О метаколониализме

Связь творчества Редьярда Киплинга с британской колониальной системой лежит на поверхности и не требует доказательства. Если этот момент требует какой-то переинтерпретации, то лишь в силу того, что понятия колониального и деколонизации сегодня используются предельно широко, например, «колониальными» могут объявляться любые эстетические оценки с позиций «хорошего вкуса». Очевидно, что при некоторых усилиях любая снисходительность, любое отношение к чему-либо как «недоразвитому», «примитивному» или нуждающемуся в улучшении может считаться аналогичным отношению «белого человека» к колонизируемым дикарям. Ставя вопрос предельно широко, стоит говорить не только о колониализме, но о «метаколониализме» — то есть о снисходительном, с оттенками чувства превосходства отношении к любой чуждой реальности, которое свойственно вообще человеческой природе. В сущности, «метаколониальные» нотки есть в любой частной точке зрения. То есть в любой попытке судить и оценивать окружающую реальность, опираясь лишь на свой индивидуальный контекст и биографические особенности, судить чужое своим, прилагать к другим свои мерки можно усмотреть зачатки колониализма.

Разберем этот подход на примере романа Киплинга «Ким» — произведения, которое часто называют лучшим романом писателя и иногда включают в списки лучших романов ХХ века.

Первое, с чем сталкивается читатель «Кима» и в чем состоит обаяние этого романа, — это радостное, оптимистическое принятие бытия, восприятие мира как собрания разнообразных чудес, приключений, впечатлений, к которым нельзя не испытывать интереса. Главный герой, юный Ким О’Хара, полу-индус, полу-ирландец, пустившийся странствовать по Индии, счастлив, что видит вокруг столь захватывающую и многообразную жизнь — на протяжении романа автор несколько раз повторяет: Ким был счастлив.

Осознание манящего разнообразия мира порождает — и в герое, и в авторе — ту жадность, в силу которой Ким не может удовлетвориться одним поприщем и становится разведчиком и буддийским послушником одновременно; легко совмещая два нелегких занятия, он равно успешно побеждает русских шпионов и приближается к Просветлению. Перед нами реализация детской мечты — Ким конца ХХ века, может быть, стал бы разом космонавтом и киноартистом. Ким на протяжении большей половины книги — ребенок, но детская восторженность, которая позволяет Киму равно успешно двигаться в противоположных направлениях, свойственна и автору.

В контексте «Кима» метаколониализм является одновременно и нераздельно источником и насмешливой снисходительности — и туристического, коллекционерского восторга.

На страницах романа Киплинга перед читателем открываются картины экзотической, прекрасной, даже в своем уродстве и отсталости интересной Индии, но природа восторга перед этим «собранием чудес» постоянно двоится — поскольку мы имеем дело с отношением к Индии и автора, и персонажа.

Отношение автора — это отношение англичанина, который с упоением изучает не-английские нравы.

Главный герой романа родился в Индии, он плоть от ее плоти, но роман начинается с того, что он наконец уходит из города Лахор, в котором прошли все первые годы его жизни (и где Киплинг работал журналистом) — таким образом, он выходит в чуждый, во многом незнакомый для него мир, а значит и автор, и герой смотрят на Индию с некоторой географической дистанции, приходят к ней как к «великому географическому открытию», и отличие Англии от Индии, а Лахора от «остальной Индии» порождают возможность занять «метаколониальную позицию».

Впрочем, метаколониальное отношение к чужому бывает очень разным.

Колониализм в собственном смысле слова, предполагающий эксплуатацию и ограбление покоренных земель, нас в данном случае интересует меньше, хотя в сюжете «Кима» можно найти и эту ноту, поскольку «Ким» — отчасти плутовской роман, его главный герой легко «разводит» простодушных индийских крестьян и торговцев на еду, деньги и ночлег, используя свое знание людей, пуская в ход то лесть, то вранье, то угрозы религиозного характера. В любом плутовском романе — хотя бы и в знаменитых романах Ильфа и Петрова — можно при желании найти «колониальную ноту», увидеть в них белого человека, обманывающего наивных дикарей, — скажем, выменивающего у них территорию Нью-Йорка на стеклянные бусы.

Есть другая версия метаколониализма — желание улучшить чужое и сделать его похожим на свое. В основании этой позиции — неприятие чужого, может быть даже боязнь его, желание сделать мир более простым и понятным, но все это в полной уверенности, что свое — лучше, а чужое — хуже и мы только облагодетельствуем его, если переделаем на свой лад. В истории человечества этот «улучшающий» метаколониализм проявляется то как прозелитизм религий (особенно христианства и ислама), то как цивилизаторская миссия колониальных империй, то как экспорт революции, организуемый и СССР, и Кубой, и Китаем, то как экспорт демократии (склонность к коему иногда называют «неолиберализмом»), то как прогрессорство в произведениях братьев Стругацких. Однако вот эта разновидность метаколониализма не относится ни к автору, ни к герою «Кима», ибо цивилизуемая Индия, то есть Индия, становящаяся похожей на западные государства, сразу лишается своей прелести (в этом пункте Киплинг, может быть, согласился бы с Константином Леонтьевым).

