаза наблюдая, какие птицы, рыбы и деревья обитают на этой токийской реке, чем отличается другой берег от моего — от такого сравнения никуда не уйдешь! — я дошагал до невысокого моста, под которым сидел щуплый человек расплывчатого возраста. Он бы не привлек моего внимания — мало ли людей неопределенных лет и занятий сидит под мостами? — если б рядом с ним не каменели три кота.

Один кот особенно выделялся своими размерами и мохнатостью.  Я сразу определил его породу. Это был персидский кот, одетый в грязновато-белую шубу с густой, местами свалявшейся длинной шерстью. По соседству с ним восседала кошечка — это было заметно и по ее росту, и по грациозным повадкам — с широкой черной лентой на спине и темно-серыми, тигриными полосами на туловище. Даже ее хвост был полосатым. Третий кот, а может кошка, явно происходил из самого простого кошачьего народа и ничем особенным не выделялся.

«Вывел домашних котов на свежий воздух», — решил я, посмотрев на маленького человека, сидевшего вытянув ноги на каменном откосе.

В следующий раз, когда я оказался у приземистого моста, кошачьего вожатого под ними не было. А вот коты в полном составе размещались на каменных глыбах, кто лежа, кто сидя, кто сосредоточенно призывая гостей. И на колдовской зов по тротуару плелись старушки, которых резкий речной ветер учил сдергивать перед ним шляпки; катились коляски, из которых выглядывал то ребенок, то собачья морда; шли китайцы, говорящие по-китайски; шагал негр, разговаривая сам с собой; текли широкие водные массы, говорящие на самом лучшем в мире языке.

«Это бездомные коты, — понял я. — А мой знакомец живет, наверно, где-то поблизости и приходит иногда посидеть с ними».

Странно было, что бездомные коты равнодушно смотрели и на аппетитно прыгающего воробья, и на вереницу людей, косившуюся на них.  А ведь стоило любому коту напустить на себя жалостный вид — по части актерского мастерства они первые таланты! — младенцы поделились бы с ними последней бутылочкой молока.

Тут и там из воды на невидимых лесках вылетали крохотные рыбки, которых рыболовы великодушно жертвовали сутулым аистам, торчавшим по соседству с ними. Но разве коты любят речную рыбешку меньше, чем аисты? Или боятся этих долговязых истуканов? Да будь они голодны, они бы втроем отбили рыбу у птеродактиля!

В очередную прогулку я понял, почему коты не слишком озабочены проблемами питания. С ними вновь был давешний маленький человек, открывавший сейчас банки с кошачьей едой, среди которых была не только обычная говядина, но и редкостный ягненок с клубникой и медом. «Он не просто навещает котов, но кормит и поит их», — догадался я.

 

Скоро я полюбил уходить из дома на реку, ведущую к океану. Когда идешь по реке, ничего, кроме реки, в голове не остается. Мне нравилось мечтать, что однажды я отправлюсь по этой реке до самого океана. На электричке туда можно догромыхать максимум за час. Но куда интереснее было пойти пешком, растянув странствие хотя бы на несколько дней, заранее присмотрев гостиницы, в которых можно будет остановиться, харчевни, где можно посидеть с бокалом чего-нибудь или просто с отсутствующим видом. И всего заманчивее было уйти к океану без всякой подготовки, наобум, неожиданно для самого себя.

А пока приходилось довольствоваться обычным маршрутом от жирной белой линии на асфальте с отметкой «0 метров» до моста с котами. Эту дорогу я уже ощущал своими владениями и по-хозяйски взирал на собачку, нюхающую цветочки, как барышня; на барышню, уставившуюся в телефон, будто рядом с ней не было меня и реки, что искрила, как проводка; на прочную солидную веревку, призывно свисающую с трубопровода.

Вот только тщедушного подмостного человека я своим не ощущал. Напротив, проходя мимо, чувствовал неловкость, не позволявшую разглядывать его. Он был совершенно чужд не только бегунам и пешеходам, но всему окружающему с его шумом, светом, движением. К тому же сидевшие рядом с ним коты умножали его отрешенность в три головы, шесть глаз и двенадцать лап на бархатном ходу.

Иногда, видя, как он, разместив на коленях полосатую кошечку — явно его фаворитку, — длинным задумчивым взмахом руки гладит ее, я предавался нелепым фантазиям, что он, не сходя с места, мог бы запросто открыть тут небывалое заведение с вывеской: «Глажка котов. Выпрямление хвостов». И ему не пришлось бы подыскивать персонал, множество людей — я первый! — согласились бы бесплатно освоить такую профессию.

— Он всегда тут сидит? — недоверчиво спросила у меня жена, когда я показал ей человека с котами.