И тут мы подходим к третьему модусу метаколониальной точки зрения: позиции этнографа, то есть внешнего наблюдателя, может быть, коллекционера или путешественника, восторгающегося экзотикой просто за то, что она экзотична, за то, что она разнообразна и достойна изучения.

С точки зрения этнографа цивилизаторство только портит предмет изучения, ученый не должен влиять на объект в процессе исследования, это — принцип, как минимум методологический, а может быть и ценностный. Заметим, что в романе Киплинга есть несколько персонажей, имеющих прямое или косвенное отношение к этнографии: в романе описывается Лахорский музей, собрание религиозного искусства и его хранитель, есть и английский разведчик Ларган-сахиб, работающий под видом хозяина антикварный лавки, также являющейся собранием местных артефактов, наконец есть английский разведчик — бенгалец Хари-бабу, параллельно со своей разведывательной деятельностью занимающийся этнографическими изысканиями и мечтающий вступить в Королевское научное общество, которое он забрасывает своими монографиями. Тибетский лама на страницах романа оказывается учителем для Кима и объектом изучения для Хари-бабу.

Для такого отношения к экзотике были историко-культурные предпосылки, ведь роман Киплинга был написан в самом начале ХХ века. Когда говорят о Серебряном веке, обычно имеют в виду фазу развития русской поэзии, противопоставляемую «Золотому веку» Пушкина и Лермонтова, однако, взяв более широкий размах, можно говорить, что это время — рубеж XIX и ХХ столетий — было Серебряным веком всей западной цивилизации, когда она собрала в горсть все богатства мира, все его развлечения и диковинки. В кругозоре образованных людей встали рядом и разом ежегодно появляющиеся достижения технического прогресса, но и кропотливо собранные сведения о мистике и религиях всех континентов, и товары со всех концов Земли (сегодня эпоху колониальных империй считают первой версией глобализации), и языки и обычаи разнообразных народов, великие социальные теории от марксизма до расизма, и разведки и контрразведки с их начинающейся мифологией, и новые течения искусства и литературы, и прочее, и прочее, и прочее. Все это будет развлекать западную культуру на протяжении следующих 100 лет, однако в начале XX века многие из этих диковинок еще обладали прелестью новизны, интерес к старым культурным практикам, таким как поэзия, еще не выветрился, а в прогрессе и социализме еще не разочаровались — в чем и разница между модерном и постмодерном.

Путешествующий Ким — современник Николая Гумилева с его музой дальних странствий. Хотя Киплинг вообще не склонен к составлению длинных списков и длинным описаниям, но когда Ким попадает в лавку старьевщика Ларган-сахиба (по совместительству наставника разведчиков и гипнотизера), то радость от доступности всех богатств мира — радость, которую постоянно испытывает главный герой романа, — находит выражение в длинном перечне того, что есть в лавке: «...ритуальные кинжалы и молитвенные цилиндры из Тибета; ожерелья из бирюзы и необточенного янтаря; браслеты из зеленого нефрита; причудливо упакованные курительные палочки в кувшинах с инкрустацией из неграненых гранатов; вчерашние дьявольские маски и стена, сплошь задрапированная ярко-синими, как хвост павлина, тканями; золоченые статуэтки Будды и переносные лакированные алтарики; русские самовары с бирюзой на крышках; хрупкие, как яичная скорлупа, фарфоровые сервизы в диковинных восьмиугольных камышовых футлярах; распятия из желтой слоновой кости — как ни странно, они, по словам Ларгана-сахиба, были вывезены из Японии; пыльные тюки ковров, отвратительно пахнущие, сложенные позади рваных и трухлявых ширм с узором в виде геометрических фигур; персидские кувшины для омовения рук после еды; курительницы из тусклой меди, некитайской и неперсидской работы, с орнаментом, изображающим фантастических чертей; потускневшие серебряные пояса, которые свертывались, как пояса из невыделанной кожи; головные шпильки из нефрита, слоновой кости и халцедона; оружие разного рода и вида и тысячи других редкостей были спрятаны в ящики, сложены в кучи или просто разбросаны по комнате».  Чуть дальше по тексту список диковинок востока уравновешивается списком диковинок Запада: в Королевском научном обществе, куда хотел бы вступить Хари-бабу, «седовласые или лысые джентльмены, совершенно  незнакомые  с армией, возятся со спектроскопическими экспериментами, мельчайшими растениями мерзлых тундр, машинами, измеряющими электрическое напряжение, и аппаратами, при помощи которых можно разрезать левый глаз самки москита на слои в десятые доли миллиметра».