— Почти каждый день, с утра до вечера.

— Наверно, у него злая жена, вот он и уходит от нее.

«У меня добрая жена, но я тоже хочу уйти от нее к океану», — подумал я, но промолчал, потому что заветные планы, если хочешь их выполнить, лучше не обнародовать.

Неказистый человек, привалившись к серому каменному откосу, полулежал под мостом и утром, когда утки спят, бесследно сунув головы подмышки — жаль, что нам это не под силу! — и вечером, когда из воды, как белых стрекоз, вытаскивают узкие лодки для академической гребли и обрывают им длинные размашистые весла с такими нежно-зелеными лопастями, что вспоминается: «Эх, молодо-зелено!»

Поневоле я заподозрил, что у человека с котами нет ни квартиры, ни сварливой жены, что он сам, как его подопечные, бездомный.

 

Бездомному в Токио даже на скамейку не прилечь. Хитроумные чиновники специально для города заказывают скамейки короткие, без спинок, и в довершение ко всему с прибитой к сиденью посредине толстой четырехугольной плашкой или высоким железным подлокотником. Попробуй растянуться на такой!

«Он тут живет! — сообразил я. — Ночью, когда бабушки, собаки и реки расходятся по домам и океанам, он достает припрятанный тюфяк, одеяло и ложится спать». Стало понятно, зачем он собрал и приручил бездомных котов и тратит последние гроши на их кормежку. Ну, конечно, коты не просто составляли ему компанию, но были великолепным согревающим средством, четырехлапыми ходячими обогревателями. Окажись я без жены и квартиры, я бы тоже непременно завел котов!

Уютно было представлять, как он, дрожа от холода, залезает под худосочное одеяло, прижимает полосатую любимицу к груди, простонародного кота — к спине, а дородного персиянина, которого я прозвал Шахом, подкладывает, как мягкую грелку, под ледяные ступни.

Хотя нет! Шах ни в коем случае не согласился бы пребывать под чьими-то ногами. Его, конечно, вежливо просят улечься за спиной: «Шахиншах, там вы, как за каменной стеной!» А простонародного кота суют под пятки, где он и привык с рождения обитать.

И вот, подключенные хвостами к небесным розеткам и включенные на полную мощность, коты всю ночь не только усердно и старательно согревают бездомного со всех сторон, но дружно исполняют для него усыпительную, успокоительную, болеутоляющую колыбельную. Не каждому счастливцу доводится спать под трио котов!

Лишь одна деталь меня немного смущала. Многих русских писателей эта деталь давно смущает. Никакая действительность не смущает, а некая деталь в ней непременно смущает. Так что я, чтобы не впадать во всеобщее смущение и замешательство, выкину эту непонятную деталь и скажу просто: у человека с котами не было трех обязательных вещей, положенных каждому уважающему себя японскому бездомному.

Во-первых, у него не было старого добитого велосипеда. Во-вторых, начатой банки сакэ. В-третьих, мятой вчерашней или позавчерашней газеты, вытащенной из широкого жерла ближайшей урны, откуда доставать корреспонденцию намного удобнее, чем из почтового ящика.

Легче всего было объяснить отсутствие сакэ. Разве среди бездомных не может завестись трезвенник, к которому стекались бы толпы любопытных поглазеть на редкое явление природы? Нешелестение у него в руках несвежей газеты я даже одобрял: японские газеты, пока никто не покушается на премьер-министра, пишут в основном только о сакуре и луне. Когда же на премьера покушаются, вдвойне обращаются к цветочно-лунной тематике.

Но без велосипеда я не видел здесь ни одного бездомного. Бездомным здесь не подают: существует удобное для всех поверье — тот, кто пожил жизнью бездомного хотя бы три дня, никогда уже домой и в родную фирму не вернется, так и останется наслаждаться свежим воздухом.

Рыская по улицам и скверам на велосипеде и собирая пустые банки, они добывают себе пропитание. И со временем настолько срастаются с велосипедами, что одни превращаются в кентавров — ржавый велосипед у них скрипит и поет, как кенарь, — другие в центавров, собирающих жестяную дань в центре города.

Бездомный без двухколесного туловища заставил меня вспомнить слухи о богачах, которые бросают свои заводы и корпорации, старинный дом, сверкающий музейными мечами, супругу в бесценном кимоно и в один прекрасный день — прекрасный день всегда один! — безвозвратно уходят в парк или на улицу с одной только банковской карточкой в кармане.