Этнограф может выполнять функции разведчика, работающего в пользу и эксплуататорского колониализма, и цивилизаторства, но в рамках своей профессии, своей функции исследователя он должен оставаться отстраненным, беспристрастным наблюдателем — и именно это является предварительным условием восторженного отношения к экзотике.

Вообще для ученых естественно влюбляться в предмет изучения, будь это пауки или минералы. Но, кроме того, есть один важный психологический эффект, на который обращал внимание Шопенгауэр: если вы смотрите на предмет незаинтересованно, отстраненно, то предмет может оказаться куда более прекрасным, незаинтересованность — источник эстетики. Именно поэтому туристу, не вовлеченному в жизнь чужого города, этот город может показаться куда более симпатичным и живописным, чем местному жителю. Но тут нужно сделать одну важную финансовую оговорку: чтобы быть таким не вовлеченным туристом, нужно обладать средствами, чтобы жить, иначе, проезжая живописный город, придется думать, как тут прокормиться и нет ли в этом городе заработка, и тогда куда пропали ваши невовлеченность и незаинтересованность?

Любоваться экзотическим разнообразием Индии хорошо, если вы сами не индийский крестьянин, озабоченный феодальными повинностями и унижаемый кастовым неравенством.

И тут интересно, как же конструируется отстраненная позиция автора и героя в «Киме».

С автором проще — он представитель Британии, средства к существованию он получает поскольку так или иначе причастен к английской государственности и к английской экономике, а они богаты и могущественны, да и сам автор — не пролетарий, а представитель английского среднего класса. Заметим, так всегда и бывает, когда этнограф приезжает в какую-то глухую точку мира, кто-то ведь финансирует его экспедицию. Что касается Киплинга, на родине своего персонажа в Лахоре он работал корреспондентом английской газеты, но в момент написания романа в начале ХХ века он уже жил в Англии и был профессиональным писателем.

Более интересна независимая позиция персонажа. Мы застаем его фактически нищим, но способности, удивительная адаптивность и отсутствие кастовых и других связей с местными сообществами позволяют ему чувствовать себя в бурлящем котле индийского социума вполне автономным и выбирающим путь по своему желанию.

Мало кто в Индии, в том числе среди персонажей романа Киплинга, обладает такой свободой.

Как есть ошибка выжившего, ошибка выигравшего в лотерею, так в некотором смысле Ким, с его постоянными ощущением счастья и желанием приключений, есть «ошибка адаптивности», а сверх того, ошибка таланта. Ким наделен многочисленными талантами; мы почти не видим, чтобы он страдал он голода, холода или бедности. Не имея ни имущества, ни профессии, находясь на протяжении большей части романа в положении нищего бродяги, он с удивительной ловкостью умеет добыть себе и еду, и ночлег. Постепенно его таланты привлекают к нему «любовь» агентов британской разведки, которые, хотя и посылают его на опасные задания (с которыми он неизменно успешно справляется), но зато и опекают как сына. В сущности, читатель не может отождествлять себя с Кимом, как не может отождествлять себя с Джеймсом Бондом и другими супергероями. Однако между ними, конечно, огромная разница, и заключается она прежде всего в том, что Джеймс Бонд — функция от своих боевых приключений, необходимый элемент остросюжетного фильма, в то время как в романе Киплинга шпионские приключения являются лишь одним из компонентов повествования. Таланты Кима порождают его автономию, автономия же становится той стеклянной витриной, которая, создавая дистанцию, позволяет любоваться экзотической Индией как интересным экспонатом, а не юдолью скорби.

Таланты Кима заставляют отнести его — по классификации Нортропа Фрая — к «высокому миметическому модуса», то есть к тому типу героев, которые хотя и зависят от законов природы, но превосходят обычных людей и свое окружение «по степени».

Однако не будем забывать, что в «Киме» двоится отношение к миру автора и героя. Хотя Ким может себе позволить смотреть на окружающую его реальность несколько свысока (есть ведь и метаколониализм таланта по отношению к посредственности и метаколониализм героя по отношению к толпе), но, возможно, таланты Кима есть лишь формальное объяснение ситуации, в то время как на подсознательном уровне позиция персонажа — лишь проекция позиции автора: за спиной Кима стоит автор, выбравший кроме прочего поприще интересующегося Индией журналиста и полюбившего ее этнографа.

Любому писателю ничего не стоит наделить своего персонажа любыми талантами, вопрос — с какой целью. Авторам бондиан это нужно, чтобы конструировать остросюжетные повествования с преодолением сложных препятствий.

В «Киме» это нужно, чтобы заразить и персонажа, и через него читателей восторгами метаколониальной точки зрения в ее этнографическом изводе.