Сам я таких отважных богачей не встречал. Но вдруг мой новый знакомый как раз из этой породы? Тогда становилось понятно, почему он обходится без велосипеда, сакэ из автомата и новостей о сакуре и луне из урны. В любой миг он мог поехать на такси в самый изысканный ресторан и пролистать газеты в телефоне. Возможно, и своих котов он выбрал не в подворотне, а в роскошном зоомагазине.

Но чем чаще я косился на потрепанного человека, сидящего у реки с полосатой кошечкой на коленях, тем сильнее убеждался, что никакой банковской карточки у него нет. И охранявшие его коты были, конечно, не поддельные из стеклянной клетки с ценником, а самые настоящие, которые берутся ниоткуда.

 

Представляя, как однажды пойду по реке к океану, я постепенно пришел к мысли, что лучше не брать с собой денег, чтобы получить кровать в гостинице или стакан с вином в забегаловке. По реке надо странствовать налегке, как Гек Финн и негр Джим. Только тогда тебя будут ждать герцоги, короли и приключения, кончающиеся исполнением всех твоих желаний.

Уверен, никто из бездомных, включая и моего загадочного сидельца, не замышлял заранее стать бездомным и очутиться в компании бесстрастных котов под тем или иным мостом. Люди планируют что угодно, начиная от полета на Луну — на радость японским газетам! — кончая никому не интересным походом в туалет. А вот уход из прежней жизни, очень похожий на собственную смерть, обычно не планируют и самые предусмотрительные из нас.

Многие не успевают даже заметить, что они умерли. Не помню, где прочитал допрос человека, которого славные ребята в долгополых шинелях поставили надо рвом, ткнули в затылок железным пальцем нагана и расстреляли. И он ничего не услышал и не почувствовал! «Только легкий приятный звон», — чистосердечно признался несчастный потом на допросе. После повторного расстрела его уже не допрашивали. Зачем? И так все было ясно: чувствуешь только легкий приятный звон.

Подозреваю, некоторые даже этого прощального звона не слышат.  А раз они ничего не слышат и не ощущают, как они могут догадаться, что уже умерли? Тем более определить: в раю они очутились или в аду?

Вот и подмостный человек, вполне возможно, собрался однажды на своих двоих дошагать до океана, но по дороге вдруг неожиданно ощутил, что ему уже совершенно не нужны ни его совсем не злая, а заботливая жена, ни любимый сын, допоздна пропадающий в небоскребе своей компании, ни все остальные.

Незаметно — он сам не понял, откуда они взялись, — к нему в качестве то ли свиты, то ли тихого конвоя пристали трое котов, которые и согревали его, и прогоняли одиночество, а самое главное, в полном молчании сутками учили пренебрежению к окружающему.

Совсем немного не дойдя до цели, ему захотелось отдохнуть на нагретой солнцем каменной насыпи, насмотреться на прощанье на путеводную реку, на людей и зверей. Ведь когда доходишь до океана, ничего, кроме оглушительной синей пустоты, не остается.

 

Мне теперь до конца понятно, как узнать о своей смерти и о том, оказался ли ты в аду, давно научившемуся прикидываться чем угодно, даже твоей любимой родиной, или в самом настоящем небесном раю.

Это абсолютно просто! Нужно лишь в который раз поравняться с давно примелькавшимся тебе сутулым бездомным и впервые огорошенно заметить, что он кого-то тебе страшно напоминает. Остолбенев, ты всматриваешься, как он вскидывает правую бровь, морщит лоб, смотрит на тебя, впервые усмехаясь, — и вдруг потрясенно осознаешь, что видишь самого себя.

Тебе уже не нужно возвращаться домой на ужин — кажется, сегодня салат и сосиски, — не нужно ничего писать, вообще ничего, ни слова! — не надо досадовать на дурака-соседа, втаскивающего свой драгоценный велосипед на пятый этаж и загораживающего им весь проход, не надо горячиться из-за королей и герцогов, с которыми никак не хочет расстаться доверчивый Джим, и самого Джима тоже не нужно бранить.

Перед тобой, заманчиво изгибаясь, блестит и, как всегда, остается с тобой и одновременно убегает твоя единственная подруга. Трое подручных котов с отлично выпрямленными по вертикали и горизонтали хвостами созвали к тебе множество гостей.

Вот плывет легкая туша облака; на обрыве жестикулирует дерево; спешит ветер, за которым гонятся бабушки; в пеньковом овале болтающейся петли синеет дальний берег; боясь взглянуть друг на друга, бредут мальчики и девочки; и как тысячи лет назад, и как тысячи лет вперед, сами себя посадившие и сами себя вырастившие цветы и трава великодушно позволяют разным собакам их нюхать.

И посреди всего этого великолепия тебе оставлено лишь одно занятие: сидеть, глядеть и гладить котов.